— А каковы, собственно, были планы графа?

— Господин граф полагал, что только присутствие Ее Величества может предотвратить открытую войну между партиями. И что именно по этой причине открытый отъезд невозможен. Он предпочитал, чтобы в Лондинуме о намерениях Ее Величества узнали… желательно, недели через две после их благополучного осуществления. — Точно, отрепетировал каждую фразу. Лицо совершенно безмятежно, и подвоха Гордон не ждет: у него были длинные скучные недели, чтобы продумать ответы на любые вопросы.

Людовик молча вздыхает, потом вызывает дежурного гвардейца — сам удивляется, почему именно его, а не пажа или камер-юнкера. Сбегать юноша с виду не намерен. Хотя поди пойми, что у него на уме на самом деле. Очень тихий, выдержанный и хорошо воспитанный молодой человек. Клод его через город и половину дворца в таком убийственном виде проволок, что любой мальчишка взбесится, а этому безразлично. Спокоен, как море в штиль. Не притворяется, это король видит очень четко.

— Позаботьтесь о подобающей одежде и прочем благополучии нашего гостя. Его заберет господин герцог Ангулемский. Пригласите к нам господина герцога немедленно.

Ну вот… с этим достаточно приятным юношей теперь будет иметь дело охрана. А мне придется иметь дело с Клодом.

— Я хотел бы, кузен, выслушать ваше мнение о том, что произошло. — А если говорить человеческим языком, которого вы, увы, не понимаете — вы это притащили, так объясните мне, что теперь делать с этим вашим мальчиком, этим вашим Хейлзом, этой вашей кузиной и всей этой чертовой Каледонией, чтоб ее кит проглотил и не выплевывал.

— Я полагаю, Ваше Величество, что вы стали жертвой гнусной интриги. Как обычно, с моей стороны, — спокойно говорит Клод. — Ну не могли же, сами посудите, моя собственная двоюродная сестра и человек, при помощи которого я только что провел весьма трудоемкую интригу, покинуть страну без моего ведома. Тем более, что мои люди провожали их до Бреста. На расстоянии, но тем не менее. В другой ситуации вы были бы счастливы спросить с меня за этот обман — но что прикажете делать сейчас? Армия уже выступила, менять все на ходу — слишком сложно, кроме того, эта мера, скорее всего, вызовет возмущение и на юге, и на севере… а этого Аурелия не может себе позволить. Так что придется ждать конца войны. Тем более, что Мария подпишет соглашение в любом случае, просто на три недели позже. Только безумец рискнет оскорбить Альбу и Аурелию одновременно.

Лед безнадежно растаял, морс почти теплый на вкус.

— Надеюсь, что это так, — опять вздыхает Людовик. — Пошлите за ней кого-нибудь, кто точно справится с характером вашей кузины… и всей тамошней своры, думаю, что за подпись теперь придется платить. Пусть платят, Альба нам все вернет… и не сможет предъявить претензий. Переговорите с Трогмортоном сегодня же. Лично. Придумайте что угодно, но убедите посла, пусть убедит свое начальство. И… кузен, не вздумайте играть во всевидящее око. Валите все на своего заблудшего младшего родственника, он у Альбы уже в печенках сидит, им будет проще поверить в правду, чем в то, что и это тоже вы!

— Я постараюсь исполнить это поручение Вашего Величества лучше, чем предыдущее. — Он-то несомненно постарается, но поверят ли Трогмортону в Лондинуме? Хотя они ведь с Хейлзом уже не первый год знакомы, четвертый пошел. Могли бы и привыкнуть, что он кого угодно на хромой козе обскачет… но лучше начать готовиться заранее. Ко всему. Пьер отдаст распоряжения; хорошо, что он остается.

— Да, кстати… у нас появился прекрасный повод развить и закрепить ваше недавнее достижение. Вы возьмете с собой каледонский полк и этого предприимчивого молодого человека. С командованием он, разумеется, не справится, но все должны знать, что в снятии осады принимает участие доверенное лицо Ее Величества Марии Каледонской.

— Да, Ваше Величество. Все конечно же будут об этом знать, — с омерзением поджимает губы «дверной косяк».

— И не выдавайте больше представителю союзной державы таких заметных наград.

— Я не думаю, что какой-либо еще представитель союзной державы когда-либо получит возможность так отличиться.

