Потому что умное у них величество, хотя оно теперь и наше тоже. Умное и толковое. И знает, кто чего стоит. И в торговых делах понимает. И в ремесленных. Только-только новая власть установилась, так потекли в Марсель всякие заказы. От армии, от государства, от больших лионских торговых домов. Вот так, чтобы продержаться, пока тут все восстановится. Чтобы не разбежались мастера, не разорились хозяева. Чтобы не выращивать потом новую курицу из яйца, да долго, да за куда большие деньги. Даже им, печатникам, нашлось, что делать. Задумал Его Величество обязать приходские советы всех детей грамоте и счету учить. А чтобы надежней делалось, отпечатать букварь и арифметику — одинаковые, на всю страну. Чтобы в каждой деревне хотя бы по одному такому было. Всем хороша затея, а особо правой вере она в помощь. Того, кто сам Святое Писание читать может, обмануть тяжелее намного. Всем хороша — а марсельскому цеху еще и от голодной смерти спасение…

— Если нет у вашего короля подходящего графа, смиритесь и несите свой крест… а то допроситесь, что вас графом сделают.

— И серебряные коньки впридачу, — усмехается гость. — Это вряд ли, к счастью. С некоторых пор меня совершенно ко двору не тянет… — де Вожуа осекается, потом машет рукой. — Слишком уж высокие замыслы. Дышать нечем, как в горах.

Это правда. Обычному человеку там делать нечего. Господин де Вожуа, при всех своих жалобах, лишнего не говорит, а о чужих делах — особенно, но Мадлен же не слепая. Дурное в эту войну не только в городской черте творилось. У арелатцев тоже, видно, своей мути хватало, пусть и не так высоко она поднялась…

— Только насчет титула вы неправы, господин комендант. Его Величество Филипп — христианский король, — и не Живоглот аурелианский, но про это мы не будем, — и если считает должным возвысить или наградить, то от чего же тут отказываться? К тому же не вам, так детям вашим пригодится.

— Каким детям? — усмехается комендант. — Я в семье младший, невесты мне не искали, а сам я… Да я к вам и не с тем пришел. У вас, госпожа Матьё, станки и работники — и по городским законам вы мастер, так? Я прошу прощения, что не сразу сообразил — у нас оно иначе устроено, у нас вдова хозяйкой мастерской может быть, а вот в цех ее не примут. Так вот, вы и без меня должны знать, что место-то пусто. Фурнье вашего, мир его праху, еще после смерти епископа убили, его преемника уже мы повесили, а из тех, кто мастерские сохранил и условиям отвечает — кто не хочет, кто боится, а кто голосов нужных набрать не может. Так вот, — улыбается господин комендант, — господин Морис Жери вас предложил. Очень он вам признателен за то, что вы его семье дела его сыночка поминать не стали. И очень эта мысль вашим товарищам понравилась. Только вот до вас довести ее почему-то никто не захотел. И чего испугались?

Мадлен смотрит в окно и думает, что правильно побоялись. Потому что в самом предложении ничего особенного нет, хотя и хлопотно это — мало ей всего хозяйства, да детей пятерых, да общины, так еще и городские дела решай. Но вот объяснения… господину Жери Господь ума не дал, а сам господин Жери и не просил. Мало, что ли, ему показалось — и сына, и невестки лишился? Кем же надо быть, чтобы и после того его в покое не оставить? Людоедом, что ли? Конечно, мы для них людоеды. А если сразу не съели, при том, что ко мне сам господин комендант вот так запросто заходит, то, стало быть, хотим съесть и откармливаем на сладкое. Так что нужно подольститься, вдруг да помилуют… Тьфу!

— Господи ж ты Боже мой…

— Да, госпожа советник Матьё — и я так думаю.

— Что вы там говорили? Невесты вам не искали? — усмехается в ответ Мадлен. — Ничего, в Марселе благородных девиц с приданым найдется…

И вы не откажетесь, господин де Вожуа. Я же не отказываюсь.

— Ну, знаете… — разводит руками гость, потом улыбается — едва ли не впервые с осени. — Ну у вас и ухватки. Вот так вот придешь поговорить, а уже накормлен, спасибо, кстати, замечательно вкусно, а потом еще и женат…

— Рыбный суп вы уже полюбили, женитесь, научитесь погоду предсказывать… — говорит Мадлен. — Дойдем как-нибудь. С Божьей помощью и хорошей слегой и по болоту пройдешь.

