Он взглянул на часы. Через несколько минут надо выходить. Но сначала он должен еще разок нюхнуть, чтобы полностью «дозреть» для запланированных на утро дел.

Коста-Брава

– Три миллиона долларов я уже набрала, – сказала Мерседес. – Они в Швейцарии. В течение двенадцати часов эти деньги могут быть переведены в Америку. Кроме того, один мой мадридский знакомый в случае необходимости готов предоставить еще миллион. Итого четыре миллиона.

Де Кордоба кивнул. Он сидел за столом напротив Мерседес в ее рабочем кабинете. Приближался вечер, шторы на окнах были опущены. В конусе света настольной лампы неподвижно лежали сцепленные ладони Мерседес Эдуард. Ее все еще молодые, сильные и гладкие руки так крепко стискивали друг друга, что аккуратные овалы ухоженных ногтей сделались абсолютно белыми.

– Завтра Майя отправляется в Амстердам, чтобы распорядиться кое-каким… имуществом. Я рассчитываю, что это принесет мне еще два миллиона. Гораздо труднее будет собрать оставшиеся деньги.

– То, что вы уже имеете, – это более чем достаточно, – мягко заверил ее полковник.

– У меня есть и другая собственность: автомобили, яхта, этот дом, наконец…

– Я настоятельно рекомендую вам больше ничего не продавать. С четырьмя-пятью миллионами долларов в своем распоряжении вы можете спокойно начинать…

– Торговаться? Пытаться подешевле купить жизнь Иден?

– Диктовать свои условия. Это лучше, чем позволять им манипулировать собой. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы они узнали, что вы располагаете такой огромной суммой. Хорошо, что у вас в запасе есть деньги, но, как я уже говорил, мы должны стремиться к тому, чтобы окончательная цифра была значительно меньше. Что-нибудь в районе полумиллиона.

– Если они вообще согласятся вести с нами переговоры.

– Конечно, согласятся. Кроме того, – осторожно добавил де Кордоба, – вам все равно придется искать компромиссное решение, если не удастся собрать эту сумму. Кстати, а ваш бывший муж мог бы помочь?

– Доминик давно уже махнул на Иден рукой.

– Это из-за ее… – Он замялся. Мерседес посмотрела ему в глаза.

– Майя все-таки рассказала об истинной причине ее болезни…

Де Кордоба снова кивнул. Он был рад, что они затронули эту тему.

– Да. Она рассказала мне про героин.

Хотя лицо Мерседес оставалось в тени, ему показалось, что ее щеки тронул легкий румянец.

– Я вам солгала. Это было глупо.

– Вовсе нет, – сочувственно проговорил он. – В таких вещах тяжело признаваться даже самому себе.

– Как вы думаете, а похитители узнают?

– Что она наркоманка? Не представляю, каким образом она смогла бы это скрыть. Они сразу заметят, что у нее абстинентный синдром.

– И что они тогда с ней сделают?

– Если это профессионалы, они ничего не станут делать.

– Неужели даже не постараются достать для нее наркотик?

– Я очень сомневаюсь, что они возьмут на себя такой труд. Зачем им рисковать, давая ей шприцы и небезопасное зелье? Ее пристрастие к наркотикам в конечном итоге ничего не меняет. Если бы она действительно страдала каким-нибудь заболеванием, что дало бы им дополнительное преимущество в силе, тогда это могло бы быть серьезно. Но ничего такого у нее нет. Строго говоря, чем дольше она будет лишена наркотиков, тем лучше для нее же самой.

Губы Мерседес несколько расслабились, стали мягкими и какими-то ранимыми. Кожа ее лица напоминала тонкий, изысканный фарфор.

– Что ж, постараюсь не терять надежду. Но между нами такое безумное расстояние. Она так далеко от меня! Я все не перестаю думать: как там она, бедняжка, переносит все эти мучения? Одна ведь! Некому даже пожалеть ее, успокоить, поддержать. Может быть, ее заперли в какой-нибудь тесной, душной каморке, где даже нет света…

При виде заблестевших на ее черных ресницах слез полковник почувствовал, как у него к горлу подкатывает комок.

– Пожалуйста, прошу вас, не терзайте себя.

