Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Два дня назад. Возле театра.

— Днем?

— В одиннадцать часов.

Климов записал: седьмого октября, в одиннадцать часов.

— Как он был одет?

— Мне показалось, бедно. То есть по-плебейски… Джинсы, куртка… А ведь ему двадцать семь лет. Первого мая исполнилось.

— Джинсы синие?

— Нет, черные. Вельветовые. Снизу забрызганные грязью.

— Куртка?

— Самая обычная. Отечественного пошива.

— Цвет?

— Зеленый. Что меня и поразило. Гнусного какого-то, болотного отлива. А у него всегда был хороший вкус, даже малышом капризничал, если не то наденем. Он, знаете, в отца. Аристократ.

Она тоскливо посмотрела вверх, на потолок, и судорожно захватила носом воздух. Наверно, побоялась, что опять расплачется.

— Он был чудесный, его отец. А я, — она мотнула головой, стряхнула с ресниц слезы, — мразь.

Климов промолчал. Когда внутри человека звучит трагическая нота, сочувствием ему не поможешь, да он и не нуждается в нем. Помогают слабым, а не сломленным. И опять же, не каждый способен оценить себя, не говоря уже о том, что редкая женщина может сказать о себе правду.

— Знаете, самая отвратительная привычка — это привычка жить. Я ненавидела себя, хотела уже броситься под электричку, но… когда я встретила его…

— Во что он был обут? — отвлек ее от горестных откровений Климов и следом задал еще один вопрос: — На голове что-нибудь было?

Оглушенная собственным признанием, Легостаева ответила не сразу. Похоже, что она припоминала, как был одет ее сын, не столько для Климова, сколько для самой себя.

— На голове… На голове мохеровая кепка. Темно-бурая… отвратная. А туфли… трудно разобрать, все в глине.

— В глине?

— Да. Пока я шла за ним, я не могла взять в толк, где он работает? На стройке, что ли?

— Глина желтая? Красная?

— Желтая.

Климов придвинул блокнот и подчеркнул эту деталь: желтая.

— А теперь, Елена Константиновна, как вы его узнали? Почему решили, что тот, кого вы встретили, ваш сын? Ведь он у вас пропал в Афганистане, пропал без вести, не так ли?

— Да.

— Тогда я не могу понять… А вы не обознались?

— Нет.

— Все это странно… Встретиться случайно с матерью и тотчас же уйти…

Климову это так же трудно было представить, как жену блистательного дипломата за одним столом с колхозницей, обвешанной баранками.

— Откуда он мог появиться в нашем городе?

— Не знаю, — с тягостным недоумением заговорила Легостаева. — Мне никто не верит. Но разве сердце матери обманет? Я же видела его глаза! Он меня узнал. Понимаете? Узнал! Потому он и заспешил так, заторопился прочь, что наша встреча с ним произошла.

Климов не без иронии подумал, что в дебрях женской логики водятся и не такие химеры. После дневной запарки с разъездами по городу, после дотошных опросов «свидетелей», не являвшихся по сути дела таковыми, он постепенно погружался в мир, где властвовало лишь воображение, которое, когда его в избытке, делает натуру человека чуточку ущербной.

— Успокойтесь, пожалуйста.

Казнясь и проклиная свою самую мужественную профессию, которая имела мало преимуществ, но зачастую делала его как бы сообщником беды, Климов налил в стакан воды и протянул его Елене Константиновне.

— Выпейте и успокойтесь. Я вам верю.

В такие минуты он ловил себя на том, что, привыкая к множеству людей, с которыми его сводила вечная необходимость что-то выяснять, отыскивать и спрашивать, к чередованию их лиц, привычек, жестов, он начинал воспринимать свою работу как некую игру, если не символов, то преходящих образов, почти бесплотных теней, устойчиво теснящихся в его мозгу, чему он всячески пытался воспротивиться. Истина всегда конкретна, и без четкости ощущения нет точности мысли.

Легостаева взяла стакан, но, подержав его у рта, поставила на стол.

— Спасибо. Я пойду.

— Нет, нет! — удержал ее за руку Климов. — Давайте ваше заявление. Я постараюсь сделать все, что в моих силах.

— Вы его найдете?

