– Да.

Александр посмотрел на него.

– Я напугал тебя. Извини.

– Пустяки.

– А что теперь? – вопрос был нерешительный, робкий. – Мне нужен врач, Константин.

Он запнулся.

– Если мне срочно не помогут – со мной все кончено.

Зелеев, немного придя в себя, пошел и взял с кровати пиджак, смахивая пыль и встряхивая его.

– Пойдем в отель Крийон – мне нужно принять ванну, а позже мы можем позвонить Магги.

– Нет.

– Почему?

– Я не могу идти в хороший отель в таком состоянии. Посмотри на меня… ты думаешь, я не понимаю, как я выгляжу? – он потер рукой глаза. – Да и потом, пройдет еще несколько часов – и я не смогу вести связную беседу. – Он взглянул наверх, и его рот задрожал от волнения. – Я хочу говорить с ней. Лучше сделать это прямо сейчас, или будет слишком поздно.

– Но сейчас еще нет и пяти в Нью-Йорке. Ты об этом подумал?

– Ты думаешь, она будет недовольна? – Его темные глаза были умоляюще заискивающими.

– Конечно, нет, – смягчился Зелеев. – Ты готов с ней говорить?

– Я не уверен, что вообще когда-нибудь буду готов.

За три с половиной тысячи миль от почтового отделения на бульваре де Клиши, в квартире Зелеева на Риверсайд Драйв, Мадлен услышала звонок телефона и оторвала голову от подушки, едва соображая после сна.

– Мадлен?

– Константин? – в гостиной было еще темно. – Что-то случилось? Плохое?

– Вот уж нет, – Зелеев сделал паузу. – Со мной рядом кое-кто, кто хочет с тобой поговорить.

– Кто это? – она терла глаза. – Ной?

– Твой отец.

Мадлен почувствовала, как ее ноги слабеют, и она схватилась за стену.

– Папа?

– Он здесь, здесь, ma petite. Даю ему трубку. Она едва могла дышать.

– Магги?

Горячие слезы хлынули у нее из глаз.

– Папа? – она тесно прижимала к себе трубку. – Это, правда, ты?

– Правда, я, – у Александра перехватило горло. – Как ты, Магги?

– Хорошо, папочка… – ее голос дрожал и прерывался. – А ты?

– Не так уж плохо, Schätzli.

– О, Господи! – проговорила она.

– Я знаю.

Это было так странно и неловко – неожиданное и растерянное словесное воссоединение двух людей, которые так лелеяли свое прошлое, любили свои воспоминания – почти что миф. Александр оставался для Мадлен ее удивительным, любящим и ласковым, всегда обнимавшим ее папочкой, трагичным в своих заблуждениях, но всегда бесконечно любимым. А он так мечтал увидеть опять свою Магги, свою малышку с упрямыми волосами, с запахом детства, великодушную и порывистую девочку Магги.

– У тебя теперь есть внук, – сказала она ему взволнованно и быстро. – Ты уже знаешь?

– Мне сказал Константин, – ответил Александр. – Твой муж… – он колебался. – Мне так жаль, Магги, так жаль…

– Как он нашел тебя, папа? Или это ты нашел его? Ты приедешь вместе с ним? – слова так и рвались из нее.

– Нет еще, Магги – но скоро… очень скоро.

Она услышал дрожь в его голосе.

– Но почему, папа? Почему?

– Пока это невозможно.

– Тогда я приеду к тебе!

– Нет, Магги.

– Ради Бога, не нужно… не нужно терять больше времени, – она умоляла. – Я люблю тебя, папа! Я так люблю! Все остальное неважно – неважно… ничто!

Мадлен рыдала, и голос ее обрывался, но она бросилась вперед, боясь потерять хоть секунду.

– Я знаю, что случилось тогда… той ночью в Цюрихе, но мне все равно… я хочу, чтоб ты приехал ко мне, приехал домой! Я хочу дать тебе Валентина… ты возьмешь его на руки… папочка!.. он такой чудесный… самый лучший ребенок на свете…

– Прости меня, Магги.

– За что? Что мне прощать?!

– Я знаю, что я наделал, Schätzli. И я никогда не смогу объяснить и искупить…

– Папа, не надо, это все…

– Нет, подожди, пожалуйста… Я просто хочу, чтоб ты знала, как я люблю тебя, Магги. Как я жалею обо всем, что случилось – больше, чем ты даже можешь представить – и чтоб ты знала, я буду пытаться… изо всех моих сил.

