Отсюда следствие номер один:

Хрущёвско-брежневско-горбачёвская элита сама была главным тормозом, вредителем в системе.

Следствие номер два:

Крах системы устроил не Сталин (он её создал), а Хрущёв и Горбачёв. Хрущёв начал, Горби добил.

Следствие номер три:

Пока снова не будет восстановлена система массового поощрения творчества масс, энтузиазма, обеспечена система выдвижения наверх не особо подлых, как сейчас, а инициативных и грамотных, мы будем отстающими и будем нищими.

И конец страны уже ясно виден с такой политикой и с такой элитой.

Следствие номер четыре, последнее:

Сталин своей деятельностью доказал то, что потом (только сейчас, в XXI веке!) подхватили на Западе – ставка на супертехнологии – пустышка, если не подкреплена вполне конкретными социальными и организационными технологиями.

Он создал то, что на Западе ныне носит гордое название «прожект-менеджмент». Но применил он эту оргтехнологию, не на уровне одного предприятия, а на уровне всей страны. И именно эта система стала той «ракетой», что вынесла нас к звёздам.

Александр БОГАТЫРЁВ,

http://nnm.ru/blogs/Lynx91/ocherednaya_antistalinskaya_glupost/#cut

Н.С. ХРУЩЁВ и его последователи – ДА

Г.Г. ЯГОДА - НЕТ

Заявление Ягоды. В продолжение долгих дней допросов я тщетно пытался скрыть преступную, изменническую деятельность против Советской власти и партии. Я надеялся, что мой опыт работы в ЧК даст мне возможность совсем скрыть от следствия всю сумму моей предательской работы, либо, если это мне не удастся, свести дело к чисто уголовным и должностным преступлениям. Я надеялся также, что мои сообщники, в силу тех же причин, не выдадут следствию ни себя, ни тем более меня.

Планы мои рухнули, и поэтому я решил сдаться. Я расскажу о себе, о своих преступлениях все, как бы это тяжело мне ни было.

Вопрос. Почему тяжело?

Ответ. Потому что придется мне впервые в своей жизни сказать правду о себе лично. Всю свою жизнь я ходил в маске, выдавал себя за непримиримого большевика. На самом деле большевиком, в его действительном понимании, я никогда не был. Мелкобуржуазное мое происхождение, отсутствие теоретической подготовки — все это с самого начала организации Советской власти создало у меня неверие в окончательную победу дела партии. Но собственного мировоззрения у меня не было, не было и собственной программы. Преобладали во мне начала карьеристические, а карьеру свою надо было строить, исходя из реальной обстановки. Какова была эта обстановка? Советская власть существовала, укреплялась, я оказался в аппарате б. ОГПУ и поэтому я вынужден был исходить именно из этих конкретных факторов. Взбираясь по иерархической лестнице, я в 1926 году дошел до зампреда ОГПУ. С этого момента и начинаются мои первые попытки игры на «большой политике», мои представления о себе как о человеке, который сумеет влиять на политику партии и видоизменять ее. Это было после смерти Дзержинского, в период открытой борьбы троцкистов с партией. Я не разделял взглядов и программы троцкистов, но я все же очень внимательно приглядывался к ходу борьбы, заранее определив для себя, что пристану к той стороне, которая победит в этой борьбе. Отсюда и та особая линия, которую я проводил в то время в борьбе с троцкизмом.

Вопрос. В чем же конкретно выражалась эта ваша особая линия в борьбе с троцкизмом?

Ответ. Когда начались репрессии против троцкистов, вопрос о том, кто победит (троцкисты или ЦК ВКП(б)) окончательно, еще не был решен. Во всяком случае, так думал я. Поэтому я, как зампред ОГПУ, в карательной политике исходил из того, чтобы не озлоблять против себя троцкистов. Направляя троцкистов в ссылки, я создавал им там такие условия, при которых они могли бы продолжать свою деятельность и не чувствовали бы себя осужденными. Само собою разумеется, что, когда полностью определилась победа партии над троцкизмом, когда партия пошла за Центральным Комитетом, за Сталиным, я тоже поспешил показать себя как непоколебимого сторонника ЦК, оставаясь, конечно, на своих прежних позициях неверия в победу линии ЦК, оставаясь для ЦК в непроницаемой своей маске. Если в какой-либо мере применим ко мне термин двурушника, то я являюсь ярким образцом его, пожалуй, даже пионером двурушничества.

