– Бежим, товарищ?.. – зашептал он ему на ухо.

– Что такое?.. Как – бежим? – прохрипел спросонья Стропилкин.

– Тише ты!.. – Филипп рукою зажал ему рот. – К своим, конечно.

– А где наши?

– Недалеко… Побежим прямиком в сторону Москвы.

– Чудак ты человек!.. – зевнул Стропилкин. – Сейчас фашисты, наверно, уже в Москве.

– В Москве?.. – Филиппа затрясло от этих слов, и он крепко сжал в руке железку. – Нет, не может этого быть!.. Не верю!.. Бежим скорее.

– Не сходи с ума!.. Это верная смерть!

– А ты смерти боишься? Шкура!.. – прохрипел Филипп.

– Ты что?! – испугался Стропилкин. – Смотри, я крикну часового!..

Но Филипп уже понял, что сделал ложный шаг, и сдержал себя.

– А пожалуй, ты прав… – сказал он миролюбивым тоном. – Зачем нам бежать?

– Вот именно! – проговорил Стропилкин и спустился с полка. – Ты пойми, ведь Москву все равно отдадут… Так ведь и в Отечественную войну тысяча восемьсот двенадцатого года было. Даже такой полководец, как Кутузов, не смог ее удержать!

Но Филиппа историческая аналогия не убедила. Он размахнулся и ударил Стропилкина железкой. Тот взревел. Филипп бросился под полок, просунулся в дыру, головой пробил лежавший снаружи снег, и перед ним открылось звездное небо.

Из бани глухо доносились крики Стропилкина. Захрустел снег под торопливыми шагами спешившего к бане часового. Громыхнула дверь. Прозвучал выстрел, часовой крикнул: «Шнеллер хербай!..»

Филипп осмотрелся и бросился к черной полосе кустов в противоположную от бегущих к бане солдат сторону. Добежал и скатился в заросшую кустарником балку. При этом силы едва не покинули его… Потом он поднялся и пошел. Несколько раз падал лицом в свежий, морозный снег. Но опять поднимался и, шатаясь, шел в том направлении, где небо полыхало заревом. А позади, в селении, от которого он удалялся, гулко стрекотали автоматы, стучал пулемет, взлетали ракеты, освещая покрытую кустарником шершавую глубь оврага и темную лесную даль.

Слезы радости потекли по лицу Филиппа, когда он наконец добрался до леса. Опершись о забеленное морозом дерево, он перевел дух, обтер потное лицо и тут же подумал: «А что же дальше? Куда податься?.. Впереди непроглядная тьма!..» И Филиппу показалось, что пришел его конец. Но он все-таки пошел вперед, в эту непроглядную тьму леса, за которым слышались глухие раскаты боя. Впереди что-то хрустнуло. Филипп тревожно вслушался и остановился, вцепившись в молодое деревцо, чтобы не упасть, но кругом было тихо. «Показалось!» – подумал он и двинулся дальше, не выпуская из рук железку.

Но вот опять в той стороне, куда он шел, захрустели ветки. «Кто же это?.. Зверь или человек?.. – Филипп снова замер на месте. – А вдруг фашисты? Тогда смерти не миновать… Эх, была не была!..» – решил он и резко подался влево.

– Стой! – громко сказал кто-то.

Филипп остановился. В его больной голове стучало и гудело. Тело как будто обдало огнем.

– Кто там? – хрипло спросил он, подняв железку и держа ее наготове.

– Свои! – отозвались из темноты.

– Подходи один! – стараясь сдержать дрожь в голосе, потребовал Филипп и на всякий случай встал за дерево…

– А ты оружие брось!

– У меня оружия нет.

– Кто ты такой? – спросил подошедший почти к самому дереву неизвестный человек.

– Красноармеец я, бегу из плена… А вы кто будете?

– Местные. Советские люди…

Филипп вышел из-за дерева, бросил железку и, зарыдав от радости, прижался к этому человеку, ощущая на своем лице его заиндевевшую бороду.

– Ну полно, браток, полно… Идем, отведу тебя к нашим. – Обхватив его за плечи, старик похлопал Филиппа по спине. – Да ты, браток, никак без одежонки, в одной гимнастерке?.. – Он быстро снял с себя полушубок и накинул его на плечи Филиппу. – Ну идем скорей!

У Филиппа перед глазами появились зеленые круги, он прошептал:

– Не могу… – и потерял сознание.

