С конца пятидесятых склад стоял заброшенный.

Сюда больше ничего не отгружали, устаревшее, никому не нужное оборудование потихоньку ржавело, на бетонном полу скопились горы мусора и хлама. Тишина нарушалась лишь завыванием ветра сквозь разбитые стекла, шорохом крыс да хриплым дыханием какого-нибудь случайного пьянчуги, забредшего сюда, чтобы скрыться от непогоды.

Сегодня вечером, однако, склад внезапно ожил. Здесь проходила вечеринка. Холл Дженнингс никогда еще не был на такой.

Играл рок-оркестр. Певец — молодой человек в плотно облегающих кожаных штанах, с открытой грудью, на которой висело ожерелье из костей и перьев, — вопил что-то в микрофон, держа его так близко к губам, что, казалось, готов был проглотить. Густые волосы цвета соломы искрились в ярком свете. На бледном, худом, почти аскетическом лице выступили капли пота. Он выглядел пьяным, безумным, наглотавшимся наркотиков, а возможно, был на грани эпилептического припадка.

Группа гостей в костюмах обитателей потустороннего мира — если можно было назвать костюмами их раскрашенные, разрисованные тела — танцевала под эту музыку. На длинном столе стояли закуски — сыры, салями, заменитель хлеба, яблоки, восхитительный черный виноград и огромный кусок ветчины, как будто разорванный дикими зверями.

У стола стояла молоденькая девушка в фиолетовой майке, с тяжелой цепью на груди и ярко-красным лозунгом «Свободу людям!». Она аккуратно подбрасывала в воздух виноградины, одну за другой, и пыталась ловить их ртом. Рядом с ней бородатый молодой человек яростно тряс бутылку с шампанским — из лучших французских сортов, с ужасом заметил Холл Дженнингс, — радостно вскрикивая каждый раз, когда из бутылки с шумом вырывался столб пены. Вдоль стен среди ржавого оборудования на матрасах лежали люди в коматозном состоянии. Над ними плавали облака наркотического дыма.

В центре внимания были две враждующие женщины.

Та, что повыше, лет около тридцати, с темно-рыжими волосами, стояла с агрессивным видом, широко расставив ноги, крутя в руке широкий кожаный ремень с тяжелой металлической пряжкой. Девушка помоложе была безоружна. Один рукав широкой белой блузы оторван, волосы растрепаны, щека вспухла и побагровела.

— Ты его убиваешь! — пронзительно кричала она. — Ты загоняла его до смерти, и все ради этих проклятых денег.

Вторая женщина взмахнула ремнем. Если бы она ударила, наверное, изуродовала бы противницу. К счастью, она промахнулась. Кожаный ремень обвился вокруг ее кисти.

— Стоп!

На площадке появился режиссер Бад Иверс. Наступила мертвая тишина. Певец замолчал, не докончив фразы, и теперь стоял неподвижно, покачивая рукой микрофон. Музыканты остановились, издав напоследок ряд беспорядочных звуков. Танцоры замерли на месте. Лишь от стен, где лежали на матрасах курильщики наркотиков, доносились шорохи и вздохи. Там работали не профессиональные актеры, а люди с улицы, с Хайт-Эшбэри, которых набрали для того, чтобы создать атмосферу достоверности происходящего.

— Памми, дорогая, — резко произнес Иверс, — ну не крути ты так этой штукой. Ты же знаешь, в ней нет никакого веса. Надо взмахнуть рукой вот так. — Он показал как. — Иначе ты опять все испортишь.

Девушка помоложе в это время растирала рукой щеку.

— Изабель! Оставь эту дрянь в покое. Сколько раз можно говорить! Где гример? Пусть тащится сюда и подновит щеку мисс Уинн. Еще раз!

Бад Иверс славился своей раздражительностью и вспыльчивостью во время съемок. Так же как и своим стремлением к совершенству. И тем не менее Холла Дженнингса покоробило оттого, что он так обращается с Изабель.

— Да, и еще одно, — все так же раздраженно продолжал Иверс. — Не съеживайся, когда она на тебя замахивается. Ты слишком взбешена, тебе все равно, что будет с тобой. Ты жаждешь убить ее. А кроме того, — добавил он устало, — ты знаешь не хуже меня, что это всего лишь легкий пенопласт.

