– Сейчас, сейчас, еще разок стрельну…

В это время кто-то прибежал на пустырь и крикнул:

– Айда, ребята, во двор. Андрюшке и Тимке мотоцикл подарили. Настоящий!

И мальчишки, словно ветер, сорвались с места.

– Куда вы, ребята? – крикнул Яшка. – Сейчас каждому дам пострелять.

Никто не обратил на этот призыв внимания, никто не оглянулся. Но что самое обидное, побежал со всеми Димка Удодов. Яшка чуть ли не силой хотел удержать его, обещал дать выстрелить десять раз подряд, но Димка только отмахнулся:

– А ну тебя с твоим ружьем!

Яшка остался вдвоем с верным Котькой. Теперь не перед кем было ломаться и задаваться. У ребят появилось более интересное дело, чем ружье, и они убежали. Пять минут назад Яшка был героем дня, его ласково называли Яшей, теперь он никто. Яшка чуть не плакал от досады и обиды. Ему казалось, что ребята навсегда признают его первым и будут выполнять любое Яшкино желание, а вышло иначе. Никто Яшку не признал первым, ребята плюнули на его ружье и убежали. Очень обидно. И зло берет.

Яшка уныло глянул на консервную банку и, не говоря ни слова, пошел ко двору. «Что за мотоцикл? – думал Яшка. – Кто подарил? Вот повезло Тимке и Андрюшке». Подойти к ребятам не захотел из принципа, а спрятался с Котькой в кустах. Он видел, как ребята вывели мотоцикл из подъезда, как шумно покатили его к мастерской. Яшка завистливо глядел на ребят. Как бы он хотел идти вместе со всеми и так же громко радоваться, но он сидит в кустах и не трогается с места. Котька нетерпеливо топчется рядом.

– Чего мы стоим здесь, как дураки? – не понимающе пожимает он плечами. – Идем к ребятам? Хоть мотоцикл посмотрим. Идем?

Яшка не ответил. Долго, долго стоял не шевелясь, потом ни с того, ни с сего заорал на Котьку.

– Уходи отсюда! Уходи, а то!.. – И размахнулся ружьем. Котька испуганно отскочил:

– Ты чего, спятил?

– Уматывай, а то башку расшибу!

Котька, так и не поняв ничего, как пуля выскочил на тротуар. А Яшка выбрался с другой стороны сквера и направился на пустырь, к своему тайнику.

Домой ружье заносить еще не решался.

Часов в девять утра в окно кто-то настойчиво забарабанил. Сыч проснулся, соскочил с лавки и, протирая глаза, бегом бросился открывать. На пороге стояла женщина-почтальон.

– Долгонько спите, молодой человек, – приветливо сказала она. – Письмо вам заказное. Извольте расписаться.

– Неужели письмо?! От кого? – обрадовался Сыч.

– Распишешься, прочтешь и все узнаешь…

Письмо было на имя отца. Обратный адрес воинский. Сыч недоуменно вертел в руках конверт и никак не мог угадать, кто же написал письмо. Сначала хотел дождаться отца, но его уже целые сутки нет дома и неизвестно, когда придет.

Не так уж часто приходили к Макаровым письма. Сыч помнит только два письма, и то их получили еще при маме. Сегодня хозяин письма он, Сыч. Тревожно бьется сердце, предчувствуя что-то необычное и приятное. Сыч распечатал конверт, вынул письмо. Из свернутого вчетверо листка вдруг выпала небольшая фотография. Сыч схватил ее. На него смотрел молодой большеглазый парень в фуражке и погонах. На груди красовались два значка: гвардейский и еще какой-то. Даже на фотографии было видно, как блестели они. На погонах Сыч заметил три полоски: сержант. «Кто он такой?» Сыч отложил фотокарточку, взялся за письмо. Прочитал его одним духом и так разволновался, что сразу и не понял всего, о чем писал сержант. Принялся вторично читать, теперь уже более спокойно и медленно.

«Дорогой и многоуважаемый Филипп Григорьевич, здравствуйте! Пишет это письмо ваш родственник, ныне воин-ракетчик Советской Армии Борис Казаков.

Как вы поживаете? Как ваше здоровье? Как живет и учится мой племянник Федя? Он уже, наверное, сильно вырос. Я видел его, когда ему было годков пять. Помните, я еще тогда приезжал из детдома к вам в гости?

