Современная наука, основанная на результатах поиска археологов и этнографов, считает, что музыка действительно возникла в первобытном обществе. Процесс ее «вызревания» продолжался весьма долго. Поначалу музыка не отличалась самостоятельностью. Она входила в состав «праискусства» — своего рода синкретического, нерасчлененного комплекса, где в зародыше находились и танец, и поэзия, и музыка. Служило это «праис-кусство» самым. различным целям: помогало общаться, организовывало труд, эмоционально воздействовало на участников ритуала. Звуки были, надо полагать, достаточно хаотичны. Затем из них сложились напевы и наигрыши — простенькие, в несколько тонов. А дальше — все большее логическое осмысление, все большая организация музыки.

Теперь зададимся вопросом: чем, собственно говоря, отличается музыка Моцарта от музыки шамана? Давайте посмотрим на это с точки зрения воздействия ее на человека. Моцарт обращается как бы ко всему человеку. К его разуму, жизненному опыту, накопленным переживаниям, к самым разным чувствам. Шаман «прет» напрямик, находя кратчайший путь к восприятию слушателя. Жесткий ритм, громкость, преобладание низких нот — все для того, чтобы напугать, ужаснуть, заставить подчиняться. Это основа ритуальной музыки и африканских шаманов. Она послужила базой для мелодики религиозных песнопений негров Америки. Примерно теми же средствами добиваются своего и рокеры. Как вы помните, цель свою они не скрывают, напротив — выставляют напоказ.

Помилуйте, могут возразить нам, цель — ладно. Но с чего вы взяли, будто музыкальные средства рока способствуют ее осуществлению? Ну громко, ну низкие ноты, ну ритм — и что из того? А вот что.

Звук, хотим мы того или нет, несет определенную эмоциональную информацию. Согласитесь, одни звуки кажутся вам тревожными, другие — успокаивают. Вы не задумывались, почему так происходит? Нет? Ученые же — народ любознательный, нашлись люди, задумавшиеся над этим. Так появилась лингвистическая теория содержательности звуковой формы в языке. Один из ее создателей, А. П. Журавлев, написал несколько лет назад занимательную книжку «Звук и смысл». Есть там раздел, в котором автор пытается ответить на вопрос, почему звук несет определенный смысл. Чтобы разобраться, что к чему, вернемся вновь в первобытное общество, на самые ранние его ступени. Люди еще не владели как следует языком, в основном — отдельными звуками. Но каждый крик что-то значил: в нем были тревога, призыв, информация о наличии пищи. Стало быть, звуковые сигналы несли содержание. Откуда же оно бралось? Надо думать, из содержательности звуков самой природы. Это только на первый взгляд кажется, — что звуки, окружающие нас, существуют сами по себе. Они обязательно связаны с какими-то явлениями. Шелестят от ветра листья, гул сопутствует извержению вулкана, громыхает камнями быстрая горная река. Мы, люди XX века, достаточно оторваны от природной стихии. Даже дождь и гроза нам не страшны. Поднимем воротник плаща, раскроем зонтик — и все. А древнему человеку все происходившее вокруг было далеко не безразлично, он почти полностью зависел от природы. Одни ее явления угрожали жизни, другие сулили покой, третьи заставляли насторожиться. И все сопровождалось определенными звуками.

А какими именно? Ученые вывели закономерность: опасным, устрашающим явлениям природы соответствует чаще всего звук одного акустического типа, а безопасным — другого. Возьмем первый тип. Извержение вулкана — звуки низкие, сильные, шумные. Короче, никакой мелодичности. Но разве не из того же ряда раскаты грома, грохот горного обвала, шум штормового ветра, рев хищных зверей? Теперь обратим свой слух к звукам второго типа. Пение птиц, журчание неглубокого ручья, звон капели, пересвист мелких животных.

Звуки высокие, обычно негромкие и мелодичные. В общем, как правило, то, что происходит быстро, агрессивно, сопровождается звуками краткими, резкими. А медленному движению присущи звуки протяжные, плавные.

Десятки тысяч лет мозг человека воспринимал совместное воздействие двух факторов: явления и звука. В результате должен был неизбежно выработаться условный рефлекс. Тот самый, открытый академиком И. П. Павловым. Помните хрестоматийный пример про звонок, собачку и пищу. Звенит звонок — собаке дают поесть. И так день за днем. В итоге у животного начинал выделяться желудочный сок уже на сам звук, даже при отсутствии пищи. Попросту говоря, собака реагировала уже не на явление, а на связанный с ним звук. Вот такой же рефлекс за тысячелетия выработала у человека и природа. Он стал воспринимать звук как явление, которое этот звук вызвало. Низкие, громкие, шумные звуки пробуждали в человеке чувство опасности, тревоги. А звуки высокие, негромкие и мелодичные напрямую связывались с явлениями безопасными, успокаивающими. Вот таким образом и заложена в нас возможность наделять звук смыслом.

Журавлев приводит случаи, когда связь звука со смыслом подчас противоречит логике. «Скажем, — пишет он, — от ворона и филина никакого вреда человеку — одна только польза. Но в людском поверье «ворон беду накаркает», а филин совсем уж жуткая птица, и в любой сказке от него только зло. За что же их не любят? А за то, что крики их — звуки низкие, громкие, немелодичные. Звуки страха и опасности. Вот и сделали из них пугала ни за что ни про что».

Условные звуковые рефлексы стали со временем безусловными, войдя, как говорится, в нашу плоть и кровь. Признайтесь, кому из вас не доводилось вздрагивать при ударе грома? Да что гром, неожиданно хлопнула неподалеку дверь — и вы инстинктивно обернулись в сторону звука, подскочили на месте. Чего вы испугались? Звук-то сам по себе ничего сделать не может. И вы это знаете. Но тем не менее…

Кстати, мы забыли нашего первобытного «приятеля». Как он реагировал на звуки, мы, кажется уяснили. Но ведь он и сам их издавал. И, ориентируясь на природу, наполнял определенным смыслом. Нужно было напугать — он «работал на низах», порыкивал, а хотел успокоить — переходил на звуки высокие, более мелодические. Если мы теперь перескочим через бездну веков, то увидим, что шаман, описанный в романе Обручева, и африканский колдун использовали одни и те же средства. Они без сомнения знали, какая музыка какой эффект производит на слушателей, и издавали звуки одурманивающие, подчиняющие, даже гипнотизирующие. Все это перекочевало в негритянские религиозные песнопения, а оттуда — в рок.

«Эй, что произошло? Когда-то я жил в Техасе. У меня были плохие зубы, и я пел голосом, испорченным гландами и аденоидами, заикаясь и взвизгивая. Кто-то сказал мне, что я заводной парень, и я двинулся в Нью-Йорк. Здесь я встретил людей, которые поправили мне зубы, дали мне новые очки, причесали меня и одели в настоящей итальянской манере. Затем они назвали меня Бадди Холли — разве плохое имя? Они послали меня на гастроли, двинули меня на телевидение, и теперь я звезда рок-н-ролла. Всюду, где я ни появляюсь, девушки визжат от восторга, парни просят у меня автограф, и я катаюсь на кадиллаке. Но иногда я не могу поверить во все это — я вспоминаю штат Техас, где все надо мной смеялись, и спрашиваю себя: неужели это — в прошлом?»

Над текстом — фотография. Шикарный автомобиль у трапа лайнера. По трапу поднимается улыбающийся парень. Улыбка открытая, добродушная, немного застенчивая. Бадди Холли — одна из первых «звезд» на небосклоне рок-н-ролла.

Но вспомним слова поэта о том, что «если звезды зажигают, значит, это кому-то нужно». Кому же нужно зажигать «звезды» рока? Публике? Композиторам? Самим исполнителям? На эти вопросы мы и попробуем отыскать ответ. Давайте перенесемся в Америку начала пятидесятых годов. Время и место выбраны нами, конечно, не случайно. Именно тогда и именно там зародился рок. А вернее сказать, его прямой предшественник — рок-н-ролл.

Он буквально метеором ворвался в популярную музыку. Всего несколько лет понадобилось ему, чтобы завоевать США, а затем и Западную Европу. Можно предположить, что происходило все стихийно, само собой. Но этому противоречит хотя бы то, что уже на начальном этапе экспансии ярко вспыхнули «звезды», причем не случайные фигуры.