— Твою мать! На мгновение перед ним возникает образ отца. Похожий на скелет в классе для студентов-медиков, он сидит в древнем кожаном кресле и засасывает туберкулезными легкими разбитые в порошок ребра — сидит с сигаретой в руках и продолжает что-то орать в телефон. Этот образ пугает Банни, он что есть сил зажмуривается, но ужасный череп отца продолжает плясать у него перед глазами. Перезвоню ему как-нибудь в другой раз, думает он. Некоторое время спустя, когда бутылки виски уже нет и больше вообще ничего не происходит, Банни, пошатываясь, плетется по коридору и прислоняется к двери спальни. Он набирает в легкие воздуха и открывает дверь — его лицо напряжено, и смотрит он немного в сторону, как дилетант, которому предстоит обезвредить серьезную бомбу.

Он собирался зайти в комнату так, будто ничего не случилось, но спотыкается, едва не падает, на неверных ногах добирается до кровати и обрушивается на разобранное брачное ложе. Он раздевается до трусов. Поворачивается и видит свернувшийся калачиком отпечаток тела жены, который простыни пока что решили не отпускать. Он думает о том, что, наверное, можно дотянуться и положить на это место руку. Он чувствует, что вполне способен с этим справиться, но ему по-прежнему не по себе: только что он зашел в ванну, и там его встретила коллекция “особого” белья жены от Энн Саммерс, трусики свисали с откидывающейся сушилки над ванной как свадебная кружевная гирлянда. Он не видел их уже много лет и догадался, что белье повесили здесь не просто так, а как некую подсказку, но он был слишком пьян, чтобы как следует в это вникнуть. Жена пыталась что-то ему сказать? Когда Банни протянул руку и дотронулся до белья пальцами, комната основательно покачнулась, стены превратились в мягкую резину, и в следующее мгновение он обнаружил, что лежит на спине между унитазом и ванной. Он позволил себе немного полежать там и отдохнуть. А потом снова посмотрел вверх, на нижнее белье пастельных тонов, которое раскачивалось и танцевало у него над головой, и сексуальные разрезы на трусиках были похожи на разинутые рты. Внезапно Банни чуть ли не физически ощутил присутствие своей жены здесь, в ванной комнате. Воздух казался очень холодным, и Банни почудилось, будто из пара, который поднимается от его губ, складываются знаки вопроса. Он поднялся и убрался из ванной к чертовой матери.

И вот он сидит в одних трусах на краю постели. Вытянув ящик из прикроватного столика Либби, он высыпает на кровать его содержимое — маленькие коричневые бутылочки с лекарствами и коробочки с таблетками. Банни отыскивает верный рогипнол — хорошенькие лиловые ромбики с прорезью посередине, — выталкивает из блистера одну, а потом — еще одну и проглатывает.

Он, как в замедленной съемке, опрокидывается назад и ложится. Закрывает глаза, хватается рукой за член и пытается представить себе вагину какой-нибудь знаменитости, но обнаруживает, что мозг не предлагает ничего другого, кроме образов сегодняшнего кошмара — побагровевшее лицо Либби, картинку полумертвой головы отца, орущие промежности жениных трусиков “с окошечком”. Он открывает глаза, и взгляд по собственной воле перемещается в сторону оконной решетки, и тогда комната превращается в жилище дервиша, и Банни, с одной стороны проявив недюжинное самообладание, а с другой — пребывая в состоянии алкогольного паралича, остается там, где был, и продолжает полет на чертовом ковре-самолете.

Это продолжается до тех пор, пока у него хватает сил, а потом он все же встает с постели и возвращается, мало что соображая, в гостиную.

Он спотыкается о кучи разбросанной повсюду одежды. Это что — чернила? Его одежду полили чернилами? Он тяжело опускается на диван, вертит в руках пульт и наконец стреляет из него в телевизор. Он находит “Канал для взрослых”, там идет передача с прямой телефонной секс-линией — и позволяет восточноевропейской девушке с именем Ивана, тугой мокрой щелкой и постельными манерами боксера или что-то вроде этого, помочь ему кончить — причем Банни кажется, что еще ни один мастурбирующий мужчина во всей истории человечества не чувствовал себя таким одиноким и заброшенным, как он сейчас.

