Дым прогоревшего паркета забивал Климову горло, туманил голову. На свет нельзя было смотреть: металл сейфа кипел, летели брызги, искры…

Климов увидел, как прыжком с колен на ступни вновь взметнулся Чистый. Климов спружинил и молниеносно двинул его плечом в живот, отбросил к шкафу и, на сильном выдохе, ударил в ухо. Тот обмяк на мгновение, и Климов выбил ему воздух из груди вторым ударом. Дернул Чистого за шиворот и с маху ударил его головой о сейф, впечатал лицом в варево металла, в клокочущий огонь горящего термита.

Звериный вой и запах жженой кости, забившееся в руках тело, тошнотворный дым паленой кожи, мяса и волос лишили Климова контроля над собой. Он озверел.

Одетый в панцирь мстительного чувства, он словно приобрел клыки и когти.

— Йя-я-аа!

Влетевший в дверь третий охранник рухнул замертво. Четвертый распластался рядом. Пятый получил такой удар по горлу, что мгновенно сблевал кровью.

Чистый засучил ногами, вытянулся, как бревно. Сразу запахло мочой.

«Один готов», — подумал Климов и почувствовал, что падает: очнувшийся первый «десантник» дернул его за ноги. Уже в падении Климов заметил, что в дверях зашевелилась тень. Стонал и поднимался Слакогуз. При падении из рук Климова выскользнул пистолет.

«Десантник» сжал Климову горло, крикнул:

— Бей! Глуши мента! Я придержу! — И вновь усилил хватку.

Слакогуз повернулся к Климову. Его орбиты крупных глазных яблок смотрели в упор, по-рыбьи, не моргая.

— В этой жизни все зависит от людей, а в этом городишке — от меня, — самолюбиво и нахально сказал Слакогуз. — Так-то, милый.

Пуля обожгла Климову щеку, задела мочку уха. Климов дернулся — вторая пуля тюкнула в бронежилет, ушибла область сердца, сбила его ритм, и Климов стал хватать ртом воздух. Сваливаясь на бок, удивился, что «десантник» отшатнулся от него и рухнул навзничь, что в руках у Слакогуза до сих пор гремит «Макаров», а все пули где-то вязнут, даже не свистят, не обжигают, не калечат… Выстрелы слышны, а боли нет.

«Наверное, шок, — подумал Климов и еще раз вздрогнул от раздавшегося выстрела. — Совсем боли не чувствую».

Он перекатился через локоть и увидел оседающего на пол Слакогуза. Его тучное и сразу вздувшееся тело приближалось к глазам Климова. Новый выстрел окончательно добил его и распластал в дверном проеме.

Сзади него, сжимая «магнум», сотрясалась от рыданий Юля.

Не зря Климов сразу инстинктивно почувствовал в ней друга.

Порывисто прижав ее к себе, Климов шепнул: «Умница», погладил по спине и высвободил пистолет из ее пальцев.

От Юли ничего нельзя было добиться. Все лицо ее было залито слезами. Ее била нервная икота. Единственное, что она еще могла, так это смотреть на Климова своими прекрасными глазами да еще нервно покусывать побледневшие губы.

Отшвырнув пистолет Чистого под стол, Климов поднял с пола свой «Макаров», схватил Юлю за руку и бросился к сейфу.

— Скорей.

Юля с отвращением переступила через Слакогуза и, поддаваясь воле Климова, устремилась вслед за ним.

— Держи фонарь. Свети.

Распахнув дверцу шкафа с остывающей фиолетово-огненной окалиной — термит прожег дыру величиной с кулак, и замка, по сути дела, уже не было, — он обнаружил вместо фотопленки горстку пепла.

Сработанный Слакогузом компромат был уничтожен. «Уже легче», — решил Климов и попросил Юлю держать фонарь правее. Ее губы и пальцы все еще вздрагивали от жестокого озноба. Луч фонаря плясал на стенке сейфа.

— Вот он, — сказал Климов и показал на узкую пластину из металла, которая была прикручена к боковой стенке. — Код от камеры газгольдеров.

Слепо повинуясь Климову, Юля даже не раскрыла рта. Только склонила набок голову.

— Шестнадцать. Сорок. Сорок восемь. Двадцать. Тридцать…

Капля металла застыла на последней цифре, и Климов отковырнул окалину клинком.

— Тридцать три, — прочел вслух и тотчас усомнился. — А может, тридцать восемь… — Посмотри, — сказал он Юле, — что здесь выбито, какая цифра?

Он взял из ее рук фонарь и высветил пластинку с кодом.

