Секретарь знал, что исправник не любил Гадилье, но позволявшего ему вмешиваться в свои дела. Сухой и надменный со всеми, мировой судья не делал исключения и для исправника. Секретарь подлил масла в огонь:

— Мы запрашивали господина барона. Он ответил, что прежний судья коллежский секретарь Ширяев оставил много запущенных дел, а грамотного письмоводителя в Минусинске найти невозможно.

— И Порфирий Константинович удовлетворился таким ответом?

Секретарь пожал плечами.

— Ну, ясно. И тут та же картина — распущенность, самовольство. Но я положу этому конец. — Подполковничий кулак опустился на столешницу, покрытую зеленым сукном, однако, не столь уверенно, как можно было бы ожидать: Стоянов не мог освободиться от предчувствия, что в Минусинске его увесистый солдафонский кулак может повиснуть в воздухе.

На другой день в городе уже вся интеллигенция, все чиновники знали, что исправник собирается наложить на Кона двухнедельный арест. Первыми, кто встретился Стоянову, отправляющемуся в полицейское управление, были два приятеля — секретарь городской управы Рымарев-Черняев Григорий Яковлевич, весьма гордившийся своей дворянской фамилией, и акцизный начальник Адрианов Алексапдр Васильевич. Черняев, подкручивая ухоженные усики, спросил соболезнующе:

— Что, Александр Иванович, нервишки не выдерживают? Тяжела, выходит, служба…

— Не понимаю вас, Григорий Яковлевич, — сухо проговорил исправник.

— Я имею в виду ваше столкновение с поднадзорным Коном…

Адрианов хотя вроде бы и тряс сочувственно распущенной старообрядческой бородой, но было видно — рад, что для полицейского чина предполагается неприятность, тем более досадная, что в сущности представляет собой сплошную нелепость.

Только от Черняева и Адрианова отделался, как новая встреча: на улицу Александра Второго выскочила с Михайловской улицы пролетка крестьянского начальника пятого участка Сергея Павловича Ордынского. Сергей Павлович, еще месяц назад носивший тоненькие усики, теперь отпустил узенькую, от виска до виска, на татарский манер, бородку, тронул кучера за плечо и, когда пролетка остановилась, приподнял шляпу и без всяких предисловий с вопросом:

— Александр Иванович! За что же это вы Феликса-то Яковлевича решили за решетку упрятать?

Стоянов осклабился, давая понять, что принимает вопрос Ордынского за шутку, а сам злобно подумал: «Ну и наперло же вашего брата в этот пыльный городишко! А все железная дорога виновата. Прежде, бывало, чиновника с университетским значком в Сибири и по губернским-то городом не скоро встретишь. А теперь они на каждом шагу в глаза лезут, и всяк себя с тобой на равной ноге норовит держать. Нет, этому надо положить конец!»

А только свернул у Воскресенского собора на Большую улицу, как от музея прямо наперерез экипаж городского головы катит. И этот не проехал мимо, а приостановился и подобие улыбки на своей щекастой физиономии сотворил. Смотрит и головой покачивает:

— Ах, Александр Иванович. Что же это вы с господином Коном не поделили? Два таких приятных человека — и на тебе! Я, между прочим, послал Константину Николаевичу письмо с просьбой отменить ваше постановление. Так вы уж на меня, Александр Иванович, зла не держите. Дружба, как говорится, дружбой, а служба службой. Мой долг — защищать интересы и достоинство граждан, — и, приподняв над седеющей головой шляпу, покатил дальше.

— Учту ваши пожелания, Иван Петрович! — крикнул вслед голове исправник.

— Учтите, голубчик! Учтите! Буду весьма вам обязан, — обернувшись, крикнул Лыткин.

«М-да, — сказал про себя Стоянов. — Не городской голова, а адвокат». Стоянов не знал, что заводчик, купец и общественный деятель Иван Петрович Лыткип, действительно, во многих случаях действовал как защитник политических ссыльных, чему, конечно, способствовали его приятельские отношения с Мартьяновым, да и с самим Коном. Феликс уважал городского голову за светлый ум, бывал у него в гостях и подолгу беседовал с ним.

