А Танюша тем временем поправила коротко остриженные волосы и достала из медицинской сумки сигарету. Обычную солдатскую безфильтровую. Тщетно пошарила в сумке же красными от холода пальчиками, с коротко остриженными ногтями, чем прикурить, не нашла и похлопала по карманам бушлата. И тут увидела Масканина, отчего сразу нахмурилась. Да уж, не сошлись характерами.

– Привет медицине! – как можно дружелюбней поприветствовал Максим, подойдя. Протянул горящую бензиновую зажигалку. Курить-то он не курил почти, но зажигалку и спички имел. Куда ж без них в нехитром солдатском быту?

– Спасибо, – выдавила санинструктор, прикуривая. И тут же зажав сигарету в зубах, копируя видимо манеру мужиков с многолетним стажем курильщиков, начала поправлять давно выцветшую нарукавную повязку с красным крестом.

И зачем ей это понадобилось? Готовилась к трудному разговору и как бы невзначай показывала, что она, мол, и свое начальство имеет? Навязываться Максим не собирался, к тому же припомнился утренний разговор с Пашкой. О нём и спросил:

– Чергинца не видела?

– У себя должен быть. Тут Минандо припёрся с инспекцией. Сначала химпосты проверял, теперь за противогазы принялся.

– Понятненько. А Арефьев с ним? Она пожала плечами.

– Ну, счастливо, медицина… – бросил он и взял курс на блиндаж второй ПРОГ – полуротной огневой группы.

Если бы он, дурак, знал, как она его сейчас проклинала, глядя в спину. Костерила вперемешку с мольбами и теми ласковыми словами, которые говорят только наедине. Ну, почему, Господи, он такой непроницательный? Такой не чуткий? Грубый, мрачный, сухой… Танюша всё понимала. И отношений боялась, насмотрелась за полгода всякого. Что убить его могут, понимала, или покалечить. Страшно… А иногда ей хотелось самой сделать первый шаг, а там как судьба распорядится. Хоть день, хоть месяц счастья. Но верх неизменно брала девичья гордость, да и воспитание. 'Гад же ты, Масканин', в который раз подумала она…

Острое желание поискать недостатки во взводах, возникшее после разноса комбата, после короткого отдыха сильно притупилось. Да и бардака в расположениях не наблюдалось, служба унтерами была поставлена исправно. Егеря не привыкли халявить, или же шаропупить, выражаясь солдатским жаргоном. Передний край всё же.

Чергинец оказался в своём блиндаже, занятый инвентаризацией, подстёгнутый к этому видимо инспекцией начхима.

Не желая ничего обсуждать в присутствии посторонних, а в блиндаже помимо фельдфебеля находилась половина ПРОГ, Масканин не заходя поманил его наружу. Как всегда при приватных разговорах, они уединились в полукапонире.

– На вот, почитай-ка…

Чергинец взял состряпанный особистом рапорт. Прочёл сначала наискось, потом подробно. И сделал загадочное лицо.

– Интересная отсебятина. Комментарии будут?

– Будут, Паша, будут, – ответил Масканин и поведал, как пообщался с Мурановым. – Ну, что скажешь?

– Да что тут скажешь? Хитёр наш особист. Ну, оно и к лучшему. Фарт – он такой, никогда не знаешь, когда он на твоей стороне сыграет.

– Муранов тоже фортуну помянул, – усмехнулся подпоручик. Сам он в удачу не верил. И в судьбу тоже. – Короче, да, нет?

– Скорее да, чем нет… Не, ну, Макс, не смотри на меня так. Ты ж знаешь, я жандармов не очень… Я-то согласен, но затаскают нас с тобой.

– Не затаскают. Разок на следственный эксперимент вызовут, но не как обвиняемых, а чтобы сполна установить проколы в охране склада. Ну и разок с самим ротмистром покалякаешь, напишешь своими словами такую же бумажку. И всё, думаю.

– Ну, если так, то и чёрт с ним. Где тут расписаться?

– Здесь не надо. На своей подпишешься. – Масканин спрятал рапорт в командирский планшет и сменил тему: – Что за шухер у нас? Химдень?

Чергинец округлили глаза, а потом засмеялся, вспомнив довоенную ещё службу в гарнизоне, когда в полку каждый четверг устраивались дообеденные тренировки по защите от химического оружия. Ясное дело, популярности это четвергам не приносило.

