«Ого, — поразился Климов. — Шустрая дворянка».

Яшкина победно посмотрела на него, и в ее оживленно засверкавших глазах он уловил тень превосходства.

— Хотя я коммунистов понимаю. Даже никчемный пустой труд намывает слезные крупицы опыта.

Климов промолчал. Он был в достаточной мере самокритичен и не считал себя болтуном. Если он о чем и думал, так только о том, что старость никогда бы не сдавала своих позиций, когда бы ей в этом не способствовала смерть.

Видимо, приняв молчание непрошеного гостя за согласие, Яшкина соскользнула с диванчика, заглянула на кухню, принесла оттуда пачку «Беломорканала» и закурила.

Климов понял, что она малость оттаяла. Так ведь всегда: если человек ворчит про себя, значит, у него покладистый характер. Вот только действительность куда тяжелее, нежели наши рассуждения о ней.

— А вы не курите? — полюбопытствовала Яшкина и с одобрением восприняла его ответ. — Весьма похвально. Редко в наши дни. А то, что ищете и ловите грабителей, мне очень нравится: долг настоящего мужчины карать зло.

Какую-то иронию и недоговоренность почувствовал он в ее тоне.

Затем она стряхнула пепел с папиросы прямо под ноги и лихо выпустила дым.

— Добросовестные всегда в меньшинстве. Поэтому вам, милиции, работы с каждым годом будет прибывать. Не надо спорить. Я пожила на этом свете. Знаю.

«Никто спорить и не собирался», — мысленно ответил Климов, несколько уставший от ее сентенций, но делающий все, чтобы она разговорилась. Есть люди, которые думают, что рассуждать о жизни вообще — самое серьезное занятие. Они напичканы знаниями, никому из их окружения не нужными, впрочем, как и им самим, но коль уж природа не терпит пустоты и в ней ничего нет лишнего, человечество в целом прощает любителей пустословить и даже провоцирует, публикуя в своих вечерних выпусках и воскресных приложениях к газетам неисчислимое количество курьезных случаев, кроссвордов и сообщений с места происшествия. Люди эти буквально лопаются от впитываемой ими информации и, наверное, умирали бы от разрыва сердца, если бы не испытывали физического удовлетворения и состояния блаженства от чтения журналов и еженедельников; иначе чем объяснить их поразительное долголетие?

Один из углов комнаты был завален грудой периодической литературы.

— Нет такой империи, — продолжала вещать Яшкина, — которая бы не задолжала своему народу, а значит, и его истории и будущему. Помните, что чем ревнивей власть, тем легче ее обмануть. Ревность сама по себе искажает смысл событий. Другой вопрос, что Бог всегда на стороне ревнивцев.

— Ревность по дому твоему снедает меня? Вы это имели в виду?

Яшкина с изумлением отогнала от своего лица табачный дым.

— Читали Библию?

— Случалось.

— Очень занимательно. Но мы ведь с вами атеисты, правда?

— Несомненно, — утвердительно ответил Климов, радуясь тому, что душевный контакт со столбовой дворянкой мало-помалу налаживается. Это при всем при том, что она была когда-то обижена властью.

Докурив папиросу, его философски настроенная собеседница загасила окурок в пустой консервной банке и с каким-то вдохновением закончила тревожившую ее мысль:

— Большевики ошиблись.

— Почему?

Она печально посмотрела на него.

— Да потому, что теперь человек больше всего злобы видит в своем доме.

Климов соглашательски кивнул и весь насторожился. Кажется, сейчас она заговорит о том, что ее больше всего мучит.

— Но ведь не нами сказано: «Домашние твои — враги твои».

— Все так, — завозилась на своем диванчике Яшкина, устраиваясь поудобнее, — все так… и все же… Родные дети забывают матерей. Живем в одном подъезде и не знаемся. Мало того, моя невестка спит и видит, как бы укатать меня в дом престарелых. Ведьма! Муж должен восприниматься как друг, но ни в коем случае не как собственность, а она моего сына превратила в пылесос. Единственное, что он вправе делать без ее присмотра, это убирать квартиру. Масонка недобитая!

Климов еле удержался, чтоб не рассмеяться. В юморе ей не откажешь.

— А что, такие еще есть?

— Ведьмы?

— Нет…

— Масоны?

