– Он у нас здоровее всех, – вмешался Бембетьев. – Сам себе швы поснимал, медсестричка потом полдня пыхтела.

– В отпуск? – спросил Масканин.

– В отпуск, Макс. У нас многих сейчас пораспускали. Две недели гулять буду. Эх, закачу гульбище, все девки мои! Масканин потянул его к остальным.

– Это Паша Чергинец. Друг мой, – сказал он майору.

– Полудуб, – протянул майор руку. – Можно на 'ты', и можно просто майор.

– Давай рассказывай, мой блудный сын, – предложил Бембетьев, протягивая Чергинцу только что вытащенную из укромного места кружку.

Майор моментом плеснул в неё разведёнку, а Масканин улыбнулся. Смешно ему стало, что Пашку Бембетьев сыном назвал, пусть и в шутку. Ротный-13 был не намного его старше.

– Э, погодите, офицера! – вскинулся Чергинец. – Кто ж так пьёт? У меня закусь с собой имеется.

– Вот это дело! – одобрил майор. – Сало есть?

– Сало-то есть, – Пашка развязал вещь-мешок и стал рыться в нём. – Сало есть, картошка есть, с утра её сварил. Хлеба… Хлеба – йок!

– И ладно, – майор по-хозяйски принял четыре здоровенные картошины, сваренные в мундирах, наложил поверх загодя порезанные куски сала. И предчувствуя праздник желудка, погладил себя по брюху. – Сало, оно конечно, без хлеба дурное… Но… Чёрт! Никак не найду аргумента.

– За ваше скорейшее выздоровление, – предложил Пашка. Выпили, потом растягивая удовольствие, принялись за закуску.

– Вас здесь не кормят что ли? – подивился Пашка. – Странно, я мимо шёл, во дворе в котлах повара что-то там варганили.

– Кормят, – махнул рукой Бембетьев, – только от такой кормёжки по ветру летать начнёшь.

– Во-во! – подхватил Масканин. – Пшённая кашка и той – кот накакал. Вчера разнообразие было: шпёнка и горохом. Пшёнка получилась переваренная, а горох недоваренный. Но все равно оно лучше, чем просто пшено. Хлеба по кусочку, больше не дают. Мне, чёрт возьми, корочка ни разу не попалась! Зато чаю – немеренно и сахару не жалеют. Сыпь в стакан хоть засыпься.

– Мда, – Чергинец почесал затылок, – я и забыл, как в госпиталях кормят.

– Ого! – Бембетьев толкнул в бок Масканину, тыча пальцев в грудь Чергинца. – Я сразу не увидел, да и ты, Макс, не глазастый.

Теперь и Масканин заметил, что на Пашкиной груди появился серебреный Крест Славы 3-й степени и знак 'Штыковой бой' с цифрой '15'.

– Ща обмоем, – засуетился майор, разливая по новой. Заметив намеренье Чергинца, добавил: – Ты его не откручивай, обмывал ведь уже? Так обмоем, по малой…

Пашка кивнул и протянул Масканину такой же как у себя знак 'Штыковой бой'.

– Это тебе, Макс, Негрескул передал. Сказал, что все знают, что у тебя их больше, чем официально отмеченных. Мелочь, но всё равно приятно, подумал Масканин, пряча знак в карман.

– Ты новости обещал, – напомнил Бембетьев.

– Новостей – уйма, – Чергинец закурил. – И я боюсь, что не попаду на поезд, если мы будем их все обмывать.

– Ты колись, давай, – отсёк возражения Бембетьев. – Не люблю, когда резину тянут. А попутку мы тебе организуем, надо будет, и на поезд посадим.

– И правда не тяни, Паш, – подбодрил Масканин.

– Я и не собирался… – улыбнулся Чергинец и уставился на Бембетьева. – А новости у меня для вас такие: отныне вы, господин…

– Чего так официально? – перебил тот. – Не в строю же. Чергинец кивнул и продолжил:

– Короче, тебя, Олег, в штабс-капитаны произвели, да представление к Георгию утвердили…

– У-у… – протянул майор. – Добрая новость! Ну теперь, Олег, ты от меня за просто так не отделаешься, пока не проставишься всей палате.

– Хм, – Бембетьев застыл, потом потёр подбородок. – Буду теперь ордена собирать на грудь. Слава третья была, вот и Георгий подоспел. Ну, давайте за мои и Пашины орденочки!

Кружки стукнулись так, что расплескалась разведёнка. Выпили и доели картошку, сала в вещь-мешке Чергинца больше не было.

– Это не все новости, – сказал он. – Дед-то теперь полкан. Наш родной полк принял.

– Оп-па! – вырвалось у Масканина.

