— Вот не повезло, скажи пожалуйста! — сидевший за рулем парень в защитного цвета ватнике выскочил на дорогу и, как это делают все шоферы мира, пнул ногой скат. — Второй раз за сутки — камер не напасешься. Набросали шипов, гады ползучие, — и, обернувшись назад, бросил: — Вылезай, приехали к теще на блины.

Вылезли все остальные и, тихо переговариваясь между собой, стали вокруг машины.

— Долго загорать-то? — спросил, глядя на спущенный баллон, офицер. — Не застрянем до вечера? Запаска-то есть?

— Найдется. Возни минут на десять, не больше, если ваши подсобят.

«Говорят по-русски. Тот, что в фуражке, назвал солдат товарищами. Значит, советские. А погоны? Кутерьма получается. Ну да черт с ним — была не была, хуже не станет». Человек раздвинул кусты, какое-то мгновение помедлил, затем шагнул вперед и прыгнул через кювет на дорогу.

— Здравствуйте.

Стоящие на шоссе от неожиданности отпрянули за «виллис». Двое вскинули автоматы, командир выхватил пистолет, водитель, держащий в обеих руках «запаску», поскользнулся и плюхнулся животом на капот.

— Ни с места, руки вверх! Хальт! — офицер вышел вперед.

Незнакомец недоуменно посмотрел на военных и медленно поднял руки.

— Кто такой? Откуда?

Люди обступили пришельца, разглядывая его с явным интересом.

— А вы кто? Чьи будете?

— Ага, русский, значит, так что ж, не видишь, ослеп? Красноармейцы…

— А погоны?

— Чего погоны? Ты толком говори.

— Погоны откуда, спрашиваю?

Стоящие у машины переглянулись и заулыбались.

— Чудак человек, шуткуешь, стало быть? Ты что, с неба свалился? Уже год как ходим с новыми знаками различия. — Офицер дотронулся до погон. — Ввели в сорок третьем, странно, что ты этого не знаешь. Иль не слыхал?

— Я многого не мог знать, но теперь вроде становится ясно. — Человек опустил руки и подошел ближе.

— А сам-то кто будешь? — спросил один из бойцов. — Партизан или из тех, — он ткнул пальцем куда-то за спину, — с повинной идешь? А может, кукушка?

— Рассказывать долго. Одним словом, свой, советский. Подбросьте меня в штаб, там выясним.

— Это можно, — офицер вложил пистолет в кобуру. — Только, мил друг, тебе того… оружие сдать придется…

— А вы его мне давали, оружие-то, — незнакомец весь напрягся. — Давали, говорю, его мне или нет?

— Ладно, давали не давали, неважно. Не кипятись, порядок такой. Садись сзади. Арсенал свой сними и заверни в плащ-палатку. — И, повернувшись к шоферу, спросил:

— Скоро у тебя там?

— Все готово, сейчас поедем, только гайки закреплю. А вы полезайте, чего стоять-то.

Люди расселись, устраиваясь поудобнее, с любопытством поглядывая на нового пассажира. Они явно ждали, что он начнет о себе рассказ. Однако человек, уткнув подбородок в поднятый воротник куртки, молчал. Шофер включил мотор, и машина, шелестя шинами по гравию, помчалась дальше.

Через полчаса миновали стоящую на развилке, наполовину разбитую снарядом виллу, свернули направо, в березовую рощицу, въехали во двор небольшого хутора и остановились у дверей маленького, по-фински аккуратного, окрашенного в темно-красный, почти вишневый, цвет, деревянного домика.

Не выходя из машины, офицер крикнул сидевшему на чурбаке у входа пожилому солдату, который вылавливал что-то из котелка алюминиевой ложкой.

— Эй, славянин, проводи к майору Винонену.

«Винонен? Финн! — незнакомец огляделся по сторонам. — Неужели ловушка? Но ведь их четверо: сами бы справились».

— Кого? — лениво протянул, вставая с чурбака, солдат. — Его, что ли? А для какой он ему надобности, майор-то?

— Да шевелись ты! Делай что приказано, некогда нам! — крикнул водитель.

— Все только и горазды лаяться. Вечно некогда, пообедать спокойно не дадут человеку. Ладно уж, пойдем, что ли?

Незнакомец взял узел и вылез.

— Спасибо, что подвезли, ребята.

— Чего там, корешок! Свои люди. Погонам больше не удивляйся! — В машине засмеялись. — Пока, парень!

