Швейцар вызвал мне такси. Проездка прошла относительно спокойно, если не считать очередной магнитофонной болтовни. Искусственный голос бубнил с такой проникновенностью, что я вскоре уверилась, будто нашла давно потерянного друга.

В галерее, несмотря на поздний час, еще горел свет. Лоренс распахнул дверь, как только я позвонила. Волосы его стояли дыбом, плечи все в паутине. Вид у него был измотанный.

– Никак вкалываешь? – удивилась я.

Бледное веснушчатое лицо расплылось в улыбке.

– Сэм! Тебя-то нам и не хватало! Как ты? Получше?

– По-моему, да, – неуверенно сказала я.

– Ну, входи! – Он распахнул дверь. – У нас тут дым коромыслом.

– Вы что, еще таскаете картины?

Лоренс помрачнел.

– Ага. Внезапно нагрянули любители искусства и возжелали повесить что-нибудь в алькове своего офиса. Хочешь посмотреть на этих болванов?

– Конечно.

Вся компания собралась на втором этаже галереи – в том числе сама художница. Рядом с Барбарой топтался верный Джон. Кроме того, здесь были Кэрол, Стэнли, Кевин, и незнакомая супружеская чета. С виду совсем молоденькие. Лишь приглядевшись, я поняла, что молодость – дело рук пластического хирурга. Готова поклясться, что они вкололи себе под кожу какой-то дряни, чтобы заморозить лицевые мускулы – не дай бог снова появятся морщины. В лицах этой парочки было не больше выразительности, чем у манекенов в витринах универмага «Блуминдейл». Такое сравнение им наверняка польстило бы.

– Сэм! – Казалось, Кэрол искренне рада меня видеть. Она двинулась ко мне, раскинув руки. – Это Тейлор, это Кортни… А это Сэм Джонс, наша новая звезда. Выставка откроется на следующей неделе – молодые британские художники.

– Да, да, я получил приглашение, – сказал мужской манекен, пожимая мне руку. – Приятно познакомиться, меня зовут Кортни Чаллис.

Женский манекен последовал его примеру. Они не улыбались – лишь слегка подергивали губами.

– Не хочу вас отвлекать, – твердо сказала я, почти слыша, как визжит от радости Барбара Билдер. Ее застывшая улыбка была немногим шире, чем у Тейлор с Кортни.

– Мы уже заканчиваем, – возразила Кэрол, – взглянув на часы. – На восемь пятнадцать у нас заказан столик в ресторане.

– Полагаю, нам это подходит, дорогуша, – сказала Тейлор.

А может, то был Кортни. Одеты они были совершенно одинаково – в темно-синие блейзеры, выглаженные джинсы и белые рубашки. Блестящие светлые волосы одинаково пострижены, оба благоухали одеколоном «Ральф Лоран».

– Я тоже так полагаю! – согласился второй манекен. – Чертовски трудно выбрать. Ох, простите за грубое слово.

Я прикусила язык, чтобы не сказать: «Ничего-ничего, вы же как-никак американцы», и быстро развернулась лицом к картинам. На общем грязно-темном фоне смутно проступали силуэты – фирменный стиль Барбары. Она ограничила свою палитру тускло-серыми и грязновато-коричневыми оттенками, которые лишь местами перебивались лихорадочными оранжевыми полосами или багровым пятном, подозрительно напоминающим потроха. Словно цикл картин, посвященный траншеям Первой мировой, увиденным сквозь искривленное стекло во время приступа головной боли.

– Ну, как? – с восторженным придыханием вопросил Джон Толбой.

– Впечатляет, – честно ответила я.

До чего ж удобная терминология. Барбара расслабилась и послала мне более натуральную улыбку. На ней была темно-красная длинная юбка и свитер со смутными этническими мотивами; волосы, уложенные кольцом, делали ее похожей на русскую матрешку.

Скучившись в сторонке, Кортни, Тейлор и Кэрол Бергманн пытались найти общий язык. Такое впечатление, что подобно регбистам они вот-вот подпрыгнут с победным кличем. Стэнли неприкаянно бродил неподалеку, словно ребенок, которого другие дети не взяли играть.

– Идет! – воскликнула наконец Тейлор. – Ох, как же это было тяжело, правда, дорогой?

– Да, милая, да! – воскликнул Кортни.

Они нежно улыбнулись друг друга. Не удивлюсь, если Кортни и Тейлор примутся истязать друг друга молотком и клещами, как только окажутся наедине.

