Мозг закололо. Понятно: снова разговариваю сама с собой. Очень хорошо. Полина мне рассказывала, что после блокировки я долго лежала в психушке на реабилитации. Чего не помню, того не помню. Весь тот период вообще вылетел у меня из головы. Буш-Яновская говорила, что у меня проявлялись почти все признаки шизофрении в активной фазе. В том числе — знаменитое раздвоение личности…

До особняка Буш-Яновских в Звягинцевом Логе я все-таки добралась. И даже без дальнейших приключений. Нет, я решительно никогда больше не сяду в «гробомобиль»! «Фирма «Пегас»! С нами вы почувствуете себя в раю!» После сегодняшнего им придется либо сменить слоган, либо прогореть. Потому что к моменту нашего отъезда в кашу из машин пробивалась очередная вездесущая съемочная группа…

Парень, подбросивший меня на Реко-Глинскую, 14, тоскливо посмотрел мне вслед, однако я не растаяла и попрощаться не вернулась.

В Логе летом — благодать! Польке и Вальке крупно повезло жить в этом местечке. Моя же мать, будучи при жизни знаменитой примой московской оперы, не позволяла себе шиковать. А потому после роковой авиакатастрофы мы с папашей так и остались в старой квартире старого дома — монолитного муравейника, вокруг которого громоздились всевозможные магазины, рестораны и прочие заведения, утопающие в призывных огнях рекламных голограмм. И два чахлых деревца на пять кварталов вокруг.

Я постояла, вдыхая в себя аромат хвои. Не к добру мне вспомнилась трагедия, случившаяся с мамой. Я всегда старалась затереть ее в своей памяти и, кажется, мне это удавалось. А сегодня… Какое-то предупреждение? Покойница-мать словно грозила мне пальцем с того света…

Если бы не папашины опыты, на которые он спускал все средства, в том числе и мамины гонорары, она могла бы остаться в живых. Отлично помню: она не хотела лететь тогда. Я же… я на тот момент работала в Управлении, у меня была куча своих забот. Я проигнорировала спор между родителями, а ведь могла встать на мамину сторону и послать отца куда подальше с его экспериментами. Чертов «гений»!

Во мне шевельнулось нехорошее чувство, и я с трудом удержала проклятье, готовое вырваться из моего сердца. А потом… в голову пришла мысль, что все-таки я пользуюсь плодами папиного труда. Пусть и не в распрекрасных бескорыстных целях, но тем не менее — пользуюсь! Ему они дохода не приносили, пусть хотя бы принесут мне. Почему нет? Я ведь не хочу ничего эдакого — вроде власти над миром. Несмотря на то, что эликсир метаморфозы вполне мог бы поспособствовать в исполнении подобной мечты, будь она у меня…

И я сделала несколько шагов в направлении дома Буш-Яновских.

Не знаю, что произошло. Внутри меня взвыла какая-то сирена. В виски впилась иголка — привычная, знакомая, ледяная иголка. Под ложечкой засосало. Неужели египетская аномалия переместилась в здешние широты? Наверное, похожие чувства испытали луксорские туристы…

Опасность!

Опасность — от Полины?! Чепуха! Я проделала такой путь, в дороге со мной ничего не произошло… почти ничего. Меня никто не задержал, не похитил. Остался последний шаг — и Буш-Яновская разъяснит мне ситуацию.

Я уже на пороге. Уже кладу руку на сканер…

Все помутилось в голове. Я подняла глаза и увидела перед собой маску. Лепнина, украшавшая фасад Полининого дома. Страшная, перекошенная маска, символ древнего театра, одной стороной лица усмехалась, другой — рыдала.

Вспышка!

Память!

Oh-h-h my god! Моя голова!

Двери открылись…

Сержант Ясна Энгельгардт специализировалась в спецотделе в качестве «аналитика-оперативника». Она была человеком дисциплинированным и покладистым. Ее мать, Пенелопа Энгельгардт, ушедшая в отставку в звании майора ВО, приучила дочь к беспрекословному подчинению. Единственным существом, к которому Энгельгардт-старшая питала слабость, была ее внучка, недавно родившаяся Полиночка. Именно бабушка настояла, чтобы Ясна и ее муж, художник Виктор Хан, забрали малышку из Инкубатора почти сразу после извлечения новорожденной из реторты. Мотивировала она это объяснением, что «так в их семье поступали всегда».