– Да… Натуральный химдень. Минандо принесло, всех раком ставит.

…Арефьева, командира 16-й роты, Масканин нашёл на ротном КНП. Здесь же находился и Роман Танфиев, командир миномётной батареи. Оба одногодки – двадцатидвухлетние поручики июня 151 года выпуска. Арефьев по хозяйски осматривал местность через оптический панорамный визир, время от времени сообщая дирекционные направления на ориентиры, которые Танфиев заносил в свой блокнотик.

В уголке у полевой радиостанции пристроился дежурный сержант-связист, уминавший из миски давно остывшую кашу. Наблюдая за ним, Масканин почувствовал в животе голодные позывы, напомнившие о пропущенном завтраке. В хозяйстве сержанта нашлась вторая миска, ложку Максим по старой привычке имел свою, храня её в поясном кармане бушлата. Тут же между радиостанцией и полевым телефоном стоял открытый бачок, на дне которого удалось с трудом нашкрябать на вполне приличную порцию. Только хлеба не было, с ним в последнее время перебои возникали. И неизвестно почему, вроде и наступление притормозилось и тылы подтянулись, а всё равно с кормёжкой проблемы случались. С одной только водкой да куревом проблем никогда не было.

Не замечая вкуса, Масканин слопал холодную и недосоленную кашу и запил из фляги обеззараженной водой.

– Вот и порядок, – произнес Танфиев, пряча в планшет блокнот. – Не сильно у вас за ночь ландшафт изменился.

– Обленились хаконы, – прокомментировал Арефьев, закуривая. – Посмотрим. Никак затевают что-то.

Чутьё на тактические замыслы врага у ротного было развито превосходно. Если он думает, что незначительные, по сравнению с прежними, ночные изменения топографии что-то да означают, это уже повод задуматься. Масканин думал также. Что-что, а чутьё на подобные фокусы развилось и у него. Ещё дней пять назад то одинокие деревца на несколько метров передвинутся, то кустики и ложные холмики отпразднуют новоселье. Теперь же эти хитрости отчего-то почти прекратились. И первым из объяснений напрашивалось готовящееся хаконцами наступление. Об этом Максим и сказал.

– Не обязательно, – возразил Танфиев. – Может перед нами часть сменилась.

– И мы за пять дней об этом не узнали? – Арефьев скривил рот, выказывая сомнение. – Не думаю. Прошлой ночью разведка как раз на нас возвращалась. С 'языком'. Макс, не помнишь, что там на погонах того ефрейтора было?

– Двести семьдесят первый пехотный, – припомнил Масканин. В ту ночь он лично руководил огневым прикрытием возвращавшихся разведчиков. – Разве что хаконы на хитрость пошли. Всем сменщикам понашивали чужие погоны.

– Сомнительно. – Не согласился ротный.

– Это да, – поддержал Танфиев, – да и понятия полковой гордости у них там никто не отменял. Офицеры б на это точно не пошли.

– Пошли бы или нет – ещё вопрос, – заметил Масканин. – Сверху прикажут и будьте любезны исполнять.

Наметившийся спор прервало жужжание телефона. Сержант передал подошедшему Арефьеву трубку.

– Шестнадцатый, – выбросив сигарету, представился ротный. С полминуты слушал, пару раз кивнув, словно на том конце провода его могли видеть. Потом посмотрел на Танфиева. – Так точно, здесь… Понял. И повесил трубку.

– Аршеневский вызывает к себе. Всех, кроме взводных.

По дороге Танфиев успел рассказать несколько свежих анекдотов. Посмеялись, отшутились по очереди.

– У меня тут с собой письмо для Геллера, – вспомнил Масканин.

– Что за письмо? – в миг стал серьёзным ротный.

– Хреновое письмо. Чергинец вовремя перехватил. Жену у Геллера молнией убило. Четверо малолетних девок на хозяйстве остались. Арефьев выматерился, проклял судьбу и почту.

– Ты вот что, Макс, давай письмо сюда. Или сам хочешь с Дедом поговорить?

– Да пожалуй и сам. А Геллера отпускать надо.

– Ясен пень отпускать. Какой с него теперь вояка? Нет, лучше дай письмо мне. Сам с комбатом перетру.

– Ну, держи, – Масканин передал конверт и после секундного колебания сообщил: – Мне тут утром по секрету шепнули. Короче, тебя во второй бат хотят перекинуть.