– «Память весны»? – спросила Кэрол, глядя на помоечный пейзаж, тонущий в грязи и заросший поганками.

Манекены дружно кивнули.

– Ну вот! – пропел Кортни, едва шевеля губами. – Наконец-то все решено!

– Это одна из моих любимых, – одобрила выбор Барбара и царственно качнула головой.

– Отличная картина! – сказала Тейлор, по-девичьи всплескивая руками. – Ваше личное присутствие – большая честь для нас.

Барбара милостиво улыбнулась.

– Это и в самом деле честь, мисс Билдер, – серьезно проговорил Кортни.

– Что ж, – бодро вмешалась Кэрол, – нам пора собираться.

– Заказанный столик никого ждать не будет! – подхватил Стэнли, довольный, что может включиться в разговор.

– Нам пришлось по факсу сообщить в ресторан номер нашей кредитной карты и подписать бумагу с обязательством прийти или заплатить неустойку, и только после этого они приняли заказ! – объявила Тейлор. – Можете представить? Не знаю, куда катится Нью-Йорк.

Это стало сигналом к целому водопаду кошмарных историй о нью-йоркских ресторанах. За притворным ужасом скрывалась гордость за свои немалые доходы, которые позволяют шляться в места для отъявленных снобов. Лоренс с Кевином переглянулись и начали подтаскивать к лифту отвергнутые картины. После того как полотна запихнули в кабину, Лоренс остался в лифте, а мы с Кевином побрели по лестнице. Кевин выглядел не таким растрепанным, как Лоренс, но и его лицо блестело от пота, а прическа не казалась такой идеальной, как обычно.

– А вы, ребята, в ресторан разве не идете? – спросила я.

– Шутишь? – зло отозвался Кевин. – Мы и так тут второго сорта, а сегодня нас вообще разжаловали в грузчики. Пусть только этот раздолбай попадется мне на глаза! Из-за Дона у нас сегодня не день, а сплошное дерьмо.

Лоренс уже поджидал нас в подвале, вяло ворочая одну из картин. Они с Кевином принялись упаковывать полотна, а я прошла во владения Дона, к сломанным креслам и табачно-пивной вони. В тот вечер я учуяла еще и запах виски, а, может, то был аромат бурбона. Наверняка такой деревенистый парень, как Дон, предпочитает бурбон.

Пепельница на подлокотнике одного из кресел была до краев полна окурками, на полу стоял недопитый стакан с пивом, над ним с жужжанием вилась жирная муха. Казалось, Дон всего лишь вышел на минутку. В комнате было очень тихо, мощный прожектор отбрасывал на серые стены причудливые тени. Я почувствовала приступ клаустрофобии. Мне почему-то вспомнился сон, приснившийся в Лондоне накануне отъезда – на меня надвигались стены. Все еще гулявшая в крови кислота спровоцировала вспышку паранойи. В соседнем помещении Лоренс и Кевин, переругиваясь, тягали картины. Голоса их звучали приглушенно, словно доносились сквозь толщу воды.

К одной из стен была прислонена картина Дона, рядом на полу стояли баночки с клеем и краской. Я скользнула по картине безразличным взглядом: сейчас мне было не до искусства. Портрет обнаженной женщины, стрелочки из красной бумаги указывали на причинные места. Ничего другого я от Дона и не ожидала.

Прямо передо мной находились раздвижные стеклянные двери, которые вели в маленький бетонный дворик, тесный и неприятный, как тюремная площадка для прогулок. Во дворике было темно, и в стеклянных дверях отражалось убогое нутро комнаты.

Я вплотную подошла к дверям и прижалась лицом к липкому, грязному стеклу. Дворик был пуст. Только в углу свалены какие-то мешки, прикрытые черной пленкой, да к стене прислонен велосипед. Я пригляделась к мешкам – похоже на мусор. Странно, что Кэрол позволила сотрудникам превратить дворик в свалку. Кажется, что то-то прилег отдохнуть, накрывшись черным полиэтиленом.

У меня вырвался идиотский смешок. Дурацкая таблетка все еще давала о себе знать. Совладав в собой, я глубоко вздохнула, вернулась в хранилище и неуверенно проговорила:

– Послушайте… Не посмотрите, что там, а?

Удивительное дело, но Кевин словно угадал мои подозрения. Его правильные черты лица вдруг стали плоскими, будто кто-то смазал их.