– В том, что случилось с Иден, слишком много моей вины. Это я виновата, что она стала наркоманкой. Да, я во всем виновата! Если бы я была хорошей матерью, она бы никогда не пристрастилась к наркотикам. Так что вина полностью лежит на мне!

Он не знал, как ее успокоить. Очень часто родственники похищенных детей изводят себя необоснованными упреками в том, что не смогли уберечь своих чад.

– Мы живем в странные времена, – заговорил де Кордоба. – Не можем найти общего языка с собственными детьми. И тому есть причины. Мы стали меркантильными, спокойно смотрим на творящееся в мире зло. Война в Азии, проблемы нищеты, наркомании… Но то, через что выпало пройти Иден, может изменить ее образ жизни. Причем к лучшему. Может в конце концов вернуть ее в лоно семьи. Такое тоже случается. Жизнь – штука непредсказуемая. Вы со мной согласны?

– Да, – тихо сказала она, – жизнь – штука непредсказуемая. У вас есть дети, полковник?

– Был сын. Он умер совсем еще молодым человеком.

Она обратила на него взор своих черных глаз. Они долго смотрели друг на друга, затем Мерседес тихонько прикоснулась ладонью к его груди.

– Я вам очень благодарна, Хоакин. За ваше терпение.

На мгновение он почувствовал на себе всю силу очарования этой женщины. Его сердце в волнении бешено забилось, а тело заныло в сладостной истоме. Он даже испугался, что она заметит его реакцию.

– Рад вам помочь, – охрипшим голосом проговорил де Кордоба. – Я всей душой желаю, чтобы ваша дочь поскорей вернулась.

Мерседес убрала руку. Но ему казалось, что он все еще чувствует, как через ткань рубашки его обжигает тепло ее ладони.

Тусон

Опять началось. Ее тело охватила дрожь, на коже выступил ледяной пот. Она откинулась на спину. Бешено трясущиеся ноги барабанили по матрасу. Широко раскрытыми глазами она уставилась в потолок.

У нее появилось ощущение, что вся ее плоть отделяется от костей, оставляя лишь голый скелет. Нужно уколоться. Господи, как ей нужно уколоться! Только это могло вернуть ее к жизни.

Дыхание Иден стало прерывистым. Со всех сторон на нее снова начали надвигаться стены. Но сегодня все происходило не совсем так, как всегда. Пожалуй, чуть менее интенсивно. Сначала она даже не обратила на это внимания и, как обычно, вся съежилась. Однако на этот раз приступ определенно был не таким жестоким, а ее страдания – хоть немного, но все же не столь ужасными.

Неимоверным усилием воли она навалилась на стены, изо всех сил стараясь отодвинуть их. Ей показалось, что они поддались. Пусть маленькая, но победа! Чувство страха, тисками сжимавшее горло, немного отпустило.

Иден перевернулась на бок и посмотрела на поднос. Ее тюремщик принес ей миску с воздушными хлопьями, молоко в пластмассовом кувшинчике, пару кусков поджаренного хлеба с маслом и чем-то вроде желе и кружку черного кофе.

Завтрак. Значит, снова утро. Прошел еще один день.

Она крепко зажмурилась, стараясь отогнать от себя мысли о героине.

Я не желаю думать о тебе. Уходи. Оставь меня.

– Уходи, – вслух произнесла она, потом более решительно: – Оставь меня!

Похоже, подействовало. Стены давили уже не так зловеще. Дрожь еще оставалась, но теперь она уже не сотрясала все тело, как прежде. Может быть, он был прав? Может быть, она выздоравливает? Иден старалась не думать о приготовлении дозы, о вонзающейся в вену игле…

Она протянула руку и нерешительно взяла кусок хлеба. Кончиком языка лизнула желеобразную массу. Клубничный джем. Сладкий-пресладкий. Розовый, полупрозрачный, как сердцевина клубники. Она даже смогла за вкусом сахара, консервирующих добавок и Бог знает чего еще различить неповторимый аромат ягоды.

С тех пор как ее притащили сюда, это было первое, что Иден смогла съесть. Она уже отвыкла от вкусовых ощущений.

Этот джем оставил у нее во рту такой нежный и свежий вкус, что она невольно подумала о зелени папоротников, лесной прохладе и шелесте молодых листьев.