Была у хаконской нацгвардии собственная элита – батальоны народных героев. Тех вообще в плен никогда не брали. Непонятно, как таких выкидышей земля носит. Набирались в эти батальоны частично одуревшие юнцы с отравленными пропагандой мозгами и спецподготовкой в каких-то секретных центрах. А другая часть контингента – привыкшие к зверствам и крови ветераны гражданской войны. В атаку эти батальоны ходили как обдолбленные чем-то психотропным. Без страха и с бешенством. Брали этих народных героев всего несколько раз в плен – в начале войны, когда хотели подтвердить или развеять версию о химии, изменяющей психику. Оказалось, нет никакой химии, всё дело в извращённой психике народных героев. Вот и перестали их в плен брать, сразу шлёпали. Особенно на тему их психики лейтенант Минандо любил потрындеть, откуда-то он знал этот вопрос.
Как отдельный Корпус, в русской армии существовали части Хаконского Воинского Братства. ХВБ – в русской аббревиатуре. Корпус оказался надёжным союзником, зря к нему в начале войны с подозрением относились. Костяк ХВБ – разбитые в гражданскую осколки старой хаконской армии, а основная масса формировавшихся в Новороссии бригад – эмигранты всех волн, желавшие вернуть в своей стране прежние порядки. В русской армии отношение к хэвэбэшникам было не однозначным, но всё больше тёплым. В Хаконе двоякое: для кого-то они предатели, для кого-то патриоты.
Так предатели или патриоты? Как посмотреть. На оккупированной территории ХВБ всё чаще воспринимали как патриотов, истинных сынов их Родины. Можно было бы в это не поверить, списав всё на пропаганду, но почему тогда в обескровленные в боях бригады ХВБ вливалось столько добровольцев из местных? Именно добровольцев, а не насильственно мобилизованных, потому как случаи дезертирства были крайне редки.
До гражданской войны Хакона была конфедерацией, в которой иногда худо-бедно (чего уж там, бывали у них межнациональные трения), а чаще вполне мирно и благостно уживались немецкие, чешские, датские области, фламандские и голландские автономии. Не потерявшие самобытности и не забывшие собственную национальную историю, осколки народов Прародины-Земли. Неизвестно, суждено ли человечеству Темискиры, запертому на ней после Катастрофы, когда-нибудь вырваться обратно на просторы галактики. Неизвестно, сохранились ли там эти народы после той кошмарной Войны. Да и выжило ли само человечество? Главное, эти национальные осколки сохранились здесь, оберегая свою историю, культуру, обычаи, национальную память.
Новая хаконская власть железной рукой проводила в жизнь новые порядки, новую идеологию, скопированные по шаблонам проклятого Велгона. Во главу угла ставился вытащенный из забвения призрак космополитизма, пожалуй самой страшной идеологии прошлого, давно изжитой и отброшенной ради выживания человечества. Идеологии растления и деградации, тихо и незаметно уничтожающей исконные ценности, мягко и заманчиво для большинства подменяя их мультикультурными, выводя в итоге новую популяцию общечеловеческого стада. Популяцию лишенную корней, выращенную на псевдодуховных ценностях, покорную воле кукловодов. Так было в докосмическую эру.
Теперь же, разноликое, разношёрстное, но тем и богатое и сильное человечество Темискиры было научено горьким историческим опытом. Велгонский идеологический экспорт так просто не приживался, его можно было насадить только силой оружия. В Хаконе велгонцам это удалось, почти удалось. Полтора десятка лет – слишком мало для взращивания новой популяции. Не успела новая власть и её велгонские кукловоды выкорчевать из народов Хаконы национальную самобытность, не смогли подвести обывателей к общему знаменателю. Реакция росла. Не сразу росла, первые годы население устало от ужасов гражданской войны и надеялось переждать. Потом начались гражданские акции, их неизменно подавляли со всей жестокостью. Потом вторая волна эмиграции, а перед нынешней войной, третья. Эмигрантские землячества по национальному признаку и филиалы ХВБ, раскиданные по многим странам, стали в современном мире объективной данностью и частью политики.
