Она разглаживает юбку и намеревается встать.

— Возможно, вы хотели обсудить что-нибудь еще, мистер Манро? — спрашивает она.

— Да, — говорит Банни и чувствует, как в ямке под адамовым яблоком собирается бусинка пота. — Вы верите в призраков? Дженнифер инстинктивно оглядывается на Грэма, чтобы узнать, какова официальная точка зрения их службы на этот вопрос. Банни кажется, что он физически ощущает жар, исходящий от печеного лица Грэма, он тоже поворачивается, чтобы на него посмотреть, и замечает, как Грэм закатывает глаза.

— Что, если человек не уверен в том, действительно ли его жена окончательно умерла? — спрашивает Банни, скатывая платок в шарик и закидывая его в другой конец комнаты.

Социальные работники уходят, Банни занимает свое место на диване и вперяет взгляд в телевизор.

— Мне уже можно войти? — спрашивает Баннимладший, появившийся в дверях.

— А, да, — говорит Банни, открывая пиво. Мальчик садится рядом с отцом и принимается болтать ногами.

— Что это ты делаешь? — спрашивает Банни, кивая на ноги Банни-младшего.

— Извини, пап. Банни указывает на телевизор.

— Видел это? — спрашивает он.

— Я думал, ты не любишь смотреть новости, — говорит мальчик. По телевизору снова показывают видеозапись, сделанную камерами слежения, — про парня в костюме дьявола, который разрисовывает себя красной краской, носит пластмассовые рога из магазина приколов и нападает на женщин. Он опять дал о себе знать. На этот раз его жертва погибла. Он прошел за молодой офисной служащей по имени Беверли Хэмилтон на подземную автомобильную парковку и убил ее садовыми вилами. Нанес несколько сотен ударов. Парковка — в Лидсе, а Лидс, думает Банни, это еще дальше к югу. Общественность шокирована. Вечером того же дня Рогатый Убийца, как окрестила его пресса, щеголял перед камерами слежения близлежащего гипермаркета, наводя панику на покупателей. А потом исчез. Полиция в недоумении.

— Ты веришь во всю эту чушь? — спрашивает Банни.

— Нет, пап, не верю, — отвечает мальчик.

В церкви Св. Николаса в Портслейде по Либби Манро служат панихиду. Банни и Банни-младший стоят в храме, низко опустив головы. На обоих новые черные костюмы — Банни обнаружил их в шкафу в спальне, костюмы висели бок о бок, и кроме них, в шкафу ничего не было. Судя по чеку, который Банни нашел в кармане пиджака, Либби купила костюмы в “TopShop” на Черчилль-сквер за два дня до самоубийства. Что бы это значило? Каждый день открывает все новые и новые стороны гибели Либби — все более странные и печальные. Одна из соседок сказала, что за несколько дней до смерти Либби она видела, как та сжигает обрывки бумаги и сбрасывает их с балкона. Оказалось, что это были письма, которые Банни писал Либби до того, как они поженились. Он нашел их обгоревшие обрывки под лестницей среди шприцов и презервативов. И что это на нее нашло? Не иначе спятила.

Женоподобный отец Майлз с лицом-квашней и седыми волосами, пышной кучей наваленными на череп, читает надгробную речь пневмоническим шепотом — Банни приходится вытягивать шею, чтобы расслышать слова. Отец Майлз называет Либби “полной жизни и всеми любимой”, а потом еще “бескорыстной и неизмеримо щедрой” и ни разу не упоминает (Банни обращает на это внимание) ее психического заболевания и того, каким образом она покинула наш мир, — говорит только, что “она вознеслась на небеса прежде срока”.

Банни бегло оглядывает собравшихся и видит небольшую компанию подружек Либби, втиснувшуюся в тот же ряд, что и он, но на другой стороне церкви.

