«Правда выше России», – сказал Ф. М. Достоевский. Но не учел он, что для российского интеллигента существует только ЕГО правда, другой он не признает. А как ее примет Россия – и вовсе его не заботит.
…В 1914 -1917 гг. страна попала в крайне драматичную ситуацию – она оказалась под неудержимым напором двух мощных стихий: военной и политической, причем при полном отсутствии реальной правительственной власти. Подобная обстановка стала идеальной питательной средой для выплесков копившегося годами всеобщего недовольства. Уже в 1916 г. революция в России стала делом не только реальным, но практически неотвратимым. Все это чувствовали и с каким-то нервическим вожделением ждали ее.
«Никто не сомневается, что будет революция, – записывает 3 октября 1916 г. в своем дневнике З. Н. Гиппиус. – Никто не знает, какая и когда она будет» [380]. Даже генерал А. И. Деникин признавался впоследствии, что старой властью были недовольны «решительно все слои населения» [381].
Так, как З. Н. Гиппиус, думала, однако, только творческая интеллигенция, не связывавшая себя партийными путами и не боровшаяся с властью за светлое будущее своей родины. «Спасители» же России рассуждали иначе: они были убеждены в том, что идущая мировая война «не пустит» революцию, не даст разразиться еще и внутреннему хаосу. Так им хотелось, и они думали, что история посчитается с их идеалистическими расчетами.
В конце 1916 г. либералы поняли: с правительством им не по пути, но и устранить его им было не с руки – все же шла война, не могли же они «обезглавить» Россию в это время; другие (тоже демократы и тоже интеллигенты) уверяли своих сомысленников – не правы вы, господа, только устранив врага внутреннего (правитель-ство), можно победить и врага внешнего [382]. Так и бултыхалась демократическая русская интеллигенция вплоть до февраля 1917 г., когда продовольственный кризис все решил сам – без «партийной интеллигентской теории».
Хотя русская интеллигенция десятилетиями подготовляла революцию, но она вовсе не представляла себе, что же такое революция на практике, так сказать, в бытовом ее восприятии. Каковы ее пружины, куда будут ориентированы ее основные силы, как долго она будет продолжаться и сколь сильно повлияет на экономику страны. Интеллигенция не отдавала себе отчета в том, что когда разразится революция, исторический процесс на какое-то время станет неуправляемым, а это, в свою очередь, приведет к катастрофическим последствиям [383].
Одним словом, когда мечты о революции стали для интеллигенции реалиями их быта, у многих опустились руки. «Почти для всех, – писал Ф. А. Степун, – революция оказалась камнем преткновения, большинство больно ударила, многих убила» [384].
Революция в феврале 1917 г. явилась для подавляющего большинства интеллигенции и даже политических партий «оше-ломляющей неожиданностью». События 26 и 27 февраля застали столичных демократов «врасплох» [385].
Это потом, как писал И. В. Гессен, вспомнилось, что Пе-троград тех дней «кишел разнузданным солдатьем», что очереди у хлебных лавок с каждым днем удлинялись и становились «уг-рюмее», что улицы были заполнены толпами «озверевшего обывателя» с красными бантами в петлицах, что лозунг интеллигенции: «все для войны до победы!» был враждебен толпе, милей же ей были «пораженческие призывы большевиков», что «цель успешного завершения войны заслонила все другие вожделения». Революция, одним словом, «шла неуверенно, пошатываясь, спотыкаясь и пугливо озираясь по сторонам, не юркнуть ли в подворотню» [386].
А пришла она с красными знаменами (верный признак того, что «демократическая революция» сразу выказала свое презрение к традиционным символам российской государственности), с обращениями «гражданин» и «товарищ», с погромами полицейских участков и винных складов, с обысками у «господ», с плакатами «Про-летарии всех стран, соединяйтесь!», с откровенным презрением к деятелям рухнувшего режима и лобызаниями «вождей» с дворниками и швейцарами. Все выглядело картинно и противоестественно. Мгновенно вспенилось все самое темное и низменное, в стране почти сразу же воцарился произвол и хаос, люди быстро поняли, что теперь все можно, и городского обывателя стали под видом проверок и обысков беззастенчиво грабить; одним словом, в те злосчастные дни все делалось «левее здравого смысла» [387]. Громадный российский дредноут потерял управление.
И на фоне всего этого – нескончаемая грызня политических партий за свою программу спасения России. Большевики уже грелись у костров в ожидании команды к выступлению, а партийные ораторы – от эсеров до кадетов – продолжали доказывать друг другу правильность именно своей «формулы». Как вспоминал А. С. Изгоев, А. Ф. Керенский как нарочно делал все для ускорения пришествия большевиков, чтобы «решительно с ними расправиться» [388].
Выдающийся английский писатель Джон Голсуорси полагал, что именно I мировая война «революционизировала Россию, вероятно, навсегда» [389]. Это, конечно, не так. Война явилась лишь своеобразным катализатором, ускорившим протекание тех глубинных деструктивных процессов в российском обществе, которые начали проявляться еще в пору неумелой реализации либеральных реформ Александра II. Будучи закрытой системой, монархия сама истощила все свои жизненные силы, она сама перекрыла пути для постепенного эволюционирования и тем самым обрекла себя на исчезновение из политической истории России.
А то, что российской интеллигенции было крайне сложно разобраться в драматических коллизиях, складывавшихся накануне революции, и оценить возможные варианты развития событий, факт несомненный. Об этом свидетельствуют дневники и письма видных деятелей русской культуры и просто живых свидетелей событий тех дней [390].
Война оказалась дрожжами, опущенными в застойное сусло русской жизни. Оно стало интенсивно бродить. Брожение наверху – заговор против Николая II, брожение низов – февраль 1917 г. В России начались хаотичные неуправляемые подвижки: «верх» смешался с «низом», что означало перелом хребта российской государственности. В одночасье было утрачено все, что аккумулировалось веками: вера в престол, вера в Бога, вера в Отечество. А со дна этого бурлящего сосуда уже всплыли наружу бесноватые мечтатели да циничные лжецы и полностью облепили полубездыханное израненное тело России. Пришло их время – время строительства ИХ России.
Данная книга – не место для подробного анализа причин крушения российской государственности в феврале-марте 1917 г. Все они обстоятельно проанализированы историками [391], но особенно рельефно их изложил А. И. Солженицын в своем монументальном «Красном колесе». Поэтому мы остановимся лишь на тех моментах драматических событий 1917 г., которые нужны для адекватного восприятия принципиально нового, невиданного ранее, интеллектуального климата, утвердившегося в России после перехвата власти большевиками.
Февральская революция долго зрела в чреве отгнивающей монархии. Все начинания Николая II, задуманные «во благо», в итоге оборачивались против него. Это уже упоминавшиеся нами попытки откупиться от недовольной России либеральными уступками 1905 – 1906 гг., это и финансовая реформа графа С. Ю. Витте, приведшая к насильственному вывозу нужного самой России хлеба, что в условиях войны 1914 – 1918 гг. привело к частым перебоям с его поставками, нараставшим голодным бунтам, а в конце концов, к февральской революции.