Юля всмотрелась в цифры, прошептала: «Я не знаю», зачем-то провела по цифрам пальцем, как слепая. Легкая тень, скользнувшая по ее лицу, на какое-то мгновение дала почувствовать глубину ее раскрытых глаз. Ту глубину, в которой можно было утонуть. Ее приоткрытые губы, вздрагивавшие от озноба, казалось, ждали поцелуя, благодарного и утешительного поцелуя, а не разговоров, не разглядывания цифр. Неукротимая стремнина чувств влекуще потянула Климова к трепетным губам…

— Бежим, — шепнул он Юле и повлек ее к двери. От дыма в комнате уже кружилась голова. Глаза слезились.

Выглянув в коридор и убедившись, что он пуст, Климов с Юлей побежали к лестнице. В застрявшем лифте кто-то колотил ногами в двери. Слышались проклятия и ругань.

Юля не отпускала руку Климова, да он и не позволил бы ей это сделать. Слишком темно, слишком опасно было в шахтоуправлении.

Добравшись до цокольного этажа, до вестибюля, а затем до узкого туннеля, ведущего, как понял Климов, прямо в бункер, они с Юлей обнаружили в стене обитую железом дверь. Ни он, ни Юля не имели представления, что там находится. Замок был навесной, и Климов без труда сорвал его. Открыв дверь, Климов включил фонарь, увидел дворницкий совок, тряпки, ведра, обтрепанные метлы и втолкнул Юлю в каморку.

— Спрячься здесь.

— А вы? — оцепенело испугалась Юля.

— Никому не открывай. Не выходи. Я за тобой вернусь.

Юля кивнула:

— Да, конечно.

Климов увидел в углу крепкий черенок лопаты и сказал, чтоб Юля изнутри закрылась с его помощью, использовала черенок вместо засова.

Убедившись, что запор держит надежно, Климов вырвал из косяка дверной рамы болтавшийся на петле замок, подумал-погадал, куда бы его деть, и, обнаружив трубы отопления, идущие над головой, швырнул на них замок. Теперь дверь дворницкой казалась нерабочей, заколоченной навеки.

Только теперь Климов дотронулся до поцарапанной пулей щеки, коснулся мочки уха. Кровь запеклась и больше не текла по шее.

«Все хорошо, все просто замечательно, — подумал Климов и двинулся в сторону бункера. — Медик там, если уже не в штольне».

Чтобы удостовериться в своих предположениях, Климов включил рацию.

— Медик! Я Чистый, направляюсь в бункер.

— Я Медик, — услыхал Климов голос санитара Сережи. — Как наверху?

— Спокойно.

— Зато у рудника убито пятеро. — В тоне Медика звучал укор. — Похоже, Могильщик не один.

— Один, — запротестовал Климов. — Могильщик один. Его уже загнали в угол, скоро доберутся.

— Ладно, я на месте, — сказал Медик. — Жду тебя с Мишаней. Кстати, где он? Рация молчит, его не слышно.

— С девкой возится, — ответил Климов. — Наверху.

— А ты где?

— В вестибюле.

— Подходи.

— Иду, — сказал Климов и выключил рацию.

Климов поспешно побежал.

«Шестнадцать. Сорок. Сорок восемь. Двадцать. Тридцать девять, — считал он про себя, — а может, тридцать три, а может, все же восемь». Последняя цифра была в голове у Медика.

И это раздражало.

Террор — тонкая кухня, на которую не всякого пускают. Кто-то «наверху» руководил, подсказывал и направлял ход акции. Хитрую придумал рецептуру.

Климов постоянно открывал в слаженном механизме террора что-то новое. Поражала дисциплина, боевая выучка, профессионализм. И — никакого мародерства. Магазины не грабили, по домам не шныряли, шмон не устраивали.

Прикидывая в уме, как лучше провести захват Медика, Климов перешел на шаг, осторожно свернул вправо, выключил фонарь.

Он понимал, что где-то здесь, в ближайшем переходе, — бункер, возможно, перед бункером есть что-то вроде тамбура. Своеобразный фильтр, через который посторонний в бункер не проскочит, не пролезет и не просочится. Значит, с Медиком придется повозиться. Ни один уголовник не сдастся добровольно, без сопротивления, если ему уготована смерть, и торг, как говорится, неуместен. Климов это знал прекрасно. Имел опыт. Осознавал, что схватка может быть смертельной. Жизнь настолько хрупка сама по себе, что надеяться в кровавой заварухе на гладкий исход дела просто глупо. Может быть, придется завершать дело Петру…