Зрачки ее глаз, и без того по-старчески глубокие, стали еще бездонней, жутко расширившись.

— Конечно!

— Даже не верится.

— Представьте себе, — она зачем-то оглянулась, — есть. И, по всей видимости, еще долго будут.

Если говорить всерьез, он совсем не верил в байки про какие-то особо тайные и разрушающие государство силы, но это, по его убеждению, далекое от истины предположение Яшкиной, или, как там ее, Перетоки-Рушницкой, ровесницы века, показалось ему интересным. Когда он еще сможет покалякать со столбовой дворянкой? Да и что он в конце концов знает о тех людях, что стояли у истоков мятежей и казней? Ее мысль о том, что молодости Господь Бог не нужен, поразила его своей неженской логикой. Зато все молодые бредят неформальными объединениями. Может быть, поэтому масоны и живучи?

— А кто они такие? В двух словах…

Яшкина с пронзительной пытливостью взглянула на него и снова закурила.

— Если вкратце… Государственная власть — вот тот горизонт, к которому стремятся честолюбцы. Все без исключения. Не протестуйте. Пока существует государство, разумеется. Как только исчезнет надобность в государственном устройстве человеческой жизни, жизни наций, честолюбие станет атавизмом. Каждый человек будет приравнен к божеству. О чем он всегда и мечтал.

— Значит, масоны…

— Не перебивайте.

— Извините.

— Все-таки я пожила на свете.

— Все, молчу.

Она помяла в пальцах мундштук папиросы, затянулась, сбила пепел.

— О чем я говорила?

— О том, что человек будет приравнен к божеству.

— Ну вот. Казалось бы, идея неплохая. И каменщики, как себя именовали некогда масоны, стремятся начисто разрушить все, что было сделано до них.

— До основанья?

— Непременно.

— А зачем? Чего им надо?

— Завоевать весь мир.

— Любым путем?

— Любым.

— Под любым соусом?

— Вернее, лозунгом. Вода не крепче алмаза, но обкатывает и его.

— Под алмазом понимается народ?

— И он в какой-то мере.

Климов задумался. Все оказывается куда сложнее, чем он мог предполагать. И когда взрывали храмы, знали, что творили…

— Но они ведь не в одной только России? — задал он свой спасительный вопрос, надеясь, что еще есть страны, знающие о масонах.

— Что вы! Нет. — Яшкина дохнула дымом, и угол ее рта приподняла ухмылка. — Чем великодушнее народы, тем им больше издевательств выпадает на пути… Вы понимаете, о чем я говорю? Об историческом развитии… Завистливая мелкая душонка — вот бич Господень. Впивается клещом — не отдерешь.

— Это верно, — поддакнул Климов, а про себя подумал, что тот, кто не прислушивается к словам людей, тот неуязвим. А он по долгу службы многих вынужден выслушивать. Ведь каждый начинает говорить прежде всего о том, что его волнует, о себе, а уж потом, и то с великой неохотой, отвечает на казенные вопросы. Где? Когда? В каком часу?

Яшкина поправила на груди халат, огладила его на костлявых коленях, и глаза ее подернулись отчаянием.

— И вот поверьте мне, со временем все люди на земле утратят цели, свои сказки, национальные особенности, кроме языковых, и тогда начнется вакханалия безумия, самопожирание друг друга, ибо равновесие мира будет нарушено.

Последнюю фразу она проговорила тихо, разом севшим, нервно придушенным голосом, в каком-то провидческом трансе. А когда говорят о зле, не повышая тона, смысл сказанного кажется зловещим, а последствия угроз — леденящими душу.

Климов поежился. «Ей-богу, с ней можно дойти до умопомрачения. Жуткая старуха. Теперь понятно, почему ее не жалует невестка. Особенно, если учесть, что они из разных социальных групп и поколений, а следовательно, и по духу, и по мировоззрению они друг другу откровенно ненавистны». На этот счет он не питал иллюзий. Эмоции сильнее разума. Люди соглашаются любить себе подобных только при одном условии, когда от них они ничем не отличаются. А все те, чей образ жизни непонятен, лишаются поддержки и сочувствия. А он еще гадал, зачем это старуха собирает пузырьки? Сын целиком зависит от жены, деньгами ей не помогает, а пенсии, должно быть, кот наплакал.