— Нет, с краю.

— Что у домика в окошке?

— Ничего.

— Занавесочки есть?

— Нет...

— Дверь открыта?

— Закрыта...

— Какое деревце?

— Обычное.

— С листьями?

— Без...

— А внизу что?

— В смысле?

— Травка есть?

— Нет...

— А дорожка прямая?

— Кривая.

— А облачко маленькое?

— Большое.

— А сами-то вы где?

— На паровозике и с собачкой.

— Какой породы собака?

— Бультерьер

— Ой! У них же хватка! Голень пополам могут!..

— Вот потому, — мстительно выдавил Жора.

— Ну вот видите! — подытожила экстрасенсша. — Вот что мы видим, что вы сами видите, и сами же виноваты: дом вам побоку, в доме пусто, дверь закрыта — это в вашей душе пусто; деревце ваше без плодов, без цветов, даже без листиков — это ваше сердце; туча закрывает солнышко — это характер ваш; собака у вас злая — это мысли ваши; паровоз едет в никуда, даже без рельсов, а притом и дорожка кривая.

— Ну естесссно, — врастяжечку процедил Жора.

— А какая ваша профессия? — вдруг поинтересовалась ясновидящая.

— А вы самостоятельно можете определить? — имитируя игривость (и еле сдерживая злорадство), сказал Жора. — Вот что вы, например, видите?

Несколько секунд на том конце провода молчали.

— Я вижу мрак... — раздумчиво сказала Матильда Эммануиловна. — Но не просто мрак... Погодите-ка... Ага, — добавила она, — мрак и хаос. Чего-то там наки-и-идано, переве-о-орнуто, переело-о-омано, валяется чего-то, не пойми что...

— Правильно, — сказал Жора, — я — бывший литератор.

— Ой, как интересно! — по-женски оживилась экстрасенсша. — А про что вы писали?

— Нуууу... — сказал Жора.

— Нет, а все-таки?

— Про жизнь.

— А точнее?

— Не могу сформулировать, — сказал Жора.

— То есть? — изумилась экстрaсенсша.

— Понимаете, — малодушно начал Жора (презирая себя настолько, что сладострастно еще и усилил самоуничижение), — мне всегда было легче книгу написать, чем сформулировать ее идею.

— Странно… — словно бы обиделась экстрасенcша. — Все могут формулировать, а вы не можете. Каждый должен уметь формулировать! Мы же все, все люди, и все мы формулируем. Вот Достоевский. Он писал о красоте души смоквенской, но и об ее темных безднах. Толстой всем своим творчеством хотел земную церковь приблизить к небесной. Но во многом он, конечно, заблуждался. А Маринина — это синтез проблем Толстого и Достоевского, притом на современном этапе. Она показывает: вот во что наша душа от нашей жизни превратилась, и даже характер преступлений изменился, но надежда на церковь, на душу смоквенскую, все равно есть, потому что Маринина пишет с верой в смоквенского человека...

— Мама, ты с кем меня связала?.. Мамочка, милая...

— А что? что-то не так?.. — сонно пропела в трубку мадам Жирняго.

— Мама… — безвольно всхлипнул Жора, — она же... это же... мама...

— Не знаю, не знаю… Эсмеральде Викентьевне она очччень даже помогла. Суровцевым так вообще всем помогла, всем, поголовно…

— Но я не Эсмеральда Викентьевна, мама...

— А при чем тут я?!! — истерически взвизгнула мать. — Я делаю все, что могу!!! Тебе вообще всегда все самое луч...

Но Жора уже бросил трубку.

В эти поры, о коих речь, Жора об исцелении уже не помышлял. И в те же самые поры люди «умные» (жирнягинской мировоззренческой складки) уже усекли, что сентиментальная эпоха голозадых кустарей-одиночек, гробящих себя ни за понюх табаку в горних высях, эмпиреях и трансцендентальностях, безвозвратно ушла, а настала жесткая эра монополий, концернов и синдикатов.

…Живал-поживал в Смокве-граде некто, имеющий псевдоним: Максим Ахно. Жил-поживал да добро наживал. А также давал жить огромному издательскому штату прохвостов, рук не покладавшему на фронте изготовления силиконовых наполнителей для доверчивых, пустых имманентно, черепных коробок.

М. Ахно выпекал романы из жизни самураев. Эта выпечка имела бешеный спрос. Дело в том, что — как (задним числом) объясняли крепкие (задним умом) критики, — эта ниша, т. е. романы из самурайской жизни, в отечестве долгое время пустовала. Отчаянно пустовала! Просто как яловая корова на горе бедняцкому хозяйству. А вот М. Ахно взял корову — и осеменил.

