Из-за каменных колонн выплыли грациозные красавицы в тончайших одеждах, обступили доктора и шепотом приветствовали его — на сотню разных голосов. Одна из них, в бледно-голубом одеянии, ласково попросила гостя пройти дальше. Следуя за ней, он оглянулся через плечо и увидел, что вход в корабль закрылся, исчез, словно его никогда не было. Лем снова взглянул на девушку в голубом, собираясь задать какой-то вопрос, и от изумления не смог сказать ни слова. Он увидел не белокурую красавицу в голубой прозрачной одежде, а гнусную тварь с зелеными клыками и глазами цвета гнилого мяса. В ноздри ударил запах серы, разъедавший горло и легкие; раздался резкий звук, словно вопил взбесившийся осел, а твердый пол под ногами превратился в хлюпающую тошнотворную грязь. Затем пала тьма.

Но, как ни странно, Помпи продолжала семенить рядом, слегка прижимаясь к его ноге. Ну и фокусы!

Некоторое время Лем молчал, потом все-таки заговорил:

— Не стоит пытаться произвести на меня впечатление. И уж точно вам не удастся озадачить мою чабби.

— В самом деле? — неизвестно откуда ответил мягкий голос, в котором слышались и веселье, и сарказм. — Ну что же, пожалуй, я перестану. Хотя немногие могут похвалиться тем, что видели зрелище, устроенное в их честь самим Грегори Чартом. Могу поручиться, что другой такой возможности вам не представится.

Загорелая свет, и уже не было ни девушек, ни грота. Лем оказался внутри огромного пустого пространства, огражденного внутренними фермами корабля, а перед ним помещалось нечто вроде прозрачного светящегося шара. На поверхности шара было колоссально увеличенное и искаженное изображение человеческого лица — с длинным носом, глубоко посаженными глазами, тонкими, поблескивающими губами и маслянистой, как старый пергамент, кожей.

Помпи такое зрелище тоже не понравилось, и она тихонько оповестила об этом и хозяина, и огромную физиономию.

— Так значит вы Игаль Лем, — произнесло десятиметровое лицо. — Глава колонии землян, как мне сообщили. Воспользуйтесь, пожалуйста, подъемником. Он справа от вас.

Лицо стало удаляться, сжимаясь и уменьшаясь. У головы появились плечи, затем грудь и руки, затем все тело, которое продолжало уменьшаться. Внутри светящегося шара эта фигурка на какую-то секунду показалась доктору Лему ужасным гротескным эмбрионом, плавающим в светящейся амниотической жидкости.

Помпи наотрез отказалась ступить на подъемник, и пришлось взять ее на руки. По счастью, чабби, несмотря на свою толщину, весят немного. Устраивая Помпи на левой руке, Лем рассмотрел шар, в котором появлялся Чарт, и понял, что это «глаз» на передней стороне корабельного мозга, нечто вроде шишки, торчащей из черепа, словно из скорлупы. Его неровная прозрачная поверхность была составлена из чешуи видеоэкранов; доктор автоматически сосчитал — сорок на тридцать, — тысяча двести точек были установлены перед Чартом, создавая мозаичную, как у насекомых, картину мира.

Позади Чарта помещалась сетчатка «глаза» — панель четырехметровой высоты. С помощью этой панели Чарт мог ставить свои зрелища — голосом, касаниями, наведением тени или любыми другими способами, какие только мог придумать. «Палочки» и «колбочки» зрительных датчиков и датчики тактильные, звуковые, ощущающие температуру, а также — насколько было известно Лему — способные непосредственно улавливать импульсы человеческой нервной системы, покрывали всю панель. Они были тончайшие, тоньше ворсинок меха.

Над платформой, у которой остановился подъемник, высилась галерея. Там, облокотившись о перила, глядя на доктора сверху, стояла женщина с сальвадорским кречетом на запястье — прекрасным диким созданием в кроваво-красном, зеленом и сером оперении. На головке кречета был колпачок, он мешал птице, и она вздергивала крылья, так что путы на лапах позванивали бубенцами.

Как ни странно, голова женщины тоже была прикрыта колпачком-капюшоном; доктору приходилось слышать, что на некоторых планетах существует такой обычай.