В удобном особняке вдали от боев командующий группировкой гитлеровских войск, наступавших на Апрелевку, после утреннего кофе принимал своего начальника штаба. Он читал подготовленное тем донесение высшему командованию.

– А вы уверены, что завтра мы будем в Москве? – спросил командующий у начальника штаба.

– Уверен! – начальник штаба вздернул голову вверх. – Сегодня мы возьмем Апрелевку. Еще одно небольшое усилие – и мы в Москве!

Однако командующего тревожило то, что, встретив перед Апрелевкой сильный огонь противотанковой артиллерии, танки застопорились.

– В донесениях, генерал, нужно быть осторожным, – сказал он. – Яхрома и Тула нас многому научили! Подождем и лучше порадуем фюрера завтра. – И он решительно вычеркнул фразу: «Завтра будем в Москве». А перед словами: «Сегодня ввожу в прорыв еще танковую и пехотную дивизии, наношу удар на Москву вдоль Брянского шоссе и окружаю 5-ю и 33-ю армии большевиков» – на всякий случай дописал: «Перед Апрелевкой мы встретили сопротивление танков и пехоты…» Потом вопросительно посмотрел на начальника штаба. – Я думаю, лучше добавить: «отходящих войск красных». Как вы думаете?

Начальник штаба одобрительно кивнул головой, и командующий сам вписал эти слова.

– Ничего! – сказал он, подписывая донесение. – Я уверен, за Москву мы ведем последний бой. – Прищурившись, он посмотрел вдаль. – Надо внимательно следить за выдвижением дивизий!

Когда дверь за начальником штаба закрылась и в кабинете наступила полная тишина, командующий сел в кресло-качалку и прикрыл усталыми веками глаза. Ему представилось, что он уже в Кремле и с дворцового балкона смотрит на Москву. «В Москву нужно въехать торжественно… – мечтал он. – Предварительно остановиться на окраине, а уже оттуда – прямо в Кремль… Недурно было бы найти русских звонарей, чтобы они при входе наших войск в столицу ударили во все колокола». Его фантазия на этом не остановилась, и командующий вслед за этим представил себе бал в Кремле, разговор по прямому проводу с Гитлером, заключение мира. А там – триумфальное возвращение в Берлин.

Слушая веселое потрескивание дров в печке, ощущая приятное тепло огня, командующий в своих мыслях опередил действительные события, разнежился в своем глубоком кресле и забылся…

Однако мечты разлетелись как дым, когда память напомнила последнюю директиву Гитлера. Опасаясь повторения событий 1812 года, Гитлер требовал, чтобы войска только подошли к кольцу окружной дороги. Эту линию не должен был без приказа свыше перешагнуть ни один немецкий солдат. «Ни один немецкий солдат…» – горестно повторил командующий, и это вернуло его к действительности. С торжественным въездом в Москву нельзя было торопиться. Это огорчало командующего, но он подумал о том, что передовые части должны вот-вот подойти к окраине Москвы, а их не удержишь!.. И это снова вернуло ему хорошее расположение духа.

– Ну, чем порадуете, генерал? – спросил он, когда начальник штаба снова вошел к нему в кабинет.

– Плохие вести, – сказал начальник штаба и подал ему донесение. – Русские ударом на Головеньки с севера и с юга на Наро-Фоминск закрыли фронт.

– Что?.. – Командующий вскочил с кресла. – А наши войска?

– Остались там…

Командующий скрипнул зубами. На его побледневшем лице заметно синели губы.

– Этого не может быть!.. – крикнул он.

– Отрезали встречными ударами… Прежде чем доложить вам, генерал, я проверил дважды!..

– Откуда же у них, проклятых, такие силы? – Командующий скомкал карту и ударил ладонью по столу. – Нет у них сил!.. Нет!.. Нет!.. И быть не может!.. – Немного успокоившись, он сказал: – Прав фюрер, что требует снести Москву с лица земли, а ее проклятое большевистское отродье отправить по этому адскому морозу за Урал, в Сибирь!..

Сменив дивизию генерала Бегичева, дивизия полковника Железнова заняла фронт перед стыком двух гитлеровских пехотных дивизий. Армия генерала Говорова, в которую она входила, готовилась к контрнаступлению. Взаимодействуя с конным корпусом Л.М.Доватора, ей надо было нанести своим правым флангом удар на Терехово и Рузу. А затем повернуть на юго-запад и вместе с войсками армии генерала Ефремова, находившимися под Наро-Фоминском, окружить войска можайского плацдарма 4-й гитлеровской армии, уничтожить их и овладеть городом Гжатском.