— Прошлый раз вы говорили о твердом небосводе, — вдруг сменил он тему. — Вы его видели в точности таким, каким представляли его наши предки.

— Но я только одним словом обмолвился об этом небосводе… — зачем-то начал возражать я.

— Мне хватило одного слова, — не дал договорить мне незнакомец. — В вашем сознании воспроизвелась целостная картина мироздания. Человек во все времена рисовал в своем воображении картину мира — законченную, внутренне непротиворечивую. В каждой эпохе она была своя, неповторимая. Твердый небосвод не мог в вашем сне появиться сам по себе, в отрыве от других фрагментов. Вы не могли не наблюдать их во сне, хотя бы косвенно. И они во всей своей совокупности, вместе с облаками и небосводом, создали ту самую логически единую, целостную картину.

Какими бы абсурдными ни казались нам сновидения, они должны быть внутренне непротиворечивыми. Именно поэтому сами сновидения в тот момент, когда мы их смотрим, не вызывают у нас сомнения. Абсурдными они начинают казаться тогда, когда, проснувшись, мы их вспоминаем. Но это происходит потому, что обстановка, в которой мы обнаруживаем себя после пробуждения, ломает внутреннее логическое единство, которое сопровождало сновидение.

— Вы хотите сказать, что в моем сне создалась непротиворечивая картина мироздания?

— Да!.. Но вы видели только кусочек этой картины, верхушку айсберга. Если бы сон мог продлеваться сколь угодно долго и если бы сновидения при этом не переходили с одной темы на другую, вы смогли бы увидеть еще много интересных и необычных вещей. Здесь важно только уметь удержаться на каком-либо сновидении, не давать ускользать образам…

— Впрочем, в том сне, — сказал он после некоторой паузы, — цепляться за сновидения мне не пришлось. Они сами уцепились за мое сознание, причем, такой хваткой, что я стал участником настоящей истории. Эта история по сей день вызывает у меня самые нешуточные мучения… Я все последние дни и ночи не нахожу себе места…

…Сноп искр, неожиданно вырвавшийся из костра, прервал рассказчика. Увлекаемые горячим воздухом, звездочки-огоньки понеслись в небо. Я инстинктивно откинулся назад. Мой же собеседник остался неподвижен. Он проследил завороженным взглядом за их вознесением на высоту, туда, где они, переходя в беспорядочную пляску, гасли.

— Однако сон это был или не сон, — продолжил рассказчик, снова опустив взгляд, — но я обнаружил себя в потрясающем по красоте месте.

В глаза ударило золото. Яркий золотистый свет в первый миг ослепил меня. В течение минуты я не видел ничего кроме блеска и хаотичного переливания ярко-желтых красок. Постепенно в этом хаосе начали вырисовываться смутные очертания, и наконец моему взору предстала рваная холмистая местность. Именно рваная. Поднимающиеся повсюду желто-золотистые гигантские возвышенности не имели привычной сглаженной формы. Не напоминали они и неровные угловатые каменные горы. Они были похожи на громадные куски растрепанной золотистой ваты, которая теснилась повсюду беспорядочным нагромождением. Горизонта не было видно: его закрывали высокие холмы. Их взлохмаченные вершины желтовато-оранжевого цвета устремлялись наверх, к ярко-красному небосводу.

Я опустил взгляд под ноги. Они по колено утопали в полупрозрачном золотистом тумане. Волнуясь и изредка вздыбливаясь, он медленно перемещался.

Вдруг я заметил, что окружающие меня холмы меняются в своих размерах и форме. Все медленно плыло. Что-то опускалось и исчезало, что-то росло и поднималось. Все причудливо меняло очертания. Иногда по какому-либо из холмов вдруг пробегали трещины. Поверхность холма медленно разрывалась, и наружу вертикально вверх вырывались бесформенные куски огня. Как в замедленной съемке, они плавно поднимались в высоту, рассыпаясь и исчезая далеко в вышине.

Спустя некоторое время подо мной вырос большой холм, и перед моим взором распахнулась обширная растрепанная золотистая поверхность. Вдали я увидел гигантские всполохи. Они были настолько велики, что закрывали практически половину небосвода. Их громадные рваные языки извивались в причудливом огненном танце. Я вспомнил солнечные протуберанцы, которые не раз видел на фотографиях.