– Я слышу тебя, папочка, слышу, – Мадлен едва могла говорить, но она все пыталась сказать. – Мы будем ждать тебя, папочка… Руди и я… он скоро приедет… скоро. Константин сказал тебе про Руди? Он так вырос… он такой замечательный! Я даже и не мечтала, что мы снова будем все вместе…

В трубке затрещало, и его голос стал слабеть.

– Магги, ты еще меня слышишь?

– Да, папочка, да!

– Храни и благослови тебя Бог, Schätzli.

– И тебя, папочка, и тебя!

Связь прервалась – в трубке стало тихо. И в темноте гостиной, в тихой квартире на Риверсайд Драйв Мадлен стояла неподвижно с телефонной трубкой в руке, и слезы радости и потери лились по ее щекам.

Зелеев отвел Александра назад в ту жуткую комнату на рю Клозель, а потом опять ушел и вернулся, принеся два сэндвича с ветчиной, сыр и бутылку вина.

– Еще я купил аспирин, – сказал он Габриэлу. – Чтоб тебе стало полегче, если будет ломать. Да, и вот еще…

Он положил на стол книгу.

– Я помню, ты обожал Чандлера. Александр взял ее.

– Спасибо. – Его руки опять дрожали, и он быстро положил книгу на стол. – Тебя долго не будет?

Зелеев покачал головой.

– Мне нужно принять ванну и немного отдохнуть.

– Я закрою дверь.

Русский ободряюще улыбнулся, почти ласково.

– Не бойся так, Александр. Если никто не вышел из тени сегодня утром, когда ты шел в банк, значит… сомневаюсь, что они знают, где ты.

Он сделал паузу.

– Ты хочешь, чтоб я забрал с собой ключ от сейфа – для надежности?

– Нет, спасибо. Со мной полный порядок, – Александр снял свой изношенный пиджак. Он начал покрываться потом. Телефонный разговор выжал его, и он надеялся, что сможет уснуть. – Как я рад был слышать ее голос, Константин! Я никогда не смогу ничем отплатить тебе за твою доброту.

– Просто оставайся здесь, mon ami. Не исчезай опять. Это все, о чем я прошу, – Зелеев пошел к двери. – Когда я немного отдохну, разузнаю про хорошего врача. А потом вернусь сюда.

– И все же я не могу перестать благодарить тебя. За то, что примчался сюда по первому зову, а теперь… это больше, чем я заслужил.

Зелеев пожал его руку.

– Просто не огорчай больше Мадлен. Думай о ней. И о внуке.

Роскошь и комфорт отеля Крийон были просто бальзамом для Зелеева после похмелья, и вообще он устал. И он нырнул в глубокую ванну и нежился там, пока вода не остыла. А потом уснул на мягких хрустящих простынях в большой чистой постели, и все его сны были прекрасными: Мадлен, с золотистым алмазом Ирины на шее, и Eternité, выставленная на мягчайшем бархате на обозрение обмершей от восхищения публики…

Он проспал до шести, и резко проснулся, голодный, и съел превосходных жареных голубей на обед, выпил рюмку коньяку в баре, а потом, чувствуя себя бодрым и посвежевшим, заставил себя вернуться на рю Клозель.

Его нос морщился от отвращения, когда он поднимался по ступенькам и стучался в дверь. Как и в прошлый раз, ответа не последовало, и поэтому он забарабанил сильнее.

– Александр! – звал он громко, а потом, не услышав ничего в ответ, заколотил еще усерднее, и звал опять и опять.

Согнувшись, он приложился глазом к замочной скважине. Ключ был по-прежнему в замке. Ничего не оставалось, как только вышибить дверь. Немного отойдя назад и благодаря свою физическую силу он саданул по двери правым плечом, и дверь поддалась с сильным треском.

Габриэл лежал навзничь на кровати. Зелеев перевернул его, пощупал пульс на шее и понял, что он мертв, и заметил, что бутылка с аспирином на полу возле кровати была пустой. Два листка сложенной бумаги лежали на столе. Взяв их, Зелеев увидел, что это были листки обложки Чандлера, оторванные из-за отсутствия писчей бумаги. Он быстро пробежал их глазами. Почерк Александра был торопливым и дрожащим, но смысл записок был ясен. Он не хочет быть оставленным в одиночестве в Париже или отвезенным в Швейцарию. Он просит Константина о последней услуге – сделать так, чтоб его тело было отправлено в Америку, к его любимой дочери.