Почти два дня Сыч скрывался от них: день бродит где угодно, а лишь поздним вечером проберется на сеновал, поспит, а утром, чуть свет, снова бегом со двора. Старик Зубов забеспокоился: куда пропал Хведор. И когда увидел его, подозвал к себе, усадил рядом:

– Что с тобой, Хведор?

Сыч ответил, что с ним ничего особенного не случилось, что он был у своего приятеля Андрюшки Шустова, который живет в новом городе. Говорит Сыч, а сам в сторону смотрит, боится, что старик сразу догадается обо всем.

– Нехорошо, нехорошо, Хведор, – начал Зубов. – Мы тебя кормим, поим, и ты должон нам помочь оказывать. За водичкой сходить, то-се. Авдотья, мать наша, чать, старуха уже… А у меня дела.

Сыч хотел было сказать, что пусть Генка помогает, а он, Федька, больше работать на них не будет, раз они такие… Но промолчал, только вздохнул. А Зубов продолжал говорить медленно, с чувством.

– Ты человек уже взрослый и, чать, сам все в толк возьмешь: кто полезный, тот уважаем. Коли будешь вести себя так, уважение наше потеряешь. Мы любим все честь по чести.

«Ага, – подумал Сыч, – честные нашлись. Знаю я вас теперь…»

Старик закашлялся, вынул из кармана платок. Сыч краем глаза глянул на покрасневшее от натуги лицо, на обвисшие усы, которые тот медленно стал вытирать платком. И будто в сердце кто иголкой ткнул: платок-то, платок! Зеленый в белый горошек, точно такой он на ярмарке вытащил у женщины. Но разве такой платок один на свете? Да и как бы он мог попасть к Зубову? Чепуха. Конечно, чепуха. Но почему старик подозрительно глянул на Сыча и поспешно спрятал платок в карман? Или показалось? Сейчас Сычу только и мерещится, что от него что-то скрывают или обманывают.

– Ты слушаешь меня, Хведор? – доносится до Сыча. Сыч опомнился, кивнул головой.

– Слушаю…

– Плохо слушаешь. А я тебе ниверситеты преподаю. Этого, брат, в книжках нету.

И Зубов снова заговорил о Федькиных обязанностях, о том, что стыдно есть незаработанный хлеб, что Федька должен радоваться, что его полюбил и приютил он, старик Зубов. Наговорившись, старик куда-то не спеша отправился. Пришел он поздно и не один, а с Петром и Генкой. Заяц присел было рядом с Сычом, но тот поднялся и пошел на сеновал.

– Ты смотри, сопля-то как загордилась!

Ночь надвигалась темная, глухая. Сыч улегся поудобней, накрылся стареньким байковым одеялом, привычно устремил взгляд в большую щель в крыше. Там всегда сверкала лучистая голубая звезда. Сегодня ее не было – тучи заволокли небо. Долго ворочался, не мог уснуть, думал. Но только пришел сон, над самым ухом раздался грубый голос.

– Эй, вставай!

Сыч вздрогнул, вскочил на ноги: «Милиция?!»

– Слышь, вставай!

«Ах, это Петро. Напугал, черт».

– Зачем?

– Потом узнаешь. Идем. «Опять воровать».

– Не пойду

– Ты, щенок! – взревел вдруг Петро так, что Сыч оробел. Быстро натянул пиджак, спустился с сеновала.

– Куда?

– Увидишь. И вообще заткни глотку.

Вышли на улицу. Ночь была мрачная, тихая. Нигде ни одного освещенного окошка, будто в домишках вымерли все люди. Миновали одну улицу, другую, третью. Только сейчас Сыч сообразил, что идут они к противоположной окраине старого города. «Что ему там нужно? – еле поспевая за Петром, думал Сыч. – Куда он тащит меня?» На какой-то особенно темной улице от забора вдруг отделились и направились к ним две черные фигуры. Они подошли к Петру, о чем-то быстро зашептали. В одной из них Сыч сразу узнал Сеньку, другого ни разу не видел.

– Добро! – наконец произнес Петро и легонько подтолкнул незнакомого. – Иди, Цыган.

«Цыган» свернул в сторону, а Сенька зашагал рядом с Петром. Минут через пять остановились на углу неширокого проулка. Сначала Сычу показалось, что он никогда здесь не был, но, оглядевшись, заметил высокую трубу бани, что торчала, как черный столб. «Ах, вот где мы, – почему-то обрадовался он и даже шутливо подумал. – Не мыться ли задумал Петро». Но тот, настороженно всматриваясь в темень, раза два оглянулся. Потом к Сычу:

– Видишь? – шепотом спросил он. – Видишь, магазин?

