В то утро капитан проснулся рано — в точно назначенный самому себе срок. Только открыл глаза, как тут же раздался свисток переговорной трубы, проведенной с мостика в его каюту. Свистел вахтенный штурман, которому Шрамко накануне вечером, ставя судно в дрейф, приказал разбудить его в 4 часа 30 минут.

— Я уже встал, — сказал капитан в переговорную трубу.

Роль будильника, опередившего вахтенного, видимо, сыграл первый луч солнца, которое только что выглянуло оранжевым краешком из-за бирюзовой черты горизонта. Луч ударил прямо в иллюминатор капитанской каюты.

Когда Василий Степанович поднялся на мостик, его очаровала чистота и тишина в природе. Такой безмятежный покой редко случается у Курильских островов. Океан лежал как зеркало — ни рябинки. На синем небе — ни единого штриха. Воздух, настоянный на пахучем рассоле моря, казалось, можно пить, смакуя губами. В незатуманенной дали скалистый берег острова Парамушир был отчетливо виден. И за 30–40 миль, прислушавшись, можно было уловить ухом вздохи могучего океанского прибоя. В 10–15 кабельтовых к северу также дрейфовал, заглушив двигатели, средний рыболовный траулер. Капитан знал, что это «Нырок», с которым они вчера целый день безрезультатно бороздили воды в поисках рыбы и договорились вместе подождать утренней зорьки. «Да, зорька выдалась что надо, — удовлетворенно сказал про себя капитан, — если здесь есть косяки сельди, они обязательно поднимутся к поверхности — и тогда можно будет сделать замет на всплеск».

Едва успел Шрамко об этом подумать, как море прямо под бортом вскипело и ослепительно засеребрилось с тихим шелестом. Всплыл косяк. У капитана даже перехватило дыхание. Рука машинально потянулась к красной кнопке аврального сигнала. Тотчас во всех помещениях сейнера раздались резкие, будоражащие людей звонки. А уже через минуту по палубе за-грохали кованые каблуки тяжелых рыбацких сапог. Раздались выкрики: «Готов, готов, готов». Все заняли свои места для замета.

Капитан между тем не спешил. Он давно приучил себя сдерживать рыбацкий пыл. Замет такой сложной снастью, как кошельковый невод километровой длины, требует большого искусства и осторожности. Порывы сети — сутки простоев.

У Василия Степановича была и другая причина осторожничать. Позавчера он получил на плавбазе новый капроновый невод взамен хлопчатобумажного. Эта чудесная снасть занимала на неводной площадке в пять раз меньше места, нежели прежняя, работать с ней команде было намного легче. Например, просушивать ее не требуется, напротив, рекомендуется периодически смачивать капроновый невод из брандспойта. А старый, просмоленный громоздкий невод, бывало, развесишь на палубе, как солнечный денек выдастся, словно шалаш какой идет по морю, а не корабль. Сейнер «Олым» одним из первых оснастили капроновым кошельком. Выдавая его, капитан-директор плавбазы сказал:

— Даем тебе, Степаныч, новый невод как передовику. Не осрамись. И учти, стоит он полмиллиона. Оставишь на камнях — своей новой «Волгой» не расплатишься…

И вот первый замет чудесным кошельком. Шрамко волновался. Такое прекрасное утро, такое везенье: рыба под бортом, будто сама на борт просится — это ли не рыбацкое счастье! Но где-то глубоко внутри его смутно копошилось сомнение, тревожное чувство. Василий Степанович по опыту знал, что почти никогда рыба легко не дается: трудный поиск, трудная погоня — иногда лишь хвост или бочок косяка отрубишь. А тут, на тебе, как жаркое на тарелочке. Чем-то все это ему не нравилось, а вернее, было просто редким и непривычным явлением для тех морей и широт, в которых он долгие годы рыбачил. Именно такой мыслью Шрамко и объяснил свое чувство тревоги.

И поэтому-то он осмотрительно и не торопясь взвешивал все условия предстоящей работы. Дав судну малый ход, чтобы выйти на косяк с наветренной стороны, под береговой бриз, Шрамко включил эхолот. Глубина 140 метров. Значит, вышли на прибрежную плиту океанского ложа, отметил он про себя, ибо за пределами плиты начинаются километровые толщи воды. Глубина достаточна вполне, но все же риск есть. Капитан хорошо знал эти прибрежные места с многочисленными банками, усеянными острыми камнями и скалами, словно пасти зубастых и свирепых китов-касаток. А какой же, однако, замет бывает без риска? Как раз и момент приспел, чтобы начать окручивать косяк, и разглядел капитан в бинокль, что «Нырок» ставные сети выметывает.