И всем стало враз хорошо: и самураи, что называется, художественно обобщены, и граждане несамурайского происхождения утолены в своей необузданной этнографической пытливости. Давно бы так!

Но и это еще половина дела. «Всякая ниша в конце концов заполняется, всякая пытливость утоляется, а потребность в насыщении побегами молодого риса остается» (яп. пословица). Всегда понимая это, Люсьен Чебуреков (паспортное имя Максима Ахно), инженер-электронщик по образованию, сконструировал презанятнейший агрегат. Покажи его человеку сугубо гуманитарного склада, тот бы сразу решил, что это какая-нибудь Машина Времени, или Вечный Двигатель, или Восстановитель Молодости, или Установитель Всеобщей Справедливости — и тому подобная литературная хрень. А что еще может подумать гуманитарий двадцать первого века, воспитанный на книжках века девятнадцатого? На всяком Жюле Верне вперемешку с «Островом сокровищ»?

А на самом деле это была, таки да, дьявольская машинка, но другая: Машина-по-Деланью-Денег-в-Итоге. И отнюдь не фальшивых. Фальшивым в этом технологическом процессе являлся всего лишь продукт, идущий в обмен на дензнаки.

А именно: на корпусе этой машинки голубой краской было крупно выведено «ЛЮБОВЬ», и это принималось за ее название, — но стоило подойти ближе, как становилось видно, что ниже, черным курсивом было добавлено: «...приходит и уходит, а кушать хочется всегда».

Итак, стоило к машине присмотреться — но не мечтательными и подслеповатыми очами гуманитария, а цепким и трезвым зраком негоцианта — и на ее рычажках сразу обнаруживалась вполне конкретная маркировка; при нажатии на рычажки открывались экранные окна. Ниже маркировка рычажков и клавиш дается курсивом:

Начинка: «Америка», «Армия», «Банкир, заколотый апашем», «Беспредел», «Бог», «Буддизм», «Будни милиции», «Будни российской глубинки», «Дао», «Дефлорация», «Дефолт», «Дзэн-буддизм», «Заграница», «Зоофилия», «Евреи», «Ельцин», «Еда», «Из жизни царских дворов», «Инцест», «Историческое», «Каннибализм», «Криминал», «Наркоманы», «Негры», «Негры в России», «Новые нерусские», «О бедном банкире замолвите слово», «Отечественная проституция», «Политика», «Растление малолетних», «Распутин», «Религия», «Романтика», «Романовы», «Русская душа», «Русские интеллигенты», «Садо-мазохизм», «Секс», «Семья», «Тюрьма», «Убийства», «УФО».

Пищевые добавки: «Вера», «Вера русского человека», «Вера в русского человека», «Извращенцы», «Интеллектуальное», «Искания», «Искренность и горение», «Лирические отступления», «Любовь», «Надежда», «Невыносимо, но надежда есть», «Невыносимо, но у других еще хуже», «Метафизика», «Метаморфозы», «Описания природы», «Подтекст», «Полемика по вопросам нравственности», «Полеты по-маргаритовски», «Порывы», «Психология», «Религиозный мистицизм», «Релятивизм», «Философские рассуждения и заблуждения автора», «Цитирование», «Экзистенциальное», «Эмигранты (в погоне за длинным евро)», «Эпатаж», «Эротика», «Эрудиция», «Юмор».

Обертка: «Боль души», «Крик души», «Нигилизм», «Нонконформизм», «Оптимизм», «Русский патриотизм».

Сухой остаток: «Светлое», «Страх жизни», «Страх смерти», «Чистое».

Способ подачи: «Злободневное», «Актуальное (вчерашнее злободневное)», «Вечное (злободневное нон-стоп)».

Некоторые «окна» располагали шкалой измерения. Например, при окне «Психологизм» была шкала глубины чувствований (с единицами в левиных), шкала широты охвата (с единицами в коротаевых); шкала высоты полета (в болконских). Существовал и богатый перечень ссылок: например, в пределах окна «Секс» открывались следующие ссылки: животный с., с. с животными, с. по инцестному типу, садо-мазохистический с., детсткий и подростковый с., с. без дефлорации, оральный с., анальный с., групповой с., с. в резко извращенной форме, виртуальный с., с. по телефону, с. по переписке, шведский с., французский с., итальянский с., русский с., с. ортодоксальных евреев, платный с.