Последним она позвонила Дугласу Мартенингу, председателю Тайного совета, третейскому судье по всем процедурным вопросам, возникавшим в ходе заседаний кабинета. С Мартенингом Милли разговаривала куда более уважительно, чем с другими. Министры приходят и уходят, а председатель Тайного совета как-никак являлся старшим в Оттаве государственным чиновником. Мартенинг также был известен своей замкнутостью и высокомерием, и, когда бы Милли с ним ни разговаривала, у нее создавалось впечатление, что он едва ее замечает. Сегодня, однако, он был для разнообразия разговорчив, хотя и мрачноват.

— Думаю, нам предстоит долгое заседание. Возможно, и праздничный день прихватим.

— Меня бы это не удивило, сэр, — согласилась Милли. Затем рискнула осторожно пошутить:

— Если так и произойдет, я в любой момент могу послать за сандвичами с индейкой.

Мартенинг раздраженно хмыкнул и, к ее удивлению, продолжил беседу:

— Да мне вовсе не сандвичи нужны, мисс Фридмэн. А какая-нибудь другая работа, чтобы время от времени побольше бывать дома.

Повесив трубку, Милли задумалась, а не заразительно ли разочарование? Не хочет ли сам великий мистер Мартенинг присоединиться к веренице высокопоставленных государственных чиновников, покидающих правительственную службу ради более высокооплачиваемой работы в промышленности? Такой вопрос заставил ее вспомнить и о самой себе. Не пришло ли время и ей подумать об уходе, не настала ли пора предпринять какие-то перемены, пока еще не поздно?

Эти мысли не покинули ее и четыре часа спустя, когда члены комитета обороны начали собираться в офисе премьер-министра на Парламентском холме. Одетая в безукоризненно сшитый серый костюм поверх белой блузки, Милли приветствовала их в приемной.

Последним прибыл генерал Несбитсон, закутанный в толстый шарф и тяжелое пальто. Помогая ему раздеться, Милли поразилась нездоровому виду лысеющего грузного старика. Словно в подтверждение этого впечатления генерал зашелся в приступе кашля, прижимая к бледным губам носовой платок.

Милли поспешно плеснула в стакан воды из графина и протянула его Несбитсону. Дряхлеющий воин отхлебнул, благодарно кивнув головой. Справившись с новым приступом кашля, он с трудом выдавил из себя:

— Извините… Проклятый катар. Всегда донимает меня, если я остаюсь на зиму в Оттаве. Обычно я в это время уезжаю в отпуск на юг. А вот сейчас не смог вырваться — столько всего навалилось.

“Ничего, в будущем году вырвешься”, — утешила его про себя Милли.

— Веселого Рождества, Адриан! — к ним подошел Стюарт Коустон, как всегда сияющий дружелюбием.

За его спиной появился Люсьен Перро, язвительно произнесший:

— И этого вам желает тот, чьи налоги, как меч, бьют прямо в наши сердца и души!

Изысканный красавец, брюнет с буйной кудрявой шевелюрой, щеточкой усов и искрящимися юмором глазами, Перро по-английски говорил так же свободно, как и по-французски. Временами, правда, не в данный момент, его манеры выдавали высокомерие и надменность — напоминание о высокородных феодальных предках. В свои тридцать восемь лет этот самый молодой член кабинета в действительности обладал куда большей властью, чем можно было предположить, судя по относительно второстепенному посту, который он занимал. Однако Перро сам выбрал портфель министра оборонной промышленности, и, поскольку возглавляемое им ведомство являлось одним из трех, распределявших контракты (наряду с министерствами общественных работ и транспорта), то, обеспечивая наивыгоднейшие заказы тем, кто оказывал партии финансовую поддержку, он пользовался среди партийной иерархии весьма значительным влиянием.

— Ну, Люсьен, между вашей душой и банковским счетом должна же быть какая-то дистанция, — парировал министр финансов. — Как бы то ни было, для вас-то обоих я просто Санта-Клаус. Ведь именно вы с Адрианом покупаете столь дорогостоящие игрушки.