Затем Банни откидывается на спинку дивана, но, прежде чем поддаться наркотическому сну, делает над собой почти сверхчеловеческое усилие и нажимает кнопку “off ” на пульте — и успевает увидеть погасший экран телевизора. На несколько коротких часов в доме Манро наступает видимость мира и покоя — ни духов и призраков, ни клацанья вставных челюстей, ни голосов, зовущих из преисподней, а всего лишь спящие отец и сын, чей покой ничто не нарушает, — ведь именно так и должны проходить ночи в доме человека, который очень скоро умрет.

Когда Банни-младший входит в гостиную, он жмурится от бьющего в окно света. Над его помятым сном лицом топорщатся лохматые непроснувшиеся волосы, пижама скомкана, а к руке приделан плюющий паутиной бластер Человека-паука. В комнате чем-то очень неприятно пахнет — мальчик морщит нос и машет рукой перед лицом. Потом он видит — и ахает, и чувствует, как бешеный вихрь пронзает все его тело — своего отца, без движенья раскинувшегося на диване, серого, как кухонная перчатка, и покрытого налетом холодного жира. Металлический пульт от телевизора нелепым анахронизмом продолжает покоиться в его мертвой руке. Пульт выглядит старомодным и даже антикварным, и кажется, что это именно он виноват в том, что случилось с Банни, потому что не выполнил своей однойединственной задачи — проследить за тем, чтобы Банни остался жив.

— Папа? — произносит мальчик тихо, а потом чуть громче: — Папа!

Он принимается перепрыгивать с ноги на ногу в бесплатных гостиничных тапочках. Банни не откликается, и если и дышит, то слишком слабо и неравномерно — его тело кажется совсем неподвижным. Банни-младший уже всерьез прыгает на месте то на одной, то на другой ноге и что есть мочи орет:

— Папа!

На этот раз у него получается так громко, что его отец вскакивает и, нервно вскинув руки, ударяет сам себя по лицу.

— Что?! — выкрикивает он.

— Ты не шевелился! — отвечает Банни-младший.

— Что? — переспрашивает Банни.

— Ты совсем не шевелился!

— Чего? А, ну да, я уснул, — говорит Банни и пытается понять, кто это перед ним такой. Банни-младший поворачивается и сердито тычет пальцем в сторону коридора и родительской спальни, все еще бешено перепрыгивая с ноги на ногу.

— А там ты что, спать не захотел?! — громко спрашивает он и трет себе лоб тыльной стороной ладони. — Туда что, не захотел пойти спать?! Банни приподнимается, садится и вытирает полоску слюны с заросшей щетиной щеки.

— Нет. Что? Нет, я уснул. Сколько времени?

Мальчик вовсе не двигался в его сторону, но, когда Банни смотрит на него, Банни-младший как будто бы попадает в фокус фотоаппарата, и его изображение резко увеличивается — кажется, что он с какой-то сверхчеловеческой скоростью взял и приблизился к самому лицу отца, и Банни рефлекторно отстраняется.

— Надо было мне открыть дверь ключом, — встревоженно говорит Банни-младший. Банни чувствует, как события предыдущего дня собираются вокруг него и выкачивают из комнаты воздух. Где-то глубоко внутри вдруг зарождается пугающая правда: его жизнь никогда уже не будет прежней. Она стала трагической и скорбной. А сам он — внушающим жалость. Вдовцом. Но еще более очевидно другое: рогипнол и виски, которые он употребил прошлой ночью, по-прежнему курсируют по его организму, и от этого он чувствует себя — и это уже никакие не галлюцинации — очень даже неплохо.

— Что?

— Ключ, пап! Мне надо было открыть дверь!

— Когда? Что? Банни-младший смотрит на отца, его лицо кривится от гнева, воспаленные глаза сверкают из покрытых язвами век, руки сжимаются в кулаки, и он кричит:

— Надо было мне взять и открыть эту чертову дверь, вот что! Банни, который ни сном, ни духом не понимает, что здесь вообще происходит, делает какой-то странный мах рукой — почти как на сцене кабаре, а потом наклоняется и изгибается, чтобы избежать луча солнечного света, разрубающего комнату напополам.