Не сказать, что появление постоянно орущего младенца в доме, где еще не был закончен ремонт, сильно поспособствовало профессиональной карьере обоих молодых супругов. Виктор почти забросил рисование, пропустил несколько выставок, а Ясну все чаще видели на работе невыспавшейся и понурой, хотя она крепилась из последних сил. И в спецотделе Ясина вялость стала уже притчей во языцех: сотрудники шутили, перефразируя старую, как мир, поговорку: «Не было у бабы забот, забрала баба дочку из Инкубатора».

Сегодня, в один из своих редких выходных, Ясна вырвалась из дома под предлогом визита к Буш-Яновским с приглашением четы на скорое крещение дочки. Причем идея крещения тоже целиком и полностью принадлежала Пенелопе Энгельгардт.

Сержант упивалась короткими мгновеньями свободы. Она заметно повеселела. Кроме того, у начальницы были гости.

Американцы оказались ребятами веселыми и заводными. Один, Витторио, постоянно грыз орешки и выплевывал скорлупки прямо под ноги к отчаянному неудовольствию робота Дядюшки Сяо. Второй, Марчелло — приятный блондин с аккуратной бородкой — тут же принялся осыпать Ясну комплиментами, будто впервые в жизни увидел перед собой хорошенькую женщину. Ну а третий, Чезаре, самый старший и наиболее серьезный в команде, время от времени вступал в перепалку с главной в их «квартете» — Джокондой. Оба — и он, и красавица — пикировались на незнакомом Ясе языке, быстром и певучем, отдаленно напоминающем кванторлингву. Джоконда делала вид, будто строжится, и обзывала подчиненного синьором Бурчачо.

Но все они явно дожидались появления кого-то еще.

— Вы так всегда? — не удержалась Энгельгардт, в очередной раз выслушав от Марчелло оду своим глазам, «локонам» и улыбке.

— Нет, — буркнул Чезаре, хмуро поглядев на блондина, — только зимой, весной, летом и осенью… Паяц!

— Э! Чез! Фаворисца тацерэ! — Марчелло вскинул указательный палец.

Кудрявого крепыша это не проняло:

— Чиуди иль беццо! — ответил он все в том же неприветливом стиле.

Энгельгардт нисколько не удивилась, когда услышала сигнал охранной системы, оповестившей о чьем-то приходе.

Клацая когтями, Дядюшка Сяо потрусил ко входной двери. Капитан Буш-Яновская, переглянувшись с гостями, также поднялась и вышла.

— Рад приветствовать! — из холла послышался голос робота-добермана, и в нем, как бы это ни было странно для машины, присутствовали нотки радости.

— Дядюшка Сяо, вашу лапу!

Ясна изумилась. Второй голос принадлежал Фаине Палладе, которую не так давно отпустили после ареста. И голос этот был слишком веселым для человека, обуреваемого большими неприятностями.

Ошибки не было: в зал вошла гречанка собственной персоной. Внимательными серо-голубыми глазами оценила обстановку. Улыбнулась всем присутствующим.

— О-о-о! — воскликнул Витторио и, отряхнувшись от ореховой кожуры, подскочил к ней. — Бон джорно! Салве! Коме андато ил виаггио?

— Си, андра бене! — быстро откликнулась Фанни на том же языке (!). — А парте ил уна пиккола инциденте. Ла авариа…

— Ла авариа? — Джоконда хмыкнула. — Си-и-и… Ты, как всегда, в своем духе!

Гречанка согласно кивнула. Затем красавица-американка встала, они с Палладой обнялись и «поцеловались» крест-накрест, промахиваясь мимо щек. Ритуал продолжили мужчины-подчиненные. Соблюдая некую иерархию, гречанку обнял, взаимно похлопывая по лопаткам, вначале старший, Чезаре. Затем — бородатый блондин Марчелло. И уже напоследок — любитель орешков Витторио. Все завершилось рукопожатиями.

Полина с усмешкой наблюдала за спектаклем. Вопросительные взгляды растерянной Энгельгардт она игнорировала.