— Но они так замечательно бабахают, когда взрываются! — ответил Люсьен Перро. — К тому же, друг мой, мы в оборонной промышленности создаем множество рабочих мест, что приносит вам больше налогов, чем когда бы то ни было.

— О, здесь, видимо, речь пошла уже об экономической теории, — сказал Коустон. — Жаль, что я так и не смог в ней разобраться.

Зажужжал зуммер интеркома[17], и Милли ответила. Металлический голос Джеймса Хаудена объявил:

— Заседание состоится в зале Тайного совета. Я буду там через минуту.

Милли заметила, как министр финансов удивленно поднял брови. Большинство узких совещаний — за исключением заседаний кабинета в полном составе — проводилось в неофициальной обстановке в кабинете премьер-министра. Тем не менее собравшиеся безропотно потянулись через коридор к залу Тайного совета, расположенному в нескольких ярдах от приемной.

Когда Милли закрывала дверь за Перро, который покидал приемную последним, знаменитые куранты Бурдон-белл на башне Пис-тауэр начали мелодично вызванивать одиннадцать часов.

К удивлению для себя, она обнаружила, что не может найти, чем заняться. Работы, конечно, накопилось много, однако в канун Рождества ей не хотелось браться ни за что новое. Все предпраздничные дела были закончены — обычные рождественские телеграммы с поздравлениями королеве, премьер-министрам стран Британского Содружества и главам правительств дружественных государств составлены, отпечатаны и подготовлены к отправке завтра рано утром. “Все остальное, — решила она, — подождет до после праздника”.

Она сняла серьги, маленькие перламутровые пуговки, от которых у нее разболелись мочки ушей. Милли никогда не увлекалась украшениями и знала, что ее внешности они ничего не добавляют. Единственное, что ей было доподлинно известно, — мужчины считают ее привлекательной, с украшениями или без них, хотя она так и не могла до конца понять почему…

Телефон на ее письменном столе коротко звякнул, и она подняла трубку. Звонил Брайан Ричардсон.

— Милли, — выпалил он, — началось заседание?

— Только что зашли.

— Вот черт! — Ричардсон тяжело и прерывисто дышал, словно в спешке бежал к телефону. — Шеф говорил что-нибудь о вчерашней заварушке?

— О какой заварушке?

— Значит, не говорил. Вчера вечером в государственной резиденции чуть до драки не дошло. Харви Уоррендер разбушевался — крепко перебрал, как я полагаю.

Потрясенная, Милли переспросила:

— В государственной резиденции? На приеме?

— Весь город об этом говорит.

— Но почему вдруг мистер Уоррендер?

— Я сам бы хотел знать, — признался Ричардсон. — У меня есть подозрение, что, возможно, из-за того, что я тут на днях высказался.

— По поводу?

— По поводу иммиграции. Из-за ведомства Уоррендера нас на все лады кроют в печати. Я попросил шефа сказать ему пару теплых слов.

Милли улыбнулась.

— Вероятно, он выбрал слишком теплые, — Совсем не смешно, детка. Склока между членами кабинета не помогает победе на выборах. Я должен поговорить с шефом, как только он освободится, Милли. И еще одно. Предупредите шефа, что, если Уоррендер не предпримет немедленных мер, нас ждут новые неприятности с иммиграцией. На Западном побережье. Я понимаю, что дел и без того хватает, но это тоже важно.

— Что за неприятности?

— Сегодня утром оттуда позвонил один из моих людей, — объяснил ей Ричардсон. — “Ванкувер пост” опубликовала историю о некоем судовом зайце, который утверждает, что иммиграционная служба обошлась с ним якобы несправедливо. Мне доложили, что какой-то треклятый писака развез жалостливые слезы по всей первой полосе. А ведь именно о таком случае я и предупреждал всех — и неоднократно.

— А вы думаете, что на самом деле к зайцу отнеслись справедливо?

— Господи, Боже мой! Да кого это волнует? — резко взорвался голос директора в телефонной трубке. — Мне только надо, чтобы он не был в центре внимания. И если единственный способ заткнуть глотку газетам состоит в том, чтобы впустить этого ублюдка в Канаду, так надо впустить его и покончить с этой историей!