Ну так вот, дорогой Филипп Григорьевич, служу я неплохо, являюсь отличником боевой и политической подготовки, имею две благодарности от командования. Все это, конечно, хорошо, но вот-вот заканчивается срок моей службы, а ехать мне некуда – нет у меня никого близких и родных. Была сестра Катя, ваша то есть жена, но и той теперь не стало. Кроме вас, Филипп Григорьевич, и Феди нет у меня больше родных. Вот я и решил написать вам, Филипп Григорьевич, не примете ли вы меня на первое время к себе, пока я покрепче на ноги не встану. Работы я не боюсь, кое-чему научился – я и шофер, и тракторист, и слесарь. Вчера да и раньше я читал в газете про ваш город, что там развертываются большие новостройки. Многие мои товарищи по оружию собираются ехать в ваш город. И я тоже с радостью поеду, если на то будет ваше согласие, Филипп Григорьевич.

Остаюсь ваш сержант Борис Казаков».

Прочел Сыч письмо и снова взял фотографию. Вот это да – ракетчик! Долго смотрел на открытое лицо своего родного дади, которого он совсем не помнил. Только сейчас, словно через белесый туман, увидел Сыч давно минувшее: мать, отца с письмом, услышал слова, чудом сохранившиеся в памяти. «Борька-то, а? Башковитый малый! Из него, пожалуй, большой толк выйдет»… «Значит, – думает радостно Сыч, – те два письма тоже были от дяди Бори». Смотрит на фотокарточку Сыч и что-то до боли близкое, родное находит в лице этого, собственно, незнакомого сержанта. Особенно глаза и брови. «Да ведь он на маму похож. Ну, конечно! Вот здорово-то!» А что здорово – Сыч так и не может объяснить. Но радость уже заполнила всю грудь, распирает ее и скоро, наверное, не вместится, вырвется наружу. «Скорей бы батя пришел. Вместе напишем письмо дяде Боре. Пусть приезжает»…

В сенях неожиданно хлопнула дверь. Сыч быстро обернулся. Вошли Заяц и Жмырь, оба злые.

– Долго мы тебя ждать будем? – заорал Заяц.

Сыч засуетился, одеваясь. Он и забыл, что сегодня в городе открывается ярмарка и им предстоит много работы. Еще вчера брат Жмыря Сенька предупреждал, чтобы ребята пораньше пришли на ярмарку: «Пока деньги у всех целы и лежат в карманах».

– А я вот письмо получил, – проговорил Сыч. – Из армии. От дяди. Он – ракетчик. Обещает приехать жить к нам, У него тоже никого родных нет, кроме нас. И карточку прислал. Хотите посмотреть? – И протянул фотографию. Жмырь мельком взглянул на снимок.

– Приедет, говоришь? – засмеялся. – Ну, твой батя не особенно обрадуется.

– Почем ты знаешь? – спросил Сыч.

– Да уж знаю… – и передал фотографию Зайцу. Тот повертел ее в руках и будто плюнул Сычу в лицо. – Ну и лоб твой дядя. Какой он к черту ракетчик? Кашевар, наверное. – И добавил с презрительной ухмылкой. – Спрячь и никому не показывай, а то…

Что «а то…», Заяц не досказал. Сыч, коротко взмахнув рукой, ударил его в лицо. Если бы не Жмырь, худо б пришлось Зайцу. Жмырь вынул ножик и не дал разгореться драке.

Сыч, одерживая ярость, пригрозил Зайцу.

– Я тебе еще покажу.

Он бережно положил фотографию во внутренний карман пиджачка, а письмо оставил на столе, чтобы отец, как только придет, увидел его.

Ярмарка разместилась на просторной рыночной площади. Здесь и без того всегда полно народу, а сегодня и подавно. Разноцветные торговые палатки, понастроенные специально для ярмарки, несмолкаемый говор, смех – все это создавало праздничное настроение. Но только не у Сыча. Он все еще не мог забыть обиду, нанесенную Зайцем. У входа на ярмарку ребят встретил Сенька, высокий детина с заплывшим от водки и сна лицом.

– Вы что так долго, мерзавцы? – хрипло заругался он. Жмырь кивнул на Сыча:

– Из-за него. Драться на Зайца полез.

Сенька сузил глаза, скосил губы набок.

– У-у, сова лупоглазая, – и с силой провел вонючей ладонью по лицу Сыча сверху вниз.