Вопрос. Ваша линия по отношению к троцкистам была вам продиктована со стороны троцкистской организации?

Ответ. Нет, в данном случае я действовал самостоятельно, по собственной инициативе. Выше я объяснил, какими мотивами я руководствовался. Иначе обстояло дело, когда на арену борьбы с партией выступили правые. Здесь моя роль была более определенной: с правыми я был организационно связан.

Вопрос. Но нам еще не совсем ясен вопрос о ваших взаимоотношениях с троцкистами. Организационные связи с троцкистами у вас были?

Ответ. В тот период не было. Они возникли значительно позже, когда троцкисты вошли в блок с правыми.

Вопрос. Об этом мы поговорим в дальнейшем. Вы собирались рассказать о ваших связях с правыми.

Ответ. Да. Я говорил, что с правыми у меня были организационные связи. Начало этим связям было положено в моих личных взаимоотношениях с Рыковым, бывшим тогда председателем Совета Народных Комиссаров. Как зампред ОГПУ, я часто встречался с Рыковым, сначала на заседаниях, а затем и дома у него. Относился он ко мне хорошо, и это мне льстило и импонировало. Личные отношения у меня были также с Бухариным, Томским и Углановым. (Я был тогда членом бюро МК, а Угланов секретарем МК.) Когда правые готовились к выступлению против партии, я имел по этому поводу несколько бесед с Рыковым.

Вопрос. Где, когда, какого характера беседы?

Ответ. Это было в 1928 году, у Рыкова в кабинете. О характере этого разговора у меня в памяти сохранилось, что речь шла о каких-то конкретных расхождениях у Рыкова, Бухарина, Томского с Политбюро ЦК по вопросам вывоза золота и продажи хлеба. Рыков говорил мне, что Сталин ведет неправильную линию не только в этих вопросах. Это был первый разговор, носивший, скорее, характер прощупывания и подготовки меня к более откровенным разговорам. Вскоре после этого у меня был еще один разговор с Рыковым. На сей раз более прямой. Рыков изложил мне программу правых, говорил о том, что они выступают с открытой борьбой против ЦК и прямо поставил мне вопрос, с кем я.

Вопрос. Что вы на это ответили Рыкову?

Ответ. Я сказал Рыкову следующее: «Я с вами, я за вас, но в силу того, что я занимаю положение зампреда ОГПУ, открыто выступать на вашей стороне я не могу и не буду. О том, что я с вами, пусть никто не знает, а я всем возможным с моей стороны, со стороны ОГПУ, помогу вам в вашей борьбе против ЦК».

Вопрос. Значит, в 1928 году вы примкнули к правым и скрывали это от партии?

Ответ. Да.

Вопрос. В 1928 году правые открыто выступали против партии. Почему вы, являясь правым, открыто не выступали, а конспирировали свое участие в организации правых?

Ответ. Это вытекало из всей моей линии поведения. Дело складывалось таким образом: с одной стороны, беседы Рыкова со мною определяли мои личные симпатии к программе правых, с другой стороны, из того, что Рыков говорил мне о правых, о том, что кроме него, Бухарина, Томского, Угланова, на стороне правых вся московская организация, ленинградская организация, профсоюзы, из всего этого у меня создалось впечатление, что правые могут победить в борьбе с ЦК. А так как тогда уже ставился вопрос о смене руководства партии и Советской власти, об отстранении Сталина, то ясно было, правые идут к власти. Именно потому, что правые рисовались мне как реальная сила, я заявил Рыкову, что я с ними.