— Солнце! — вдруг мелькнуло у меня в голове. — Это Солнце!

И эта непонятно откуда возникшая мысль меня поразила. Я прислушался к себе. Тут же в моей памяти возникли образы протуберанцев — совсем не такие, какие я видел на фотоснимках или в фильмах, а совершенно натуральные. Будто я вспоминал картины, которые наблюдал когда-то собственными глазами.

И тут произошло нечто, что повергло меня в шок.

— Я стою на Солнце! — прозвучала в моей голове какая-то будто не моя, посторонняя мысль.

Я внутренне напрягся.

Нет, это не было каким-то посторонним внутренним голосом. Это был не голос, это была именно посторонняя мысль. Во мне произошло раздвоение, причем, очень странное раздвоение. Я не мог сказать, что во мне находился кто-то чужой — это был я, но какой-то другой я. Это мои мысли прозвучали в голове.

Странные образы вдруг всплыли в моем сознании. Мне представилась (будто вспомнилась) комната с закругленными стенами и потолком, представился экран во всю стену, перед экраном серый пульт с мигающими лампочками, а на экране — приближающийся огненный диск.

Я оглянулся на золотистый туман, который волновался у моих ног и вспомнил (я вспомнил!), что это — солнечная плазма.

Она облизывала мои ноги, поднималась вдоль тела вверх, доставала своими огненными желтыми языками до груди, плеч, подбородка, но я был абсолютно спокоен. Мною владела твердая уверенность, что никакого вреда она причинить мне не может. Я знал, что я защищен…

Да, я был уверен, что защищен мощным искусственным полем. Это поле пронизывало все мое тело, наполняло каждую мою клеточку, оберегая меня от шквального солнечного излучения.

В следующую минуту мое сознание вновь вернулось в реальность — я вспомнил, как засыпал перед окном в ожидании восхода солнца, и как это окно в первый миг моего сновидения представилось мне тем самым экраном, который мне здесь (как бы на Солнце) как будто бы вспомнился. «Это сон… конечно же, это сон, — начал проговаривать про себя я, — но тогда ничего в этом нет странного… мне просто приснилось, что я на Солнце».

Эти мысли меня успокоили, и поэтому я нисколько не удивился, когда тут же один за другим в моем сознании начали всплывать совершенно незнакомые мне образы. Мне стали открываться (как бы вспоминаться) лица людей, картины домов и улиц, которые как будто бы остались далеко на Земле. На миг я вновь изумился этим нелепым воспоминаниям и попытался было уцепиться за них, однако следом возникали все новые и новые видения, причем, настолько быстро, что я уже не успевал анализировать. Спустя некоторое время вся эта круговерть плотно заполонила мой ум, одни образы стали увязываться с другими и так естественно дополняться ими, что все незнакомое постепенно стало как бы узнаваться. Незнакомые предметы и лица стали становиться как бы знакомыми, и все это выстроилось в ту самую стройную, внутренне непротиворечивую картину, какая поглощает вас в любом сне — в ту самую неразрывную картину, которую вы принимаете целиком и полностью, живя во сне иной, неведомой вам жизнью. Тот самый неведомый я вышел на первый план и стал мною окончательно. А вместе с ним исчезла мысль о сне. Даже нет, я неправильно выразился — не исчезла, а сменилась на другую, совершенно противоположную. «Наконец-то я просыпаюсь…» — прозвучало в моей голове.

«Еще немного, — думалось мне, — и анабиоз пройдет. Пройдут и его побочные эффекты — все эти раздвоения, видения и судороги, которые всегда возникают, — как бы вспомнилось мне, — при включении защитного поля».

Итак, я был твердо уверен, что я действительно стою на Солнце, что я только что доставлен сюда транспортным космическим кораблем, что этот корабль зарядил меня мощным защитным полем (тем самым «грависилом» — вспомнилось мне его название), что сам Транспортник, исчерпав свои ресурсы и лишившись блокировки, был только что уничтожен солнечным излучением.