Ладно?..»

17 октября 1955 года. Б… и Ш… спорили друг с другом. Б… утверждал: «Должна ли существовать так называемая «теория бесконфликтности»? Нет. Никакой бесконфликтности не может быть даже в теории. Не зря же мудрецы говорят, что жизнь — это сплошное переплетение смеха и слез.

Кое-кто возражает. Мол, в пашей действительности нет антагонистических противоречий, и, следовательно, в нашем искусстве, если оно отражает эту действительность, не должно быть конфликтов.

Сие в корне не верно. В нашей яркой и созидательной жизни в принципе конечно же нет и не может быть моста злу. Поэтому, разумеется, конфликт добра со злом у нас невозможен и в принципе не допустим. Но возможен и в принципе необходим конфликт добра с еще большим добром, за которое все мы сообща боремся.

Если герой хочет, чтобы сегодняшняя жизнь была лучше вчерашней, а завтрашняя — лучше сегодняшней, то он обязан вести борьбу за прогресс.

А если есть борьба в жизни, то, значит, и искусство, отражающее нашу жизнь, должно быть конфликтным. В искусстве должен быть отображен напряженный конфликт хорошего с лучшим. Борьба хорошего с лучшим, победа лучшего над хорошим — вот что нам насущно необходимо в искусстве и литературе…»

Ш… возражал: «Конфликты между героями произведений меня не интересуют, зато интересуют конфликты между писателями, и даже очень интересуют.

Писатели же конфликтуют потому, что мы, критики, их перехвалили. Всех перехвалили. Даже неучей бесталанных, тех, кто случайно забрел в литературу да и заблудился, затерялся в ней, а теперь выбраться никак не может и в дебрях литературы совсем уже одичал.

Всех перехвалили. Даже правило такое завели: в любом произведении перво-наперво ищи достоинства, а уж потом брани за недостатки.

Всех перехвалили. А забыли народную пословицу: «Похвали достойного — и он ухватит звезду с небес, похвали недостойного — и он ухватит тебя за шиворот»…»

18 октября 1955 года. У… и Д… судачили, обсуждая одного поэта, который недавно был уличен в плагиате. У… судачил: «Сразу после того собрания, ну, где его разоблачили, он, видите ли, получил письмо от одного «читателя». Да ребенку ясно, что письмо это он сам себе написал. И «читатель» благодарит его за то, что в его варианте (слово, видите ли, нашел — «вариант»), так вот в его варианте стихи, дескать, лучше, чем в оригинале. Каков? А?!

С этим письмом он побежал по всем редакциям. И к вам в журнал наверняка заявится».

Д… судачил: «А я слышал, будто после того случая он заявил всем, что если с него не снимут обвинение, то в знак протеста он покончит с собой, а в посмертной записке виновниками своей смерти назовет всех, кто разоблачил его. Говорят, даже письма разослал во все инстанции».

У… судачил: «Ну, так и чего же не покончил до сих пор? Зачем тогда он «читателя» выдумал?»

Д… судачил: «А вот чего. Он ведь все чужеземные стихи переписывал, а наших обычаев, оказывается, не знал. И тут дошло до него, что, по обычаям каракалпаков, самоубийцу хоронят не обмывая, кладут ему в рот кусок навоза, и никто не имеет права приходить к нему на поминки.

Как только проведал он про это, так враз и отказался от самоубийства. И будто бы заявил своей жене: «Не наложу на себя руки, пока народ не переменит этот варварский обычай».

Вот и ждет, когда наш народ цивилизованным станет».

У… судачил: «Ты смотри, оказывается, и такие, как он, тоже жаждут быстрейшего культурного развития нации…»

19 октября 1955 года. Т… мудрствовал: «Писатель — человек особого таланта. Он и сценарист, и режиссер, и актер, даже не актер, а весь актерский состав, и гример, и бутафор — тоже он. Такой вот талант в писателе неохватный. Такой талант надо рекламировать. А с рекламой у нас в литературе дело поставлено гораздо хуже, чем в кино, хотя там у них все таланты вовсе однобокие по сравнению с талантом писателя.

Вот организуйте в своем журнале настоящую рекламу литературы. Это будет дело! Я даже согласен вам помочь. Сделаем так. У меня много неопубликованных произведений. Я готов дать их вашему журналу. Вы их разрекламируйте. И у вас поднимется тираж. Л тираж — это первое дело. Я сам подпишусь. И еще кое-кого уговорю. Кое-кого… Понял?..»