Как и следовало ожидать, енисейский губернатор генерал-майор Константин Николаевич Светлицкий отменил постановление исправника об аресте Кона.

После долгих раздумий подполковник Стоянов все-таки обратился к Светлицкому с рапортом, в котором указывал на незаконность нахождения на службе у мирового судьи политического ссыльного Кона. И в этом добился-таки успеха. Судье Курту Гадилье было предложено отказаться от услуг Феликса Кона.

Из трехлетнего путешествия по Туве Феликс возвращался через Иркутск, в котором задержался на несколько дней. Остановился в «Коммерческой гостинице». Зашел в Восточно-Сибирское отделение Географического общества. Председателя Маковецкого не было. Принял его заместитель Лушников. Выслушав рассказ об итогах исследований, загорелся.

— Надо обязательно сделать обстоятельный публичный доклад. У вас столько научных открытий! Ваши записи песен и сказок — это же сокровище! Кто бы думал, что тувинцы имеют такую древнюю культуру…

— Все это так, но вряд ли Кутайсов разрешит.

— Нет, нет, отказа не может быть. Я завтра же запишусь к генерал-губернатору на прием.

На другой день Лушников встретил Феликса уныло.

— Ну что, — сверкнул глазами Кон, — не я ли вам говорил, что ничего из этого не выйдет?

— Вы были правы, Феликс Яковлевич. Более тего, генерал-губернатор велел вам немедленно покинуть Иркутск. Но вы не огорчайтесь. Ваш отчет об экспедиции я немедленно перешлю в Петербург. Там его сумеют оценить должным образом.

Кон опять оставлял столицу генерал-губернаторства с тяжелыми раздумьями Ведь ему уже скоро сорок лет. Почти два десятка из них отданы каторге и ссылке. Сколько воды утекло за это время! Сколько политических событий произошло в мире!

Подполковник Стоянов, все еще пребывающий в должности минусинского испрапипка, отнесся к возвращению Кона настороженно. После того как было получено предписание, разрешающее Кону предпринять экспедицию в Урянхайский край, Александр Иванович вздохнул с облегчением. Тува считалась зарубежной территорией, и Стоянов решил, что Кон из «заграничной» поездки вряд ли вернется. Но Кон вернулся. Более того, через месяц после возвращения исправник получил присланную на имя Кона медаль, которую полагалось вручать лично.

Пришлось облачиться в парадный мундир. Кона он встретил стоя.

— Вы награждаетесь… — начал было Стоянов, но Кон бесцеремонно перебил его:

— Знаю, знаю. Награждаюсь Географическим обществом. Дайте-ка мне медаль.

Исправник, онемев, отдал награду, Феликс вышел, не попрощавшись.

Как-то стало известно, что в Минусинск прибывает со своей многочисленной свитой сам граф Кутайсов. Была составлена программа пребывания генерал-губернатора в городе; в нее входило и посещение музея. Феликс в эти дни не выходил из своей квартиры. Обрабатывал материалы, привезенные из засаянской экспедиции. У него тоже мало кто бывал.

Вдруг как-то в полдень слышит — хлопнула калитка. В калитку вбегает полицейский надзиратель. Руку под козырек:

— Господин Кон… вам необходимо явиться в музей. Срочно требуетесь.

— Это зачем?

— Их высокопревосходительство… генерал-губернатор Восточной Сибири… граф Кутайсов… желают, чтобы вы давали им объяснения по музею… потому как господин Мартьянов на излечении и больше давать объяснения некому.

— Ну вот что, любезнейший… — Феликс взъерошил волосы и круто потер уставшие глаза, — передай высокопревосходительству, что господин Кон не желает давать ему объяснения. Все, ступай. — И, подтолкнув опешившего надзирателя к выходу, открыл перед ним дверь.

Как потом узнал Феликс, между какими-то пунктами программы высокого гостя осталось два свободных часа, и их-то Кутайсов и решил посвятить музею. Двухчасовую экскурсию по музею могли осилить только сам Мартьянов или Кон. Елена Константиновна Мартьянова и предложила кандидатуру Кона.

Ему рассказывали, как ни жив ни мертв появился перед Кутайсовым надзиратель, как едва решился произнести крамольные слова: