Яков Иванович подошел к нему, прикурил из его трубки, положил руку на его плечо.

– А я так думаю: забрались твои куда-нибудь в глушь вроде моих… А куда тебе писать – не знают.

– Нет, Яков Иванович, просто-напросто они со своего места не выбрались… – Хватов выбил из трубки пепел и положил трубку в карман. – Ну что ж, гореванием горю не поможешь!..

– Давай напишем в Главный штаб партизанского движения. Там непременно прикажут разузнать насчет твоих в партизанских отрядах.

Он сел за стол, взял лист бумаги, начал писать. Зазвонил телефон. Яков Иванович снял трубку.

– «Третий» слушает. – И сразу же испуганно воскликнул: – Что ты говоришь!..

– Что случилось? – подался к нему Хватов.

– Машина подорвалась на мине, – ответил Яков Иванович.

– Машина со снарядами?

– Нет… Валентинова в ней ехала.

«Насмерть?» – чуть было не спросил Фома Сергеевич, но ему было страшно произнести это слово. – А она жива?

– Жива. В госпиталь отправили. Карпову об этом пока говорить не будем…

Действуя на левом фланге армии, дивизия Железнова успешно продвигалась в направлении Семлева. Стремясь сдержать наступление армии, гитлеровское командование спешно снимало части и соединения с других участков фронта и бросало их против прорвавшихся дивизий.

Полкам дивизии Железнова приходилось каждый день вести бои со свежими гитлеровскими частями, численно их превосходящими. Единственное преимущество советских войск заключалось в том, что вся дивизия была поставлена на лыжи и полозья и свободно маневрировала. Ее передовой отряд сковывал врага на том направлении, куда двигалась дивизия. В то же время ее основные силы обходили вражескую группировку и внезапно ударяли по ней то с фланга, то с тыла.

За пять дней боев успели продвинуться далеко. Позади остались реки – Боря, извилистая, словно змея, Угра и невеличка Волоста. Вышли к реке, Осьме. На этом рубеже дивизия резерва армии должна была опередить их, вырваться вперед на север, потом, действуя вместе с войсками генерала Белова, захватить шоссе Москва – Минск и, соединившись с армией Калининского фронта, наступающей с севера, завершить окружение ржевско-вяземской группировки.

Однако никто дивизию Железнова не опередил. С каждым новым этапом боя это все больше волновало Якова Ивановича. Он запросил по радио командарма и на всякий случай по нескольким дорогам навстречу ожидаемой дивизии направил офицеров своего штаба.

Настала ночь, но посланные офицеры обратно не вернулись. Из штаба армии пришла странная шифровка, приказывающая «занять оборону на достигнутом рубеже». Причины не были объяснены. При этом фронт обороны указывался значительно более широкий, чем занимала сейчас дивизия Железнова.

– Что-то неладное случилось, – сказал Яков Иванович, передавая шифровку Хватову. – Ну что ж, придется переходить к обороне.

Но, странное дело, противник, точно ему было известно указание штаба армии, перешел по всему фронту к активным действиям.

– Нельзя нам терять время, товарищи, – сказал Железнов, и его взгляд остановился на Доброве. – Вот ты, Иван Кузьмич, говоришь: «Оборона – медленная смерть». А оказывается, хочешь не хочешь, нужно переходить к обороне.

– Пока что я не вижу причин, – возразил Добров. – Очередная перестраховка! На твоем месте я бы рванул, захватил шоссе…

– Но ведь ты сам всегда ратуешь за выполнение отданного приказа… – не дал ему договорить Железнов.

– А ты не бойся! Действуй! Победителей не судят! – патетически произнес Добров.

– Это пахнет авантюрой!

– На войне иногда трудно сказать, что полезней: оборона или смелая авантюра, – ответил Добров.

– Садись-ка лучше, Иван Кузьмич, к комдиву, – сказал Хватов, показав на склонившегося над картой Железнова, – да помоги ему. Глядишь – и сам поучишься!..

Добров бросил на него недовольный взгляд, но смолчал и шагнул к столу.

Если внезапный переход к обороне в момент, когда наступление развивалось так успешно, вызвал удивление у командиров, то у солдат это подняло бурю негодования.

– Чего мы остановились?! Фрица, что ли, испугались?! Он же сам нас боится! Давай вперед! – гудели солдаты, сопровождая каждую фразу смачным фронтовым словцом.

– Выполняй приказ! Начальство знает, что делает, – подкрепляя свои силы таким же послесловием, отвечал им Кочетов. – Политрук придет и все нам разъяснит.

– Нехорошо ты говоришь! – возразил ему новичок, которого бойцы за балагурство прозвали Сорокой.

– А ты еще мало пороху нюхал, чтоб рассуждать, – прикрикнул на него командир отделения Куделин. – Копай, раз тебе приказано!

Кочетов одобрительно поглядел на этого детину. «Орел!» – подумал он про него.

– Окапывайтесь, пулеметчики! Раз велено, значит, надо!

Не переставая гудеть, пулеметчики сбросили полушубки и энергично принялись копать мерзлую, окаменевшую землю, словно ни мороз, ни беспорядочная пальба гитлеровцев на них не действовали. Надо было окопаться до наступления темноты. Поэтому они работали не разгибая спины.

Внезапно над ними низко пролетел самолет. Он сбросил белые листки. Бойцы оторвались от работы и стали подбирать их.

– Стой! Куда вы?! – крикнул Кочетов вдогонку выбежавшим красноармейцам. Кувыркаясь в воздухе, листовки падали на дорогу.

«…Вы окружены… Зря сопротивляетесь… Комиссары и коммунисты ведут вас на гибель… Пока не поздно, переходите к нам…» – читали бойцы в листовках.

Кочетов от досады заскрипел зубами. Он обежал всех солдат, отобрал у них эти бумажки, однако все уже успели прочитать их.

«Неужели это правда?.. – подумал Николай. – Почему же молчат ротный и политрук?.. Почему боятся сказать нам правду?.. Ведь хуже, что мы из листовок об этом узнаем…» Он разорвал листовки на мелкие клочки и втоптал их в снег.

Николаю даже не с кем посоветоваться. Рассудительный Кремнев находился в штабе. Подопригора, как на грех, ушел на патронный пункт, а политрук с ротным – к комбату. Боясь, что листовка повлияла на неустойчивых бойцов, Николай внимательно всматривался в их лица. Он определял их по-своему. Тех, у кого в этот момент был грустный вид, относил к «надежным», а всех, кто не пал духом и у кого на лице появлялась улыбка, брал под подозрение. Особенно не нравился ему вечно ухмыляющийся Сорока. Недоверчиво относился он и к щуплому Григорию, который за последний день стал каким-то странным, совсем сник, отвечал на вопросы невпопад, как будто тронулся рассудком.

– Приглядываться надо к этой трещотке, – кивая в сторону Сороки, наказывал Кочетов угрюмому рослому Куделину, который нравился Николаю своей исполнительностью. – И за Григорием посматривай! Как бы не свихнулся парень.

– Будьте уверены! Если что, так я ему перо вставлю! – молодцевато ответил Куделин. – Можете на меня положиться, товарищ младший лейтенант.

На другой день политрук Попов объяснил, что гитлеровцам действительно удалось перехватить коммуникации, но, стараясь смягчить свои слова и поддержать боевое настроение солдат, он заверил, что позади их дивизии движется целая армия, которая вот-вот прорвется, и тогда дивизия снова двинется вперед.

А между тем все чаще и чаще гитлеровцы сбрасывали с самолетов и засылали в снарядах в расположение дивизии Железнова листовки, которые сулили «благородный прием», призывали сдаваться.

Попов собрал коммунистов и комсомольцев около «норы» Кочетова (так называли его маленькую, вырытую на склоне обрыва землянку).

– Не поддавайтесь, товарищи, фашистской агитации, – говорил Попов. – Не поддавайтесь и другому врагу – унынию и панике… Если голодно – терпите. На посту захочется спать – не спите. Будьте бдительны!.. И помните, что наша сила – в нашей собственной стойкости…

Он сообщил собранию, что парторганизация полка назначила Николая Кочетова парторгом роты.

Смущенный оказанным ему доверием, Николай, запинаясь, так начал свою речь:

– Сами знаете, товарищи, какие дела… Тяжелые дела!.. Так что, товарищи, все зависит от нашей боевой стойкости… А если я что не так, вы меня, товарищи, того, одернете… Ведь сами знаете, в первый раз… А за дело партии себя не пожалею…