Донская весна, во вторую неделю Пасхи расцветшая во всем богатстве своих красок, ароматов, звуков и ощущений, могла оставить равнодушным разве что мертвого. Но после переживания, связанного с практикой Иисусовой молитвы, во мне словно что-то надломилось. Умом сознавая многоцветную красоту окружающего мира, душой я была абсолютно равнодушна ко всему происходящему. Мною владела только одна мысль — о Фаворском Свете. Нет, я не хотела пережить это вновь: опыта, который я получила в ту ночь, хватило бы не на одну человеческую жизнь, я хорошо сознавала это. Меня мучила загадка Света, вернее, совсем не загадка, а напротив — то, что это-то как раз и есть самое ясное в моей жизни. Есть я, есть мир и все, что в мире. Все это творение, создание рук Его, разные формы одного и того же вещества. Из него сотканы люди и растения, камни, огонь и звезды; сколь бы разной нам не казалась их природа, все они суть одно. Сейчас я смотрела на мир как на множество разнокрасочных, разнообразных, разнохарактерных, движущихся гармонично и беспорядочно, с бесконечными вариациями хромосом, форм жизни, отношений, мыслей, поступков, ни в чем не похожих друг на друга фарфоровых фигурок, вылепленных чудо-мастером. Фигуркам кажется, что мир, в котором они живут и движутся, единственный, неповторимый и незыблемо правильный. Но стоит проникнуть чуть глубже того, что видно обычными человечьими глазами, как становится ясно: все вокруг — лишь покрытые цветной глазурью кусочки обожженной глины. Мы думаем, что это и есть жизнь, а на самом-то деле Жизнь — микроскопический лучик Света, заключенный в каждом таком кусочке глины. Свет и есть истинное, и есть главное, то, что наполняет этот Мир; кроме этого Света, ничего настоящего в мире нет. Несколько дней я ходила, погруженная в такие мысли, отключаясь от них только для Иисусовой молитвы. И, повторяя Иисусову молитву, я все больше и больше убеждалась в нетварной, истинной природе Слова, которое в моем сознании сливалось со Светом Духа. Только Слово в этом мире было столь же прекрасно, как Свет. Теперь я глубоко понимала монахов-скитников, оставивших свет мирской ради Света Духа: единожды сподобившись переживания Совершенной Красоты, человек никогда не прельстится самыми удивительными дарами этого мира.

Потому, когда Домна Федоровна сказала мне, что будет учить меня заговорному слову, я только пожала плечами:

— Зачем, Домна Федоровна? Вы меня научили Слову молитвы, больше мне ничего и не надо…

От этих слов знахарка подняла брови и посмотрела на меня одним из тех ее взглядов, от которых давит грудь и прожигает насквозь сердце. Однако сейчас на меня это никак не подействовало, и я продолжала равнодушно смотреть ей прямо в глаза.

— Так, доня, — тихо сказала она, — видать, я тебя недооценила. Рассказывай.

Я открыла ей все свои мысли. Странно, но после этого я как будто очнулась от сна. Краски стали ярче, звуки громче, запахи сильнее, солнце жарче. Мир обрел прежнюю объемность.

— Что это со мной? — спросила я, потирая виски.

— Overdose.

— Что?! — не поняла я.

— Передозировка у тебя. Надо было мне тебя не вводить сразу в сильные практики. Дак у меня и думки не было, что тебе что-то с первого раза откроется.

— Домна Федоровна… Теперь я понимаю, почему отшельники от мира уходили. Я бы тоже ушла…

— И, дадунюшка ты моя жалкая! Для того ли ты Спасу обучаешься, чтобы от мира уходить? Спас не от мира ведет, а к миру. Для того Господь мир этот и создал, чтобы мы, творения его, в божественную природу самих себя проникли, и земная материя со Светом Духа его слилась! Отцы святые от мира уходили не для того чтобы в Свет превращаться, а чтобы в себе Свет этот стяжать и природу свою мирскую обожествить. Ты же не монашка, потому в миру тебе Свет искать надобно.

— При помощи молитвы Иисусовой?

— И с ее помощью, и с помощью Слова любого. Потому, хочешь, не хочешь, а заговорному слову учиться тебе надобно.

