Литмир - Электронная Библиотека

— Да, — благосклонно взирает на доску герцог Беневентский, — а войны и впрямь все нет…

Во вторую неделю июня это прискорбное событие не вызывает у Его Светлости тех чувств, что еще месяц назад. Нельзя сказать, что Корво рад — чему тут радоваться, — но и когтями он уже не скрежещет даже в близком кругу. На смену обычной терпеливой доброжелательности, которая, как уже понял Герарди, не имеет ничего общего с естественными побуждениями герцога, и является результатом не природных склонностей, но жестокого подчинения себя цели, пришло некоторое вполне непритворное благодушие. Легкое, не до полного благорастворения, и даже тщательно скрываемое от любого внимательного взгляда, но все же просачивающееся понемногу. В таких вот репликах, в мечтательной улыбке без повода, в чуть смягчившемся выражении глаз.

Хищник доволен. Вовсе не сыт, и ошибкой было бы полагать, что он добродушен до той степени, что можно подойти и погладить… но определенно доволен. Вот только на людей это довольство не распространяется, оно просто есть. Внутри. И немножко проглядывает наружу, как свет из-под тщательно накрытого светильника.

Впору благословлять Карлотту Лезиньян и все отсутствие кротости ее. Благотворные перемены начались с… приснопамятной ссоры с Его Величеством — но после того, как Его Светлость познакомился с новой невестой, свет стал виден невооруженным глазом. Стук костей — однако, конь, и ходит он… как конь. Случайности на то и случайности, что бывают они любыми. Если перенести силу чувства на обычного человека и дать поправку… наверное, можно будет сказать, что Его Светлость влюбился.

Еще можно проделать ту же процедуру — не с конем, что взять с коня — с Шарлоттой Рутвен, и получить тот же результат. Примеченная Агапито еще на приеме в честь альбийского посланника холодноглазая каледонская девица отменно могла составить вторую половину сатаны, которого в совокупности и должны представлять супруги. Сатана, секретарь мог в том поклясться, выйдет цельный, никаких внутренних противоречий в нем наблюдаться не будет. Вот не окажись девица Карлотта такой… настойчивой, несчастного сатану можно было бы пожалеть: разорвался бы надвое.

В новом союзе гармония наблюдается во всей красе. Будущие супруги бесшумны, любезны, церемонны, питают склонность к долгим беседам, где не разберешь, что шутка, что всерьез… и слегка светятся. Тихо так, слегка стеснительно, и старательно пряча даже друг от друга, не то что от остальных, эту свою… влюбленность с поправкой и в пересчете.

Брачные игры журавлей. При этом большинство окружающих, кажется, ничего не замечает — разве что якобы отсутствующая во дворце Ее Величество Жанна время от времени выглядит так, будто проснулась не с той стороны зеркала.

— Мне кажется, — говорит Герарди, — что моего помощника можно сдвинуть в конец списка.

Что в составе посольства есть чужие уши, они не догадывались — знали. Странно было бы, если бы в пестрой толпе таковых не обнаружилось: у того же кардинала делла Ровере весьма обширная сеть знакомств и далеко не все его знакомые — друзья Его Святейшества. Да и молодые люди из свиты пишут письма домой. Однако этим дело никак не могло ограничиться. Делла Ровере не посвящают во внутренние дела посольства, а молодые люди знают только то, что им говорят и что им удается подсмотреть самим. Небесполезно, но недостаточно. Должен быть кто-то еще, кто-то, кто по роду службы будет знать больше. Синьор Лукка, помощник секретаря, человек сухой, точный и безмерно работоспособный, был бы очень серьезным кандидатом — если бы не история с Жаном и Карлоттой. Когда выяснилось, что это именно он впустил двух юных… неразумных в здание, Герарди чуть не потерял дар речи. Когда узнал, почему — вот просто спросил, и узнал — «чуть» перешло в «полностью». Синьор Лукка был попросту болен и личный врач Его Святейшества обещал ему от силы два года. И в этой связи синьор Лукка не видел, почему бы ему не помочь двум влюбленным — а заодно и не показать Его Светлости, что творится у него под носом. Ведь вышло так весело…

Герцог слегка щурится, поводит плечами. Это можно считать почти полным согласием; «нет» он всегда говорит прямо и четко. А «почти» — потому что, кажется, для Корво нет списков, по которым можно перемещать подозреваемых сверху вниз, как для жонглера нет шариков, которыми можно пренебречь. Есть только самый дальний на нынешний момент шар, но когда он вернется, жонглер не будет удивлен — «как это, откуда взялась эта круглая раскрашенная деревяшка и почему она прилетела мне по лбу, ведь была же так далеко?!». Он попросту возьмет ее и отправит на очередной круг… или в мешок, если выступление окончено.