Пэтси Паркер, которой Банни придумал прозвище “Не влезай — убьет”, бросает на него взгляды, полные презрения, но Банни от нее ничего другого и не ожидал. Банни ей никогда не нравился, и она не упускает момента, чтобы ему об этом напомнить. Она маленького роста, с чрезмерно развитой задницей и, чтобы выглядеть хоть немного выше, большую часть времени носит высокие каблуки, которые надевает на свои ножки-недомерки. Всякий раз, приезжая в гости к Либби, она так непристойно виляла бедрами, семеня по балкону, ведущему к их двери, что напоминала Банни одного из трех поросят — возможно, того, который построил себе дом из кирпича. И это было очень удачное сравнение, ведь однажды, взбешенная каким-то его порнографическим замечанием по поводу ходячей оргии Сони Барнс из 12-й квартиры, Пэтси Паркер назвала Банни грубым животным — и, вполне возможно, имела в виду именно волка из мультфильма про поросят — такого, с высунутым языком и выпученными глазами. Банни это сравнение принял за комплимент. Теперь он каждый раз встречал ее словами: “Я все-таки закушу сегодня свежей поросятинкой!” Банни и сейчас подумывает, не стоит ли вывалить язык и выпятить глаза в следующий раз, как она на него посмотрит, но обнаруживает — и испытывает от этого что-то вроде удовлетворения, что ему на все это наплевать.

Рядом с Пэтси Паркер Банни видит Ребекку Бересфорд, которую Либби по поводу и без повода называла “старшей сестрой, которой у нее никогда не было”, “братом по духу” и “своим самым лучшим другом в мире”. Ребекка Бересфорд перестала разговаривать с Банни много лет назад, после одного случая на пикнике на пляже Роттингдин, который произошел из-за половины бутылки “Smirnoff ”, сырой сосиски, пятнадцатилетней дочери Ребекки и неверной интерпретации знаков. Целый год раскаяния и подмазываний не смог усмирить гнева Ребекки, вызванного этим происшествием. Банни подозревал, что Ребекка Бересфорд испытывала патологическую зависть по отношению к родной дочери: в том, что касается внешности, та переплюнула мать. Когда она в своей несовершеннолетней красе прохаживалась по галечному пляжу в Роттингдине в бикини из одних веревочек, на присутствующих мужчин это произвело такое неизгладимое впечатление, что слышно было, как чпокают, вываливаясь из орбит, глазные яблоки и как в общем для всех направлений с ревом несется по сосудам кровь. Ребекке Бересфорд оставалось лишь съежиться от стыда, когда последние остатки собственной красоты покинули ее навсегда — как покидают перепуганные жильцы дом с привидениями. В конечном итоге между Банни и Ребеккой было принято молчаливое соглашение о том, что единственный возможный вариант отношений между ними — это взаимное презрение. Ну и плевать. Ребекка Бересфорд бросает злобные взгляды на Банни с противоположного конца церкви.

Рядом с ней сидит ужасно сексуальная Хелен Клеймор, она тоже недобро посматривает на Банни, но Банни видит, что ее озлобленность неискренна и что на самом-то деле она сейчас очень даже не прочь. И это не личное мнение Банни, а констатация факта. Хелен Клеймор одета в облегающий костюм из черного твида, и костюм этот делает что-то немыслимое с ее грудью: грудь выглядит воинственно и торпедоподобно, а уж с глубинной бомбой ее филейной части в этом костюме происходит нечто и вовсе космическое. Хелен Клеймор уже долгие годы посылает Банни такие вот сигналы, поэтому Банни набирает в грудь воздуха и позволяет себе раскрыться навстречу ее вибрациям подобно медиуму, или спириту, или кому-то вроде этого. Он дает волю воображению, но вспоминает — уже примерно в миллионный раз, — что воображения у него нет, и поэтому просто представляет себе ее вагину. Некоторое время Банни ею любуется — наблюдает, как вагина кружит у него перед глазами подобно божественному явлению, раскрывая пред ним свои тайны, и чувствует, что член его твердеет и становится похож на гнутую вилку, или волшебную лозу, или рукоятку для спуска воды в унитазе — Банни никак не может сообразить, на что больше.

Тут он слышит, как где-то неподалеку со свистом выпускают воздух, и, оглянувшись, видит мать Либби, миссис Пеннингтон, которая таращится на него с выражением ужаса и нескрываемой ненависти на лице. У нее даже зубы оскалены. Застигнут на месте преступления, думает Банни и склоняет голову в молитве.

Мальчик смотрит на отца и затем — на миссис Пеннингтон, он улыбается ей и, робко подняв руку вверх, невесело машет. Бабушка смотрит на него, горестно и гневно качает головой и неожиданно громко всхлипывает. Ее муж, симпатичный мужик, которого год назад хватил удар и который с тех пор препоручен инвалидной коляске, с трудом поднимает трясущуюся ладонь и кладет ее на руку безутешной жены.