— Ну конечно! — вслух расхохоталась я. — Переработка! Умереть, сгнить, раствориться! И опять прорасти!

— Верно, доня, — раздался спокойный голос знахарки. — Видать, наука тебе впрок идет.

Я открыла глаза и зажмурилась от восходящего солнца, которое светило мне прямо в лицо. Рядом со мной сидела знахарка.

— Как вы меня нашли? Это все специально вы устроили — и машину с ассенизаторами, и пир горой, и напоили меня? — я стремительно поднялась и уселась рядом с ней. От резкого движения у меня слегка закружилась голова.

— Не обиделась, доня? — спросила наставница, и сама же ответила на свой вопрос. — Не обиделась, вижу. Умница.

Она приобняла меня и поцеловала в лоб.

— Холодная, — промолвила ворожея, — ровно землица.

Она взяла мои руки и стала их активно растирать. Затем точно так же растерла щеки. У меня перестала кружиться голова, от вчерашнего опьянения не осталось и воспоминания.

— Знаешь, доня, — говорила наставница. — Есть вещи, которые, прежде чем понять головой, надо пережить. Потому все странное, что происходит, должно воспринимать с чутьем и доверием. Это ко всякому человеку относится, а к тебе — пуще того, бо ты в Спасе живешь, а Спас неверного да ненужного не пошлет тебе. Движенье земли, умирание, гниение и возрождение ты учуяла, а я тебе ощущения твои усилить помогла, чтобы ты осознала мощь эту земную во всей полноте ее. Ты думала, что Слово Божественное есть на этом свете главная сила, а видишь — не только горний мир могущество дарует, а и земное мощь имеет, да какую мощь! Не познав ее, в Слово не проникнешь.

— Постойте, Домна Федоровна… А как это все соотносится со Словом? Ну, то, что заговоры обращены к духам и силам стихий, я понимаю. Но этот процесс — вечной смерти и рождения — он сильнее, чем стихии… Им с помощью заговоров вряд ли овладеешь. Во всяком случае, когда я тут лежала… в могиле, мне не вспомнился ни один заговор.

— А какие слова тебе вспоминались? — осторожно спросила знахарка.

— Да никакие. У меня вообще слов не было!

— Так-таки совсем не было?

— Совсем.

— А мысли были?

— Мысли были…

— И какие же мысли?

— Ну… я думала, что земля кидает в меня все формы жизни своей, вернее, жизнедеятельность этих форм, как в выгребную яму.

— Это добре. То верные мысли тебе пришли.

— Про выгребную яму — и верные? — рассмеялась я.

Но знахарка не разделила моего веселья. Наоборот, она как-то посерьезнела.

— Силы, которые ты почуяла, самые древние на этой земле и вообще во вселенной. Их человек знал еще до того, как научился имена давать стихиям. Но уже тогда с особым словом к ним обращался.

— Постойте, Домна Федоровна, — меня пронзила глухая догадка. — Вы хотите сказать, что еще в доязыческие времена существовал древнейший вид заговоров, древнее тех, где упоминаются Род, Рожаницы, Сварог, Перун и Макошь?

— И существует до сих пор. Только люди говорят и не знают, что они говорят.

— Быть этого не может! — бросила я и, вскочив на ноги, стала ходить туда-обратно. — Если бы знали о таком виде заговоров, это было бы всем известно! Уж лингвистам-то точно!

— А оно им и известно. Правда, не всем. Но кто пелену привычного с глаз долой убрать сумел, те докапывались до истины.

— И вы хотите сказать, что вы тоже знаете эти заговоры?

— Больше скажу — и ты их знаешь. Вообще всякий человек, русским языком более-менее владеющий, те заговоры говорить может.

— Так скажите, скажите мне хоть один! — возбужденно вскрикнула я.

Знахарка сказала.

За миг до этого, если бы кто-нибудь предложил мне спор: что именно скажет наставница, и если бы закладом в этом споре была моя собственная голова — я бы не колеблясь ее заложила, утверждая, что знахарка скажет что угодно, но только не то, что она произнесла. К счастью, такого спора не было, и голова моя осталась на месте. В отличие от ушей, которые, не будучи оглушены вином, свернулись и засохли, как жухлые листья.