— Сеть! — выкрикнул команду Шрамко и дал судну полный ход. Матрос выдернул клин, удерживающий шлюпку за кормой сейнера, а находящийся в шлюпке боцман Витек выбросил в воду обрез бочки с дырчатым днищем. Этот хитроумный тормоз и стягивал с быстро идущего судна невод, один конец которого был закреплен на битинге шлюпки.

Замет проходил безмятежно и весело. Капитану блестяще удалась циркуляция. Судно сделало точно рассчитанный по длине невода круг и застопорило ход, чуть не коснувшись форштевнем своей шлюпки. Из нее боцман Витек ловко забросил на сейнер тонкий бросательный линь, за который матросы быстро вытянули и закрепили концы невода. Рыба оказалась в кольце. Затем лебедкой и брашпилем стянули в узел и подняли из глубины к борту судна нижний, грузовой край невода. Рыба таким образом оказалась в кошеле, выйти из которого ей было невозможно. Она заметалась, вспенивая воду по всей площади круга и радуя команду обещанием богатого улова. Рыбаки не мешкая, стали с одного конца выбирать невод на неводную площадку, медленно, но верно сужая кольцо кошелька. Когда пространство сузится настолько, что в рыбе будет стоять брошенное торчком весло, наподобие того, как стоит ложка в густой каше, тогда сельдь начнут вычерпывать и опускать в трюм каплером, словно огромным половником.

Но до этого момента еще 2–3 часа напряженного труда по выборке невода. Пока суд да дело, капитан решил связаться по рации с «Нырком». Шрамко включил тонко запищавший приемопередатчик «Урожай».

— «Нырок», «Нырок»! Я — «Олым». Ответьте мне. Прием.

— «Олым», «Олым»! Я — «Нырок». Доброе утро, Степаныч. Я буквально заливаюсь рыбой. Не успел поставить сети — выбираю. В каждой ячее по селедке. Сети идут сплошной шубой из рыбьего меха. Еле лебедка тянет. Как у тебя дела? Прием.

— «Нырок», «Нырок»! Я — «Олым». С наипрекраснейшим утром тебя, Николаич! У меня наверняка дела получше, чем у тебя: я ведь кошельком работаю — более уловистым, чем твои сети. Полон, полон кошель! Думаю, тонн пятьдесят возьму. В трюм не войдет. Залью палубу. Благо погода позволяет. Прием.

— «Олым», «Олым»! Я — «Нырок». Обрати-ка внимание, Степаныч, на зюйд-ост. Сдается, снежный заряд идет. Как думаешь? Прием.

Шрамко посмотрел в указанном направлении. Краешек по-прежнему безмятежного неба посерел, а над самым горизонтом нависла черная полоска. Она на глазах шевелилась и росла, точно живая. Хорошо зная капризы местной природы, капитан понял, что шквала не избежать.

— «Нырок», «Нырок»! Я — «Олым». Накроет, накроет нас заряд. Потянет по касательной к береговой линии. Ничего страшного. Отстоимся. Нужно обернуться спиной — уйти за сети. За сети! Как понял меня? Прием.

— «Олым», «Олым»! Я — «Нырок». Понял, Степаныч, понял. Правильное решение. Я думаю, заряд пройдет быстро. Местное явление, локальное. Прогноз молчал. Работы пока прекращаю. Пропустим черта…

Шрамко приказал приостановить выборку невода. На борту его было пока лишь около 30 метров. Обхватив дополнительными стропами, невод как следует закрепили на судне. Затем капитан стал осторожно, толчками уводить судно с таким расчетом, чтобы оно было с противоположной стороны кошеля, по направлению шквала. Для этого кольцо невода надо было полегоньку развернуть на четверть оборота. Как раз в то время, когда этот нелегкий маневр был завершен, черная, как вороново крыло, туча заслонила солнце. Под тучей, словно борзая на привязи, бежала рябь. Над рябью клубилась водяная пыль. На некоторое время сейнер оказался в тревожном сумеречном беззвучии. Рыбаки ушли с палубы, закрепив все предметы и снасти по-штормовому. Рыба перестала всплескивать в неводе, видимо, залегла на дне кошелька, предчувствуя неладное.