21 октября 1955 года. Н… сообщал: «Решил я детектив написать. Чтоб, значит, действие в нем — ух, захватывающее. И чтоб следователь — такой умный майор, проницательный. И преступник чтоб тоже хитрый и неуловимый. В общем, чтоб вышел детектив так детектив, а не какой-нибудь судебный очерк на тему морали.

Пересмотрел много разных дел, всё скукота одна: тот зарезал из ревности, тот подрался по пьянке, а тот украл как мелкий жулик, а попался как большой дурак. П вдруг встречаю случай — так и просится в сюжет.

Представляешь: заходит это он в магазин и прячется среди манекенов. А ночью взял, что ему нужно, выбил витрину — да и был таков.

Ну? А?!

Начал я внимательно изучать дело, глядь — а преступник-то из нашего рода.

Род наш всегда честностью славился. Ни единого преступника в нём отродясь не было. Поэтому и не стал я порочить сородичей своих. Пришлось отказаться от замысла. А жаль…

Жаль. Такой случай. И ведь как придумал-то хитро. Молодец! Что ни говори, а умный человек. Я даже позавидовал его мудрости. Почему это мне такая мысль на ум не пришла? Ведь как просто: постоял среди манекенов, а потом раз — и на всю жизнь обеспечен, и не надо для прокорма ничего писать. Даже детективов…»

Т… сердился: «Сегодня все стремятся стать новаторами. Слова во фразе переставит и уже требует, чтобы это открытие признали. Как же, все говорят: «Аму впадает в Арал», а он первый сказал: «В Арал впадает Аму», — новатор, да и только.

Или вот еще: узнали, что в других литературах есть сонеты, элегии и баллады, и вот уже соревнуются, кто быстрее перенесет это на нашу почву: «Я — автор первого каракалпакского сонета!», «А я первым в истории отечественной литературы создал балладу па каракалпакском языке!»

Аплодируйте, впишите это красными буквами в историю, ставьте памятник автору…

Мой сосед первым в нашем ауле дом шифером покрыл. Так что же, его теперь за это великим зодчим именовать? Так, что ли?..»

3… поддержал: «А что сонет? Ну, четырнадцать строк, ну, катрены и терцеты, а дальше что? Это все равно как сказать: прекрасен кувшин на четырнадцать литров. Не это важно, а что в кувшине — масло, вода или пустота…»

22 октября 1955 года. Н… рассказывал: «Представь себе, до чего же необразованны наши критики. Недавно один из них обругал меня за то, что моей книге предпослан эпиграф. Да-да, эпиграф. Дескать, в эпиграфе уже выражена главная идея моей книги, так что саму книгу я мог уже и не писать. А если идея в моей книге другая, то тогда зачем же я брал эпиграф, зачем вводил читателей в заблуждение? Ну как тебе это нравится?

Прочитав это, я тут же вспомнил один случай. Сижу как-то в ресторане, а напротив какой-то толстяк ест суп. Вдруг оп сморщился и вынимает изо рта лавровый лист, держит его двумя пальцами и зовет официантку.

— Что за безобразие! — кричит он, — Почему в еду попал лист? Я, — кричит он, — журналист! (Врет, я всех журналистов в Нукусе знаю, а его впервые видел.) Вот, — грозит он, — как напишу фельетон. Как пропесочу, как раздраконю, как протащу, как опозорю вас на весь свет, тогда будете у меня знать, кому в суп листья подсовывать!

Шум, гам, тарарам. Позвали шеф-повора. Шеф-повор тому «журналисту» объясняет, что это, дескать, не простой лист, а лавровый, что есть его не надо, он в еду для аромата положен.

Но толстяк не унимается:

— Я, — кричит, — суп заказал, чтоб его есть, а не чтоб нюхать!

Тут в спор вмешались другие посетители. Все вразумляют толстяка, а он упирается, стоит на своем. Скандал, да и только. Я до конца не стал сидеть. Все равно аппетит испортился. Расплатился и ушел.

А недавно подумал: а что, если я напишу для вас статью, перескажу этот случай и поделюсь с читателями своими мыслями об эпиграфе, о его роли в литературе? Я уже и название придумал: «Эпиграф — брошь на платье литературы». Ну как?..»