– Вижу, – тихо ответил Сыч, глядя на неярко горящую лампочку над дверью небольшого промтоварного магазинчика.

– Вы с Сенькой туда. Я остаюсь здесь. Чуть что – дам знать. Глядите.

Сенька и Сыч медленно пошли вперед. С противоположной стороны проулка тоже шли двое. Сыч дернул Сеньку за рукав.

– Наши, – шепотом ответил тот.

Что произошло дальше, Сыч помнит плохо. Двое незнакомых скрутили сторожа, заткнули рот тряпкой и сунули его в будочку, Сенька выдавил в окне стекло и приказал Сычу:

– Лезь!

Потом, нагрузившись узлами, все почти бегом помчались по темным глухим улицам к церквушке. Когда Сыч вернулся домой, уже светало. Во дворе стоял Зубов. Это почему-то не удивило Сыча. Он, не сказав ни слова, полез на сеновал, а старик, не спросив ни о чем, вошел в дом. «А ведь все знает старый хрыч», – вдруг спокойно и равнодушно подумал Сыч.

Воскресное утро Тимка и Светка встретили короткой, но горячей перепалкой. Перепалка началась, казалось, из-за пустяка: кому идти к бабушке в старый город за картошкой и овощами. Мать, зная упрямые характеры близнецов, никогда не поручала работу одному из них, а всегда обращалась сразу и к Тимке, и к Светке: «Надо сходить в магазин за хлебом, дети». Ребята быстро решали, кому идти.

Сегодня, когда мама сказала, что надо принести от бабушки овощи и картофель, Тимка сразу стал небывало вежливым:

– Сбегай, Света, к бабушке, пожалуйста. У меня, знаешь, дело одно есть важное.

У него никаких важных дел не было, просто не хотелось идти. Однако Светка пожала плечами, словно говоря: сочувствую, но помочь не могу. Тишке показалось, что в ее зеленых глазах сверкнул ехидный огонек. Это немедленно вывело его из себя.

– Эгоистка, – закричал Тимка, не желая больше соблюдать дипломатии. – Черствая корка, сапожная щетка – вот кто ты! Будто я из-за лени отказываюсь.

Светка словно ждала этих слов и сразу насела на Тимку.

– Вот именно из-за лени. Лентяй! Все время на моей спине ездишь. Захребетник!

– Это я-то? – вскричал Тимка.

– Ты-то, ты-то, ты-то! – визгливо запела Светка, приплясывая. А потом отбежала к двери и оттуда спокойно заявила:

– И вообще ты мне надоел!

Тимка был обескуражен. Ему хотелось сказать что-нибудь колкое, что бы крепко задело Светку, но, как назло, ничего не приходило на ум. Он стоял, растопырив руки, открыв рот, будто куковал:

– А ты… А ты… А я… – и неожиданно для самого себя выпалил: – А я не открою тебе одной страшной тайны!

Светка засмеялась, смекнув, что Тимка хочет поймать ее на дешевую удочку.

– Чего смеешься? – горячился Тимка. – Если бы я рассказал о ней, у тебя волосы дыбом встали.

На этот раз Светка не засмеялась. Что-то правдивое было в словах брата. Она и раньше замечала, что Тимка скрывает что-то от нее. Но что – не могла ни догадаться, ни выследить. А вдруг и в самом деле у него имеется тайна?

– Ты не врешь, Тима? – миролюбиво и очень ласково произнесла Светка, отходя от двери.

– Зачем я буду врать? Мы только вдвоем знаем эту тайну – я да Андрюшка.

– А мне скажешь?

– Тебе, такой занозе? – крикнул обидчиво Тимка. – Ты вон выручить меня не хочешь.

– А если я схожу за картошкой – скажешь?

Тимка ликовал: наконец-то поймал Светку! Теперь он шел напролом.

– Тогда скажу.

А сам подумал: «Черта два ты узнаешь нашу тайну». Светка сразу засобиралась к бабушке, взяла корзинку и уже с порога довольно внушительно заявила:

– Смотри, Тимка, обманешь – всю жизнь жалеть будешь.

Тимку хоть и встревожили эти слова, но настроение было отличное. Он вслед за Светкой выскочил во двор и пошел к «Веселому керогазу». Там уже собрались почти все, но, к удивлению, никто ничем не занимался. Ребята были чем-то взволнованы и возбуждены: спорили, стараясь перекричать друг друга, размахивали руками. Алька еще издали закричал Тимке: