Поэтому академиками теперь становились преимущест-венно директора институтов, назначаемых «на должность» совсем по другим критериям, весьма далеким от науки. Чуть позднее, когда стали организовываться региональные отделения Академии наук, звание действительного члена Академии стало своеобразной взяткой – компенсацией за перемену московской прописки на периферийную.
Выступая в марте 1991 г. на годичном Общем собрании Академии наук член – корреспондент Е.А. Радкевич резко критиковала подобную практику: “сегодня такой «выдвиженец» возглавил академический институт, завтра – проштрафился, но членом – корреспондентом АН СССР он все равно останется. В итоге девальвируются научные кадры Академии наук. Ситуация, видимо, непоправимая, поскольку тенденция эта очень устойчи-вая” [567]. Е.А. Радкевич знала эту «проблему» изнутри, ибо сама в свое время “волею Президиума” Академии оказалась на Дальнем Востоке вдали от столичного шума и суеты.
В 60 – 70 годах членство в Академии наук было еще престижным и желанным для многих столичных чиновников. Они без сожаления расставались с креслами начальника управления или заместителя министра отраслевого министерства и отправлялись на периферию руководить рядовым академическим институтом. Компенсацию в виде звания члена – корреспондента Академии наук они считали вполне достаточной.
“За последнее время – говорил на том же Общем собрании академик П.В. Волобуев, – из-за наплыва в Академию так называемых организаторов науки, а также партийных и министерских работников, авторитет звания академика упал” [568]. Такие речи стали произноситься на излете перестройки, когда свое-мыслие перестало быть опасным.
…В 1929 году Академию наук вынудили принять в свои ряды первую десятку ученых с партийными билетами в кармане. Потом это стало делом обычным. Наконец, настало время, когда беспартийные неофиты Академии оказывались белыми воронами в сплошь коммунистической Академии наук.
В конце 30-х годов, в пору расцвета обезмысленной советской науки, Академия наук, завершив процесс полной советизации, распахнула свои двери для булгаковских шариковых и швондеров. Академиками стали все лидеры псевдонауки: М.Б. Митин, П.Ф. Юдин, Т.Д. Лысенко, А.Я. Вышинский и еще многие другие.
15 декабря 1955 г. академик П.Л. Капица жаловался Н.С. Хрущеву, что советская наука оказалась избыточно засоренной сорняками. Причину он видел в том, что спрос с науки стал непропорционально мал. При социализме, мол, денег на науку не жалеют. А это все равно, что удобрять землю без меры. На такой земле обильно произрастают сорняки. Ставки приличные, ответственности – ноль, работа престижная – чем не идеальная среда для сорняков? Прополки же нет. Да кто, собственно, будет полоть? Ведь сорняки захватили все командные посты в науке и теперь они и не сорняки вовсе, а совсем даже наоборот [569].
Подобная логика была характерна для многих ученых: ведь они сверяли свои взгляды на науку с «социалистическими идеалами» и не могли себе даже представить, что идеалы эти остались таковыми лишь для потребителей. Производители же реальной политики уже давно руководствовались совсем иными критериями, а потому целенаправленное взращивание послушной научной серости оказалось политикой вполне сознательной. Для партийного руководства она никогда не отождествлялась с «сорняками». Ведь не мог же забыть П.Л. Капица, что за 7 лет до его письма, в 1948 г. накануне открытия знаменитой сессии ВАСХНИЛ, где столь образно описанные им научные сорняки принимали парад мичуринской биологии, 35 человек решением ЦК ВКП(б) взяли да и назначили академиками ВАСХНИЛ [570].
Когда в 1957 г. было решено организовать Сибирское отделение Академии наук, то ей дали вакансии для тех, кто согласится поехать под Новосибирск и организовать там научные исследования. 28 марта 1958 года с целевым назначением были избраны 8 академиков и 27 членов – корреспондентов. Они сменили свои уютные московские и ленинградские квартиры на новостройки Академгородка и отправились в Сибирь расширять фронт советской науки.
В дальнейшем, как уже было сказано, подобные инъекции стали обычным делом для Академии наук. Когда был снят коммунистический пресс, и вакансии для Академии более не согласовывались с Совмином и ЦК КПСС, разбухание Академии наук стало по сути неуправляемым.
22 декабря 1992 г. Вице – президент РАН А.А. Гончар признался, что в “последнее время рост численности состава Академии не поддавался контролю” [571]. Как это понимать? Очень просто: на выборы в Академию стали смотреть как бы «сквозь Устав» – избирали более, чем позволяли вакансии, а затем увеличивали их число. Кстати, и это стало следствием той «демо-кратии» выборов, с которой Академия сроднилась настолько, что упорно не замечает их явную несуразицу.
И подобная аморфная, неповоротливая структура, законсервировавшая в себе все «достоинства» прежней социалистической системы, по-прежнему отождествляет собой чуть ли не всю российскую науку.
Напомню, что в 1992 г., когда вся наша национальная наука рухнула в нищету, Академия наук продолжала увеличивать число своих членов: в 1992 г. в ее составе было 437 академиков и 611 членов – корреспондентов [572]. Однако принципы отбора оставались чисто советскими: в 1988 году, когда на Академию уже не давили партийные идеологи, Отделение философии не пропустило в Академию А.Ф. Лосева, а Отделение литературы и языка Ю.М. Лотмана. Подобных примеров масса.
Снятия только партийного пресса оказалось, однако, явно недостаточно. На климат Академии продолжает влиять традиционный для нее внутренний чиновничий гнет, а деятельностный и велеречивый балласт из «специалистов по управлению», набиравшийся в Академию долгие годы, еще более мертвой хваткой вцепился в тощающее на глазах горло настоящей науки. “Полуграмотный академик, не умеющий написать полстраницы текста, – замечают Н.Ф. Реймерс и В.А. Шупер, – это своеоб-разное наше «достижение». Можно сгореть со стыда за науку своей страны. Но что даст это прогрессу? Ведь бюрократы от науки так же не имут сраму, как мертвецы. Разлагаются себе в теле науки да посиживают в президиумах. Этакая квазинаучная элита” [573].
Когда было принято решение об организации Российской Академии наук в дополнение к еще существовавшей в то время АН СССР, надо было ее кем-то заполнить. Выделили сразу 160 вакансий академиков! Многие тогда же призывали своих коллег прекратить, наконец, практику избрания чиновников от науки. Как заметил академик В.М. Тучкевич, ученые двигают науку, а чиновники лишь “шелестят бумагами”. А академик В.И. Кейлис-Борок дополнил: “после массового появления новых академиков кто сможет серьезно относиться к этому званию?” [574].
Никто, конечно. Однако на наивные призывы к разуму в России всегда смотрели со снисходительной чиновничьей ух-мылкой и делали, само собой, как было выгодно научной номенклатуре.
Именно так она себя повела в 1989 – 1991 гг., когда Академию наук СССР сотрясала крайне любопытная коллизия. Она наглядно проиллюстрировала еще одну чисто советскую традицию нашего штаба отечественной науки – всегда идти в ногу с высшим политическим руководством страны.
В те годы, как мы хорошо помним, начался “парад суверенитетов”, никто не хотел развала страны, но все жаждали обрести бóльшую независимость от центра и начать самостоятельное суверенное плавание. У политиков, понятное дело, были свои эгоистические резоны. И они стремились перетянуть на свою сторону авторитетные государственные структуры. Не последнее место среди них занимала Академия наук СССР.