Разбаловались вы там, думает она. Разбаловались и распустились с вашим де Рубо и с вашим королем. Привыкли, что люди могут и глупости делать, и ошибки совершать, и на преступление пойдут — но решения принимают, следуя выгоде своей и убеждениям… а не с дурацкого перепугу, не по мелочной злобе, не вовсе невесть с чего, не потому что яма выгребная в голову ударила… Привыкли, что у всего есть смысл и на все имеется разумное распоряжение.

Так, конечно, и должно быть. Но здесь если когда-то и было, то, наверное, тысячу лет назад, а то и раньше… да и то ровно столько смысла и разума, сколько может быть в порту-колонии, хоть и ромском. А у Его Величества Филиппа совсем другое хозяйство. Марсель в него не поместится, как дикого жеребца с Камарго не запряжешь в телегу. Вот и приходится господину коменданту править такой телегой. Что ж — другого города все равно нет. Казалось — навсегда ушли, а вот вернулись же, встали на прежнее место, как всегда тут и стояли.

А господин де Вожуа привыкнет. Может быть, из этого что-то хорошее и выйдет: для нас побольше порядка, для него побольше воли.

Мадлен Матьё, христианка, жительница города Марселя, мастер-печатник, хозяйка мастерской «Под Бараном» и, кажется, со дня на день — член городского магистрата, тщательно протирает деревянный стол — рыбная похлебка всем хороша, но запах въедливый. Каплю оставишь, так еще неделю все будут знать, что у тебя в четверг было на ужин. Протирает и думает, что у дурацкой славы — той, что сама сложилась после изгнания — есть свои преимущества. Вот ходит к ней новый комендант… раньше бы обязательно какую-нибудь похабщину вокруг этого развели. А теперь не то. Всем все ясно — толковый человек господин де Вожуа, с Божьей женщиной советуется… или показывает, что советуется. В любом случае — ведет себя умно и уважительно. Дурачье.

Господину коменданту, если подумать, и советчики, и советы не очень нужны. Он почти все сам понимает, а что не понимает — то чувствует. И хозяин он дельный. Недаром же де Рубо его при себе держал. Из ничего на пустом месте у господина де Вожуа образуется хороший порядок. Ему просто привыкнуть нужно, понять, кто тут кто… а люди смотрят и делают выводы, у кого в руках власть. Глупость, конечно. А, может, и не глупость. Вот так бы год назад — слушали бы, да кланялись, да забегали то и дело, осведомиться, что Мадлен Матьё разумеет про то и про это, может, и не было бы всей этой дряни. Что ж, если сейчас слушают — то и хорошо. Господь вразумит, как и что нужно делать, а что нельзя. Да ведь и сами же все знают. Только и нужно — подтвердить, что, мол, да, правильно. Страх, он похуже той рыбы — не неделю держится, не месяц, но если самому не бояться и другим не давать, выветрится в конце концов. И будет город.

Есть на что продержаться до осени — за это спасибо Его Величеству Филиппу, — а там уж все наладится. От голода не помрем, хоть из-за осады и пришлось затянуть пояса, между собой не перегрыземся, а там потихоньку все сложится да срастется. Город — как дерево. Если корни не подгнили, то хоть до земли его сруби, а все равно побеги пробьются наружу. А до корней гниль у нас все-таки не дошла, а что прогнило — то ветром в шторм унесло.

И хватит заниматься чужими делами, успокаивать комендантов и варить суп. Рыбный суп может сварить кто угодно, его испортить невозможно. А вот букварь Его Величества следует отпечатать по меньшей мере в три, а лучше в четыре краски. И шрифтами озаботиться. Такими, чтобы из нескольких сотен образцом стали наши. Чтобы и красиво, и читать легко, и от прочих наотличку. Есть, над чем подумать…

Встала из-за стола — негоже шрифты работать там, где ешь — потом вспомнила про магистрат и общее единодушие и погрозила кулаком закрытому окну.

— Если это твои штучки… — к Господу на ты можно, так и святой переживет, или кто он там, — то лучше здесь не появляйся. Зашибу.