За ним, на платформе рядом с подъемником, появилось мягкое кресло. Бесплотный голос Чарта пригласил гостя сесть, и он повиновался, успокаивая свою любимицу — чабби заметила птицу и принялась злобно повизгивать. Изображение Чарта на выгнутой стенке «глаза» превратилось в набор искривленных дуг, как будто все кости знаменитого режиссера стали мягкими, и тело обрело новую форму. Тем не менее было видно, что он худощав и одет просто — в синее пальто, не украшенное ничем, кроме золотой монограммы.

Лема не оставляло ощущение, что мозг его мечется внутри черепа, словно мышь в мышеловке. Чарт неспешно рассматривал доктора сквозь прозрачный шар, будто это был объектив микроскопа, а посетитель — любопытный препарат.

«Спросить его, кто наш общий друг? — думал доктор. — Нет, это мелочь. Есть только один важный вопрос, который я должен задать». Он наконец-то обрел голос и смог спросить:

— Что привело вас на Иан, господин Чарт?

— В основном вот это… — Чарт вытянул руку — на секунду она превратилась в устрашающе огромную дугу, вернулась, обрела нормальный вид и поднесла к стеклу прямоугольный предмет.

Доктор мгновенно узнал его и с изумлением спросил:

— Книга?!

— Вот именно. Думаю, вы ее знаете… хотя, может быть, не различаете заглавия… — Он повернул большой толстый том к Лему.

— Это же «Эпос Мутины» в переводе Марка Саймона! Чарт улыбнулся.

— Теперь странно видеть даже поэтические произведения в книжной форме, не правда ли? Мне объяснили, что творение Саймона опубликовали таким способом из-за малого спроса. Впрочем, я отвлекся. Итак, вы получили ответ на свой вопрос?

Лем словно бы слышал какой-то шум на краю сознания, похожий на гул горного обвала. Он сидел, поглаживая дрожащее тельце Помпи. Наконец спросил:

— Вы знакомы с автором?

— Нет еще. Собираюсь встретиться. Наверное, его можно найти — издатели, правда, говорили, что он живет не в колонии, а среди иан-цев. Это весьма помогло ему при переводе, я думаю. На мой непросвещенный взгляд — блистательная работа.

Лем растерянно покивал.

— Если Саймон и стал, э-э, аборигеном, — рассуждал Чарт, — он вряд ли настолько отдалился от нас, что откажется от встречи, а? Или все-таки откажется? Не напрасно ли я предпринял путешествие, как вы полагаете?

Доктору очень хотелось отереть лицо; он был покрыт потом, хотя температура здесь была вполне комфортная. Дело в том, что едва увидев книгу, он понял, что не он сам, а Марк был другом того друга, о котором говорил Чарт. Лем не видел Марка в толпе, стоящей у корабля, но нечего было сомневаться, что Шайели привела его сюда. Так что Чарт мог пригласить Саймона в корабль хоть сию секунду. Впрочем, молчать далее было уже неприлично, и он заставил себя ответить:

— По моему мнению, он будет в восторге, когда узнает, что вам понравился его труд. Все-таки вы преодолели десятки парсеков из-за литературного произведения…

— В чем и сознаюсь. — Чарт лукаво хихикнул.

— Однако…

— Доктор, не стоит говорить со мной обиняками, — неожиданно устало произнес хозяин. — Я здесь потому, что жив и нахожусь в добром здравии. Я побывал повсюду, совершил почти все, что хотел, и теперь ищу новую аудиторию.

Не просто горный обвал, подумал Лем. Всепланетное крушение… Расправил плечи, представляя себе, как потешно он выглядит рядом с величественной фигурой в прозрачном шаре: маленький, тощий, сжимающий пушистого зверька. Проговорил:

— Вам не следует искать ее здесь.

— Почему же?

— Потому что… Потому что я побывал на Хайраксе. А вы — когда вы там были? Шестьдесят лет назад?

— А, Хайракс… — мягко ответил Чарт. — Да, многие считают то выступление моим шедевром. Но понимаете ли, я не могу довольствоваться прежними заслугами. По мне, каждое новое свершение должно превосходить предыдущие.

— Пусть оно состоится где-нибудь еще, — настойчиво сказал доктор. — Вы приносите хаос на планеты, заселенные людьми, и мы не вправе рисковать благополучием чужой расы.