— Ступай прямо, — боец пропустил человека вперед.

Они вошли в узенькие сени. Часовой открыл дверь. В комнате за маленьким письменным столом сидел совсем молодой, краснощекий и белобрысый младший лейтенант.

— Здравствуйте, — человек улыбнулся и положил автомат на стол, — могу я видеть кого-нибудь из начальства?

— А зачем оно вам, начальство? — офицер принял суровый вид и впился, как ему, очевидно, казалось, пронизывающим взглядом в незнакомца. — Сначала расскажите, кто вы, зачем прибыли, где перешли фронт?

— Там и объясню, — лицо незнакомца помрачнело, — проводите к главному.

Неожиданно отворилась дверь, ведущая в другую комнату. На пороге появился среднего роста майор, лет пятидесяти, в очках, совершенно седой, в надетой поверх кителя меховой безрукавке.

— Что здесь происходит? — спросил он, несколько растягивая слова, и с любопытством посмотрел на незнакомца.

— Вот, связисты задержали бродягу какого-то подозрительного. Да еще огрызается, — офицер выбежал из-за стола и зачем-то выхватил пистолет. — Автоматом грозит…

— Меня никто не задерживал, я сам попросил их подвезти. А все мое оружие у тебя на столе.

— Вы ко мне? Проходите, — майор посторонился, пропуская незнакомца.

В большой, скудно обставленной комнате было светло, пахло душистым табаком, вымытым полом и свежестругаными досками. Напротив двери стоял небольшой, застеленный белой бумагой стол, рядом два полумягких кресла, в углу аккуратно, по-госпитальному застеленная кровать, на стене большая военная карта-пятиверстка.

— Садитесь к столу поближе.

Майор взял коробочку из-под конфет, достал щепоть табака и набил трубку. Заметив, как человек сглотнул слюну, он пододвинул к нему коробку:

— Курите, папирос нет, свертывайте из газеты.

— Спасибо, с удовольствием, давно без курева.

Закурили. Майор сел, положил локти на стол и, уперев в ладони подбородок, спросил:

— Ну, слушаю вас?

— Даже с чего начать не знаю, — человек затянулся, — путается все в мыслях.

— Вы русский?

— Да. Вернее отец у меня русский, а мать узбечка, я и родился в Ташкенте.

— Рассказывайте, не волнуйтесь, желательно поподробнее и по порядку. Но сначала представьтесь, пожалуйста.

— Мишин моя фамилия, Юрий Сергеевич, сержант, бывший стрелок-радист из эскадрильи морских дальних бомбардировщиков капитана Бахметьева…

В длинном, обшитом крест-накрест дранкой, но еще неоштукатуренном здании штаба морского авиационного полка сидели командиры, участники предстоящего полета. Операцию готовили с особой тщательностью, теперь же уточняли отдельные детали. Под потолком слоями висел синий табачный дым. Когда стало ясно, что вроде обо всем договорились, детали утрясли и обсудили, поднялся генерал:

— Прошу внимания, товарищи. Тише. И хватит дымить — дышать нечем.

Все зашикали и начали поспешно обо что попало гасить папиросы. Когда стало совсем тихо, генерал продолжил:

— Я еще раз подчеркиваю всю важность этого особого задания: прыжка не только через линию фронта, но почти через всю Германию. Нужно, чтобы каждый исполнитель проникся до глубины души ответственностью. Дело, пожалуй, не столько в стратегическом значении операции, сколько в ее политическом направлении. Вы представляете, как будет воспринято у нас, да и во всем мире то, что мы собираемся сделать. В то время, когда Геббельс раззвонил о полном, уничтожении нашей авиации, мы нанесем удар по Берлину. Помните это, товарищи. Ну а теперь можно отдыхать. Вылет ровно в двадцать два ноль-ноль.

Аэродром, расположенный на одном из островов Балтики, плотно затянули низкие клочковатые тучи. Моросил мелкий, нудный дождь. Погода, как говорят синоптики, самая что ни на есть нелетная. У самого леса застыли освобожденные от маскировочных сетей, готовые к старту тяжелые четырехмоторные самолеты. Тишина, только откуда-то от границы взлетного поля доносился хриплый, с повизгиванием лай сторожевой собаки. Вокруг машины собрался весь экипаж. Люди и полной боевой выкладке и, несмотря на август, в меховых коротких унтах, теплых кожаных куртках и шлемах. Иначе нельзя: там наверху температура минус сорок.