Климов подколол заявление к составленному протоколу и ничего не ответил. Отыскать человека в густонаселенном городе даже при самых благоприятных условиях бывает далеко не просто, не говоря уже о том, чтобы найти его на территории области или страны. Где гарантии, что тот, кого заявительница посчитала своим сыном, не транзитный пассажир и не залетный бомж?

— Будем искать, — сказал Климов, доставая новую папку из сейфа, и как бы невзначай спросил: — А синяк у вас на виске откуда?

— Заметили?

Она потрогала висок рукой.

— Профессия такая.

— Ничего серьезного. Ударилась, когда пыталась сесть в троллейбус. Вслед за сыном. — Голос прозвучал довольно твердо.

— Сели?

— Да.

— И что?

— Он на следующей остановке выскочил. Черед переднюю дверь.

— А вы?

— А я осталась.

— Номер троллейбуса помните?

— Нет. Не догадалась.

— Ну что ж, будем искать.

Климов записал на бумажке номер своего телефона и встал из-за стола.

— Вот вам мои координаты. Звоните, если что. Быть может, вы его еще раз встретите.

С неожиданной для ее подавленного состояния легкостью Легостаева одернула на себе плащ и протянула руку:

— До свидания. Я надеюсь…

— Всего доброго.

3

— Кто это? — поинтересовался Гульнов, входя в кабинет сразу же, как только за Легостаевой закрылась дверь.

— Да так, — потянулся Климов, — одна из тех несчастных матерей, чьи сыновья ушли и не вернулись.

— Откуда?

— Из Афганистана.

— А-а… — понимающе протянул Андрей, и Климову пришлось в двух словах обрисовать ситуацию.

— Мистика! — загорячился Андрей.

— Не веришь?

— Нет!

Синие его глаза смотрели непреклонно.

Выйдя из-за стола, Климов прошелся по кабинету, постоял у окна, пора была заканчивать рабочий день, и, как бы размышляя вслух, проговорил:

— Конечно, факт сам по себе дурак. Все зависит от того, кто и как на него посмотрит.

Обернувшись и заметив недоумение на лице своего помощника, он пояснил:

— Это я о мистике. И вот в связи с чем. Лет пять назад, да ты садись, исчез один мужик. Вчера был, а сегодня нет. Сообщила нам его жена, по чьей просьбе мы не однажды уже разыскивали «ее защиту и опору». Вся прелесть в том, что драгоценный ее супруг имел обыкновение под этим делом, — Климов щелкнул себя согнутым пальцем по горлу, — цепляться за товарняки и ехать на край света. Память детства.

— Послевоенное сиротство?

— Безотцовщина! Мать скурвилась, попал в детдом, а там ведь хуже, чем на воле…

— Ясно: хуже.

— Ну, так вот. Мы принимали к сведению, искали, находили, возвращали. Дважды принудительно лечили в ЛТП. И вот он исчез снова.

— В очередной раз.

— Само собой. Стали искать. Ни тпру ни ну! Как заколодило. Был человек, и нет. Учитывая, что по стране и так бичей шатается без счета, розыск вынуждены были прекратить. И что ты думаешь? — Сунув руки в карманы, Климов развел локти так, что хрустнуло между лопаток, и несколько раз резко мотнул головой взад-вперед. — Два года спустя безутешной вдове на голову спрыгнула кошка. И не приблудная, а собственная, знавшая хозяйку, так сказать, с младых ногтей.

— Как это спрыгнула?

— А так. Когда вдова спала в своей постели.

— Ну и что?

— А то, что стала драть ее когтями и грызть черепушку.

— Да ну-у?

— Ну… я сообщаю факт.

— И все это, конечно, ночью?

— Разумеется.

— С ума сойти!

— И я о том. Тихо-мирно почивает человек, и вдруг такой кошмар! Понятно, что ее душераздирающие вопли разбудили весь квартал. А кошка — та зашлась от злобы и остервенения.

— Картинка.

— Жуть. Едва оборонили бедную от взбеленившегося зверя.

Гульнов чуть вскинул брови: это ж надо!

— А что дальше? — Он с заинтересованным недоверием подался вперед, и его пальцы плотно обхватили подлокотники кресла. Предчувствие чего-то необычного сделало его нетерпеливым.

4
{"b":"117853","o":1}