По спине у меня пробежал неприятный холодок: я вспомнила, как лечила мужа от ломоты при помощи заговора, и как после этого мне было нехорошо.

— Может, не надо, Домна Федоровна? Слаба я для заговоров. Вы же сами знаете…

— А я тебе все заговоры передавать и не буду. Возьмешь себе кружок, и станешь пользоваться, когда будет нужда. А не будет — так другому кому передашь. Но учиться надо. Без слова заговорного в природу Слова ты не проникнешь, не поймешь, на что речь человеческая способна. Да к тому же без словес урочных в Бабий Спас тебя ввести не получится.

— В Бабий Спас? Вы же говорили, это только для тех, кто колдовством занимается…

— Не для тех только. Но ты не боись, то дело не завтрашнего дня.

Утром, сходив на родник, я взяла банку с вербной веточкой, прочитала над ней обучательную молитву, захватила вербу с собой и пришла в кабинет к ворожее. Там я заметила перестановку: стол, стоявший до этого у окна, был подвинут на середину комнаты и развернут ромбом; перед ним стояла ворожея. Она взглянула на вербу, убедилась, что та уже пустила белые ниточки-корешки, поставила ее на середину стола, велела мне встать таким образом, чтобы один из углов находился напротив меня; сама встала на противоположном углу. Обеими руками мы схватились за два боковых угла, ее ладони лежали сверху моих. Я склонилась над вербой, знахарка надо мной. На ухо мне она шептала слова заговоров, а я повторяла их, нашептывая на вербную ветку. Некоторые из заговоров были мне знакомы, в их числе и тот, которым я лечила Володю. Но большинство я слышала впервые. Всего знахарка передала мне шесть заговоров: от разного рода болезней, от порчи, от сглаза, от всякой наведенной беды. Не было только «порченых» и приворотных словес. Это меня очень обрадовало: больше всего я боялась, что знахарка передаст мне часть чернокнижных знаний.

После ритуала над вербой Домне Федоровне пришлось минут двадцать отдыхать в холодке: мое обучение давалось ей нелегко.

— Старею, — как бы оправдываясь, сказала она. — Хотя чего дивиться? До тебя я никого не учила.

— Даже дочь? — удивилась я.

— Дочку учила мама моя. Я ж тебе говорила — от бабушек к внучкам Знание переходит.

Вечером мы взяли баночку с вербой и пошли в степь. Мы довольно далеко отошли от хутора, пересекли лесок и вышли к небольшому высохшему болотцу с зарослями уже отцветшей вербы. Домна Федоровна выбрала место, и я посадила свою вербу рядом с другими кустами. Перед тем, как прикопать прутик, я плюнула в лунку, то же самое сделала Домна Федоровна. Полила ее водой из банки, и мы, встав на колени, повторили ритуал передачи заговора. В третий раз знахарка передавала мне «урочные словеса» наутро, на самой заре.

— Теперь возьмется, — сказала она мне, когда мы возвращались обратно.

Я попросила ее объяснить, для чего я сначала наговаривала на вербу обучательную молитву, а затем мы трижды над этой вербой шептали заговоры.

— То верба не простая, а свяченая, с Вербного воскресенья. Она для ума прибавления, для учебы имеет силу особую. Молитву над ней прочитаешь, верба расти будет — и знания твои расти вместе с ней. Она корни пустила, ты над ней слова заговорные, что выучить хочешь, нашептала, теперь она как примется — слова в тебе прорастать будут. Верба укоренится — и слова урочные в тебе укоренятся. Расцветет кустом — и у тебя слово заговорное крепко будет.

— А если не примется?

— Корешки пустила, значит, примется.

Вечером, когда мы снова собрались у нее в кабинете, я спросила ее:

— Тетя Домна, почему молитвам вы меня учили просто так, без всякого рода ритуалов и походов в степь, а для заговоров все это понадобилось?

— Оттого, что молитва — слово Божие, при ее посредстве ты со Спасом говоришь во всякое время, когда ты к этому разговору готова. А заговор — слово урочное.

— Что значит «урочное»?

— Урочное — от слова «урок». Только не тот, что в школе. «Урок» — слово древнее, означает оно «лихой час». Оттого заговор можно только в час лих произносить, это словеса не на всякий момент жизни.