Глаз, подбитый собственноручно наследным принцем Аурелии и маршалом аурелианской армии — это слишком высокая честь для каледонского подростка. Одной подобной чести вполне достаточно. А в воспитании при помощи розог молодой человек, бесспорно, нуждается… нуждался бы — но эти меры запоздали лет на пять. Впрочем, у кузена в штабе еще ни один молодой или зрелый человек не позволял себе лишнего. Так что, будем уповать на милость богини победы и счастливый случай — может быть, каледонец после окончания кампании получит награду из рук короля. Из рук, а не от рук. За проявленный в сражениях героизм. На самом деле — за то, что ничего более смешного, чем явление псевдо-Марии Людовик не видел многие годы.

Аун Ду — «черная река» — и не река, а залив, и не черный. Скорее уж, вода напоминают стальной лист, присыпанный антрацитовой блестящей крошкой. В штиль, как сейчас. Еще через пару месяцев полированная сталь встанет дыбом, антрацит побелеет и превратится в очень острые брызги, и все это будет с ревом рушиться на побережье. Впрочем, в Лейте к такому привыкли, да и по всем берегам залива — тоже. Не привыкла пока только одна королева. Стоит у борта, вглядывается то в серо-стальную воду, то вдаль, туда, где по скалистым берегам приткнулись, вросли в камень города. Морщит нос — эта гримаса осточертела Джеймсу за время дороги. Она означает, что Ее Величеству что-то очень сильно не по вкусу, но высказать недовольство ей мешают очередные дурацкие соображения. Положение, представление о подобающем, долг монархини, необходимость являть пример подданным и все прочее, чем плотно набита голова Марии.

Вместо того, чтобы честно поинтересоваться, всегда ли здесь так уныло и холодно — и получить правдивый ответ, что нет, не всегда, август месяц жаркий, и все, что может зеленеть, честно зеленеет, — она смотрит в сторону берега и морщит нос. Потом протягивает руку за трубой и опять созерцает побережье.

Как будто на этом побережье можно хоть что-нибудь с приятностью созерцать. Тут и до того, как война принялась кататься туда и обратно, не очень-то было радостно, а уж после, что не сожгли, то объели, что не объели, под случайный залп угодило — или просто сбежал народ от этого веселья, а земля уж сама пришла в упадок, у нее это в здешних краях быстро получается. Все не так страшно, несколько лет тишины — и эта овечка отъестся и шерстью обрастет. И жить будет не в пример лучше большей части своих аурелианских товарок. Но вот красоты и это ей не добавит. Особенно той красоты, что ценит Ее Величество.

Что будет, когда Мария это обнаружит и прочувствует, Джеймс даже предполагать не хочет. Ему самому повезло — сходишь с корабля в Шербуре или Бресте, и чувствуешь себя почти аурелианцем. Корабль входит в воды Аун Ду — чувствуешь себя каледонцем. Одна шкура, другая шкура, чтоб перелинять, нескольких шагов по сходням достаточно. Никакого сожаления ни по утонченным развлечениям Орлеана, ни по родным пустошам и свободе. А вот Ее Величество уже через неделю завопит, что ее привезли в мерзкое, дикое, Богом забытое место, где нет решительно ничего. Чего ни потребуй — ничего нет. Музыкантов, живописцев и поэтов — в особенности. Балов, пышных приемов, парадных шествий и посещений соборов — тоже не предвидится. Балы стоят денег, а казна пуста. Да и католических храмов в Дун Эйдине нет, закрыты или перестроены. Охоту, правда, и тут, и там устраивают — но никакой привычной Марии куртуазии в том не наблюдается.

У нас и звери дикие и невоспитанные, а уж охотники… так, как подумаешь, то звери еще очень ничего. А с другой стороны, приключения Ее Величеству, кажется, нравятся. А с третьей, если королева примется заводить в Дун Эйдине некое подобие веселой жизни, то что в том дурного? Город от этого не испортится, ремесленники выиграют, начинать придется с самых простых вещей, так что денег много при всем желании сразу не потратишь — а времени на государственные дела не останется. С какой стороны ни возьми — прекрасное занятие, а если Нокса хватит удар от того, что в столице перестали ныть и начали развлекаться, то выйдет еще и прямая государственная польза.