– Да давно пора, – оценил новость Бембетьев. – Дед наш и бригаду, и дивизию, наверное, потянет. К тому же, он академию генштаба кончал.

– Согласен, – вынес свой вердикт майор. – Он и анекдотов до хрена знает… Чего уставились на меня? Забыли, что мы не раз вместе дрались? Я что просто так майор? Тоже комбат, пил с вашим Дедом, байки ему травил. А он мне анекдоты.

– Слышь, Паш, а кто теперь у нас комбатом? – спросил Масканин. – Негрескул?

– Ага. Он теперь штаб-майор.

– А начштаба кто?

– Не знаю.

– А из стариков кто в роте остался?

– Не, Макс, точно не скажу. В госпиталях многие. Я ведь и сам после того боя сутки отлёживался. Всё тело – сплошной синяк. Осадчий погиб, Троячный вроде тоже. И Трусов с Осауленко. Я когда уезжал, в строю человек двадцать было, в смысле из последнего состава. Перед моим отъездом народ повалил, знакомые рожи видел и не мало, но в основном новобранцы из запасных полков. Гунн, кстати, вернулся. Говорит, три месяца по разным госпиталям шлялся.

Гунн, как и Масканин, пришёл добровольцем в полк в начале войны, перед самой отправкой на фронт. Было тогда Гунну семнадцать лет. Теперь в свои девятнадцать это был матёрый вояка.

– Так его не комиссовали? – Масканин улыбнулся, радуясь возвращению 'старичка'. – Лучко жив?

– Вольнопёр этот? Он-то жив, – заверил Пашка. – Страшным человеком стал. Ему полуха велгонец откусил. Глаза теперь злые…

– А Зимнев?

– Зимнев тоже живой. Его куда-то в торракальный госпиталь отправили, два пулевых в грудь на вылет.

– Долго ему валяться, – прикинул Бембетьев, – месяца три-четыре.

– Или все полгода, – со знанием заявил майор. – Но может ваш товарищ и за пару месяцев на ноги встать, смотря какой характер ранений.

– А из моих не видел кого? – спросил Бембетьев.

– Рязанцева часто видел. Его Негрескул к младшому представил, обязал ПРОГ заново сколачивать, пока офицеров нет. А так всё больше новые лица, кто из госпиталей, кто маршевые. А! Прапор из ваших, Нечаев рыжий, заскакивал. Он сейчас вроде за ротного, офицеров в тринадцатой больше нет…

– Ну, пусть пока помучается, – усмехнулся Бембетьев. – А я немного здесь отдохну, да домой съезжу.

– Тут ещё, Макс, новость, – сообщил Пашка. – Особист наш, Муранов, в расположении появлялся. Про тот случай с тыловым майором меня расспрашивал, да к Зимневу в госпиталь мотался. Говорит, 'вонючку' на тебя спустили ему. Велел передать, чтоб ты, значит, поосторожней был.

– Буду-буду, – буркнул Масканин.

– Представляете, – продолжил Чергинец, – Муранову Георгия дали. Оказывается, он штурмом ДОТа руководил на участке третьего бата. Возглавил взвод и ДОТ захватил, а потом два часа удерживал до подхода резерва.

– Боевой у вас жандарм, – произнёс майор, – вот бы наш таким был… Что за история, из-за которой ваш Муранов с вами цацкается?

– Сцепился с одним подонком, – признался Масканин.

– Бывает, – изрёк Полудуб. – Здесь у нас, тебе опасаться нечего. Без разрешения начальника госпиталя тебя не тронут. А ему, как и всей медицине, подобные заморочки побоку.

– Блажен, кто верует… – прошептал Бембетьев.

– Дивизию нашу корпусу Латышева переподчиняют, – выдал очередную новость Чергинец. – Латышев новый корпус сколачивает, все соединения на старые штаты будут переведены.

При упоминании Латышева все невольно подобрались, как будто сам он, известный и любимый в армии полководец, недавно произведённый в чин генерала от инфантерии, мог вдруг появиться на их посиделке. Латышева в армии любили. И за то, как дралась его дивизия, и за то, что людей берёг. Но и поругивали за не раз возглавляемые им лично атаки. Не генеральское это дело – цепи в атаки подымать, пуля-то, она никого не щадит. К тому же Латышев был одним из немногих начдивов, кто ещё до войны имел генерал-лейтенантское производство, и таких генералов в действующей армии едва ли четверть осталась. Нынче дивизиями командовали всё чаще генерал-майоры производства военного времени, и чтобы до генерал-лейтенантов им дорасти необходим был ценз выслуги. Даже сейчас, во время шедшей третий год войны, в генералитете с этим было строго, не то что у младшего и старшего командного состава.