Гримерша сделала несколько мазков на щеке Изабель. Намела Петерсон, игравшая роль Порции Глейз, взмахнула ремнем для пробы.

— Всем внимание! Начинаем с самого начала.

— Как?! Снова всю эту чертову песню?!

Чарли Дарк, один из идолов британского рока, впервые снимавшийся в драматической роли — он играл Аватара, — издал оглушительный звук в микрофон.

Иверс не обратил на него внимания.

— Все по местам! Изабель, ты стоишь слишком далеко. Подвинься влево. Ты уже вышла за отметку.

Потом он обернулся к операторам:

— Снимаем!

Худощавый молодой человек бросился на середину площадки, хлопнул нумератором.

— Кадр тридцать пять, дубль пять.

— Начали.

Оркестр заиграл. Чарли Дарк то свирепо рычал в микрофон, то переходил на фальцет. Звукооператор склонился над трубкой звукоприемника, поспешно меняя головки.

Изабель приблизилась к Памеле Петерсон походкой разъяренной львицы.

— Постойте-ка, мисс Глейз! Мне надо вам кое-что сказать.

Холл прислонился к колонне, стараясь скрыться за спинами операторов и рабочих, но так, чтобы видеть съемочную площадку. Как же ему все это нравилось! Он говорил себе, что это полный идиотизм — отдавать столько сил, времени и денег такому никчемному занятию, в то время как их можно было бы вложить в излечение раковых болезней, исследования энергии или, скажем, экспедицию на Марс. Но до чего же здесь интересно! До сих пор он никогда не имел дела с киноиндустрией, несмотря на то что столько лет прожил в Лос-Анджелесе. Более того, он относился к этому занятию с презрением. И вот теперь, совершенно неожиданно для себя, он стал партнером актерского агентства и сейчас наблюдал за работой актрисы, которая стала его главным капиталовложением.

Иногда у него возникала мысль, что он сошел с ума.

Мог ли он когда-нибудь предположить, что способен совершить такое под влиянием минутного порыва? Что ему придется жить в двух совершенно различных измерениях? Теперь он с трудом различал, где реальный мир и где фантазии. Ему приходилось постоянно напоминать себе, что все это лишь игра, что на самом деле Изабель цела и невредима и что молодой певец, выглядевший таким нездоровым, вскоре сотрет грим с лица, вернется к себе в отель и закажет плотный обед в номер.

Это был его второй визит к Изабель на съемочную площадку. В первый раз он приходил в студию, в Лос-Анджелесе, когда снималась сцена в автобусе. Изабель с Аватаром занимались любовью в бутафорском автобусе, который время от времени вздрагивал и начинал трястись. Холл поражался тому, как можно вообще что-либо изображать в таких условиях. Со стороны все это казалось страшно неудобным.

— Изабель, ты не в кадре. Придвинься на полдюйма к Чарли. Так, уже лучше.

Камера находилась не более чем в шести дюймах от ее головы. Это была нудная, утомительная работа. И заняла она всю вторую половину дня. Холл уже через час весь вспотел. Как же должны были чувствовать себя Изабель и Чарли, работая столько времени под пылающими юпитерами. Однако позже, просматривая отснятые за день кадры, он с изумлением увидел чудо — молодую пару, самозабвенно занимавшуюся любовью в движущемся автобусе. Это произвело на него странное впечатление. Внезапно его снова обдало жаром, но уже совсем по иной причине.

Когда труппа собралась ехать в Сан-Франциско на натурные съемки концерта и вечеринки, Холл не мог устоять перед искушением еще раз увидеть Изабель за работой. Он даже придумал повод — совершенно необязательное посещение местного собрания акционеров фирмы «Восточно-тихоокеанские авиалинии». Предупредил Марджи, что собрание скорее всего затянется на целый день, так что придется остаться ночевать. О съемках он, однако, ничего не сказал.

Теперь он чувствовал себя виноватым, авантюристом, но, главное, молодым! И в довершение ко всему его авантюра, кажется, может принести финансовый успех.

Актерское агентство Уиттэкера наконец начало понемногу вставать на ноги. После успеха Изабель Дэвису стали звонить новые потенциальные клиенты. Теперь звонили даже со студий и из отборочных агентств. Дэвис открыл новый офис и нанял секретаршу по имени Чарлин Гувер — наполовину негритянку, наполовину ирокезку.