Наживку придумали для всех — и запустили. Но на какой крючок поймается рыбка, и какая, станет известно еще нескоро. Впору мечтать о временах ромской империи, когда от границы до границы новости с курьерами добирались за два месяца, не больше. А сейчас, в наше время упадка, даже птицы, кажется, медленней летают, даже в небе — сплошной беспорядок. Сочиняешь приманку, такую, чтобы наверняка, а ее съедает не тот, кому нужно, а какой-нибудь случайный коршун.

Вот и ломаешь голову сам. Следишь потихонечку, мелкие оплошности допускаешь… и в результате находишь троих, в чьем поведении что-то звучит не так. Слегка дребезжит, будто на повозке груз неправильно закреплен.

Тут — чуть больше любопытства, чем надо. Там — напротив, какое-то деланное равнодушие к оговорке. Мелочь, ерунда, еще мелочь, еще ерунда… и складывается подозрение, которое нужно тщательно проверять. Еще оговорка; черновик письма, не порванный в клочья, а попросту смятый; разговор с доном Мигелем у неплотно прикрытой двери; разговор с Его Светлостью на ходу в одном из дворцовых переходов…

Игра, а придумал ее правила сам герцог. «Мы, — сказал он еще в апреле, — будем играть в шахматы… при помощи костей». Тогда Агапито несказанно удивился — что еще за нелепая выдумка? Через час беседы ему уже не терпелось оказаться за доской. За той, что стоит сейчас на столе — и за той, что размером со все посольское здание, а, может, и с целый Орлеан.

Когда две недели назад капитан де Корелла ляпнул секретарю посольства, что, дескать, его мучения скоро закончатся, Агапито удивился и даже немного оскорбился. Какие еще мучения?! Выдумал толедец, нечего сказать. Это не мучения. Это самая увлекательная игра на свете…

А времени для игры становится все меньше, потому что не только Рома обеспокоена проволочками — в Толедо тоже проснулись, причем раньше, чем рассчитывал Его Светлость. Он-то ждал, что на Орлеан посыплются гневные письма — а вместо них прибыла не менее гневная и исключительно высокородная депутация… которую, в отличие от писем, было совершенно невозможно поместить в какой-нибудь соответствующий положению ящик и закрыть ящик. И еще чем-нибудь тяжелым припереть извне, для верности.

Агапито Герарди в глубине души считал, что урожденным толедцам — даже осознавшим преимущества цивилизованного образа жизни, таким как Его Святейшество — категорически недостает того вежества, которое одно и делает человеческую жизнь выносимой. Посмотрев на депутацию, он осознал, что до сих пор имел дело с сильно романизированными толедцами.

При виде надменной своры, задиравшей носы в зенит, в Герарди тоже просыпалась спесь — спесь человека, чьи предки были гражданами Ромы, когда о варварах-везиготах еще не слышали, не думали, да и племени такого, наверное, не существовало и в помине, до него еще оставались сотни лет.

Разгневанные толедские гости как-то это отношение заметили. Миру и согласию это не способствовало. Потрясти аурелианский двор невероятной заносчивостью им не удалось. Франки и сами — народ, по их глубокому убеждению, непростой и уж ничуть не менее простой, чем южные соседи… но не ромеи, и таковыми им не стать никогда, так что обмен любезностями между аурелианским двором и потомками везиготов происходил к обоюдному весьма умеренному удовольствию. А вот ромская делегация торчала у наиболее верных союзников как кость в горле. Так и тянуло перещеголять на свой странный лад.

93
{"b":"118673","o":1}