Велгон ненавидели. Его боялись. Ненавидели за экспорт жуткой идеологии, за социальные эксперименты над собственным населением, давно ставшим безликим, забывшим свои корни и культуру. По сути, это форма рабства, где рабовладельцем был госаппарат.
За это его боялись и в Новороссии, очень страшно было представить даже, что с трудом сбережённая во времена Упадка и эпохи Дикости русская самобытность вдруг растворится в безликости человечества нового типа – по версии Велгона. Не для этого в Новороссии сохранили историю докосмической и галактической эр, да и последних весьма не лёгких веков. Не для этого Новороссия хранит культуру предков. Пусть в чём-то и закостеневшую культуру, ведь консервативные настроения всё ещё сильны, но свою родную, исконную.
Русская армия знала, за что сражалась. Вторжение Велгона в союзную Аргивею, это только повод для Новороссии. Попробуйте разъяснить мобилизованному обывателю про пакт о взаимопомощи, про союзнический долг, про геополитику. Возьмут ли за живое солдата эфемерности большой политики? Захочет ли он погибать вот за Это? Нет, русская армия воевала не за геополитические интересы, она сражалась за Русский Мир.
Мысли Масканина снова вытеснили приятные воспоминания, конечно о женщинах. Ему было, что вспомнить. Проваливаясь в сон, он так и не соизволил убраться в другую комнатку, умостившись на выстроенные в ряд табуретки. Захочешь спать, уснёшь где угодно и как угодно. Через пару минут его принял в своём царстве древний терранский бог сновидений Морфей.
Назначенное на утро совещание было отложено. Аршеневского по телефону срочно вызвали на КП полка.
Проснувшись после аж трёхчасового сна в окружении двух писарей (или писарских душ, как их называли остальные бойцы), игнорировавших его вторжение в их тихую вотчину, Масканин обнаружил, что был единственным в этот момент находящимся в штабе офицером и отправился в расположение роты.
И застал обычную при позиционном сидении суету. По траншеям, пригибаясь, сновали бойцы, изредка на кого-то рявкали унтеры. Где-то углубляли отдельные окопчики и щели, где-то укрепляли деревянную обшивку траншейных стенок или подновляли ниши. Вполне мирная картина, если не воспринимать то и дело звучавших по обе стороны нейтральной полосы пулемётов. Но впечатление быстро растаяло, когда он наткнулся на Танюшу, занятую осмотром и первой помощью раненного в плечо егеря.
– Откуда его? – спросил он у наблюдавшего эту картину сорокалетнего бойца из первого взвода. А через секунду уже и вспомнил его фамилию – Ткачук.
– Снайпер, – ответил Ткачук таким тоном, словно его о погоде спросили. – Прошлого укокошили, теперь вот, значит, новый сегодня появился. Хорошо хоть далеко до нас, а то б насмерть.
Масканин с ним согласился. На семистах метрах хаконские снайперы как правило не работали. Не очень-то на такой дистанции стандартная Kors-2\S годилась, если только оптику на неё под индивидуальный заказ не ставили. Но это не для рядовых бойцов такая оптика. Обычно с трёхсот-четырёхсот метров шмаляли, тогда да, снайперы настоящим бедствием становились, если своих под рукой не оказывалось. Впрочем, семьсот метров – это как посмотреть, в этом деле всё от индивидуального мастерства зависело. И сейчас иногда они заедали, подползали поближе в темноте, делали позиции на нейтралке. Так минувшей ночью хаконский снайпер пулемётчика снял. Пуля под ключицу попала навылет, но пока в медпункт тащили, помер. Зато этого хакона из своей 'Унгурки' тот самый Геллер заткнул. Всё ж таки хороший винтарь эта СКВэшка, дальность приличная – до тысячи двухсот метров спокойно бьёт, если умеешь, да и калибр 12,7-мм защиту любой лёжки прошибает.
Танюша тем временем закончила обрабатывать раненого и грозно прикрикнула на собственных санитаров:
– Что расселись, орлы? Живо на носилки его! И к нам!
Умеет девочка приказывать, ничего не скажешь. Вон как санитары подскочили. Хороший бы из неё военврач вышел, если б доучилась.