Ибо моя духовная наставница произнесла фразу, искусно составленную из отборнейшего мата.

Я остолбенела, схватилась за уши и без сил опустилась на землю. Это было для меня слишком. Ненормативная лексика, от которой мы бережем своих детей, которая режет нам слух и всегда выдает человека невежественного, грубого — древнейший заговор, с котором наши предки обращались к силам природы? Я глубоко вздохнула раз, и второй, и третий; голова прояснилась, я начала что-то соображать, вспомнила, и, подбирая слова, чтобы не обидеть наставницу, сказала:

— Домна Федоровна. Вы меня простите, конечно, но… В общем, есть такое мнение в ученой среде, что эти слова пришли в русский язык не так давно и начало они свое ведут со времен татаро-монгольских орд.

— Ото как же, — сыронизировала знахарка. — Неграмотная донская бабка, откуда же мне знать ученые мнения! Не от дедов же, которые с татарвой родичались еще с Батыевых времен!

— Ну… тем более, если родичались, — извиняющимся тоном произнесла я.

— Это татары от нас переняли и на свой лад гуторить стали. А исконные слова — наши, славянские, и не надо их на татар перекидывать. И стыдиться не надо, нету в них стыдобы никакой.

— Если нету, почему ж тогда их нельзя где угодно употреблять?

— А вот оттого и нельзя, что они к силам обращены таким, которые будить да призывать без нужды не след. То слова потайные, крепкие, и использовать их может не всякий человек и не во всякий час. Но к этому вернемся с тобой чуть погодя, а сейчас расскажу тебе, откуда слова эти идут: ты, ученая, про то ведать как никто другой должна.

Она как-то грузно вздохнула.

— Ключ ко всему языку тайному есть слово «п….». Это что мы сейчас употребляем, но такое звучание его не исконное. Раньше него было другое слово, что мы детям сейчас говорим, когда органы эти обозначить хотим. Оно, в свою очередь, исходит от глагола «писать», а тот — от двух древних слов — «пити» и «соути», что значит — извлекать воду, изливать, а еще — очищать. Органы нижние древнему человеку представлялись изливающими, оплодотворяющими, рождающими и очищающими. И представление это было верное, и осталось верное. А женское лоно, обозначаемое этим словом, роднилось с матерью-землей, в которую все живое, умирая, уходит, и из чего рождается вновь. Она и мать, она и могила. И называя ее, посылая друг друга в нее, древние предки наши не оскорбить своего ближнего хотели (как делаем это мы), а воздействовали на него самой великой силой вечного обновления и возрождения. Теперь чуешь разницу?

— А другие слова? — я была потрясена.

— И другие тоже. Ты азбуку старославянскую когда читала у меня, тебя, помнишь, буква «херъ» смутила?

— Да, вы еще сказали, что это — крест, хотя у меня были другие ассоциации.

— И те ассоциации тоже верными были. Херъ — он и крест, и мужской орган одновременно. Кстати, в форме его крест как раз и увидишь, если воображению волю дашь. И ничего кощунственного в том не будет: орган оплодотворяющий, живодающий — так же свят, как и солнце (крест, ты помнишь, солярный знак), как Животворящий Крест Господень. Таким побытом, опять же самое известное выражение — «иди…..» — сулит не что-то дурное да грязное, а лишь пожелание оплодотворения.

— Ну, а по матушке так называемые «ругательства», — предупредила знахарка мой вопрос, — которые всеми воспринимаются как страшное оскорбление, также во время досюльное ничего плохого не значили. Глагол «ети», от которого произошло известное всем слово, отделился от слова «се-ети», то есть, сеять, что тоже читаем как — оплодотворять. А плодотворность, беременность для женщины во все времена считалось и признаком здоровья, и счастьем величайшим, и самым святым и праведным женским предназначением. Так можно ли обижаться, ежели кто-то самой дорогой для тебя женщине — матери твоей — желает здоровья, и счастья, и радости женской?

— Но сейчас, Домна Федоровна, никто так не думает. Да и говорится оно вообще не применительно к матери. Во всяком случае, никто про это не думает, если кого-то матом ругает. А бывает, и никого не ругает, а просто вырвется нечаянно, если, к примеру, утюг на ногу упадет.