Сразу по завершении двухдневной работы с делами Эйнсли нанес визит в хранилище вещественных доказательств управления полиции Майами. Это столь необходимое подразделение располагалось в полуподвале главного здания. Командовал им капитан Уэйд Якоун — плотно сложенный, седеющий ветеран с почти тридцатилетним стажем, который широченной улыбкой приветствовал появление Малколма Эйнсли.

— Ты-то мне и нужен, Малколм! Как жизнь?

— Спасибо, сэр, неплохо.

— Оставь субординацию, — отмахнулся Якоун. — Я как раз собирался послать тебе служебную записку по поводу этого твоего серийного убийцы. Приговор приведен в исполнение, дело закрыто, а тут у нас сложена гора всякой всячины, от которой хорошо бы избавиться. Нам катастрофически не хватает места.

— Забудь свою писанину, Уэйд, — усмехнулся Эйнсли. — Расследование одного из убийств возобновлено.

Писаниной в управлении называли служебные записки Якоуна, которые он с упорной регулярностью рассылал детективам, направившим на хранение вещественные доказательства; иногда до суда, но нередко лишь с минимальной надеждой уличить виновного когда-нибудь в будущем. Обычно содержание такой записки от Якоуна сводилось примерно к следующему: «Эй, приятель! Мы уже долго держим твое барахло, а хранилище не резиновое. Пора решать, нужно ли оно тебе еще, а если нет, давай избавимся от него и освободим драгоценное пространство на наших стеллажах». И все равно в большинстве случаев от вещдоков удавалось избавиться только по специальному распоряжению суда.

То, что на жаргоне Якоуна называлось «барахлом», состояло из самых разнообразных материальных улик. В их число входили, например, наркотики — кокаин и марихуана в пронумерованных пакетах, — которых в хранилище лежало на несколько миллионов долларов. Здесь складировались сотни стволов огнестрельного оружия — пистолеты, винтовки, автоматы и боеприпасы к ним. «Хватит, чтобы поднять небольшое вооруженное восстание», — не раз хвастался Якоун; в обширных холодильниках дожидались своего часа образцы человеческой крови и тканей, взятые по делам об убийствах или изнасилованиях. Но более всего было здесь самых прозаических вещей. Краденые телевизоры, магнитофоны, микроволновые печи и высокие штабеля обычных с виду, хотя и опечатанных, картонных коробок, в которые складывалась всякая мелочевка, изъятая с мест преступлений, включая и убийства.

Понятно, что в хранилище всегда было тесно. «Мы завалены от пола до потолка», — постоянно жаловался Якоун, но как-то ухитрялся втискивать в свой склад все новые вещи и коробки.

— И что же произошло? — спросил он Эйнсли.

— Выяснилось, что одно из серийных убийств нуждается в доследовании, поэтому вещдоки придется пока оставить. Однако ты сказал «гора». Неужели действительно так много?

— Было всего ничего, пока не случилось убийства комиссара Эрнста и его жены, — ответил Якоун. — Вот тогда нам и правда навезли целую груду. Мне объяснили, что это из-за особой важности дела.

— Позволишь взглянуть?

— Конечно.

Хозяин провел Эйнсли через несколько помещений, где работали двадцать человек — пятеро офицеров полиции плюс вольнонаемные. Оставалось только удивляться, в каком исключительном порядке ухитрялись они содержать этот склад. Любую единицу хранения, независимо от давности (а улика двадцатилетней давности не была здесь редкостью), с помощью компьютера можно было разыскать в считанные минуты по номеру дела, именам или дате принятия на хранение.

Якоун продемонстрировал, как это делается, без колебаний указав на дюжину объемистых коробок, каждая из которых была запечатана широкой клейкой лентой с надписью: ВЕЩЕСТВЕННЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА — Вот эти нам доставили сразу же после убийства Эрнстов, — сказал капитан. — Как я понял, ваши ребята основательно порылись в их доме и собрали много всего, больше — бумаг, чтобы изучить их позже, по-моему, ими так никто и не занимался.

Эйнсли не пришлось гадать, почему так случилось. Сразу после убийства Эрнстов его спецподразделение целиком сосредоточилось на слежке за подозреваемыми. Вещи и документы из дома убитых оставили на потом. Когда же Дойл был арестован и признан виновным, дело Эрнстов закрыли, и до этих коробок ни у кого руки не дошли.

— Извини, что не могу пока избавить тебя от них, — сказал Эйнсли Якоуну. — Мы будем брать по несколько коробок, изучать содержимое и возвращать.

— Твое право, Малколм, — пожал плечами капитан.

— Спасибо, — кивнул Эйнсли. — Это может оказаться крайне важным.

— Твоя задача, — объяснял он затем Руби, — просмотреть, что лежит в каждой из этих коробок. Нет ли там чего для нас полезного.

— Что-нибудь конкретное?

— Нам нужна ниточка, которая привела бы нас к убийце Эрнстов.

— Но ничего конкретного?

Эйнсли покачал головой. Его охватило не вполне понятное ему самому недоброе предчувствие; тревожная неизвестность ожидала их. Так кто же убил Густава и Эленор Эрнст? И почему? Каковы бы ни были ответы на эти вопросы, простыми они не окажутся, это он мог предсказать заранее. «…В страну тьмы и сени смертной» — вспомнилась строчка из Библейской книги Иова. Инстинкт подсказывал, что именно в эту страну вступил он теперь, лучше бы это дело вел кто-нибудь другой, подумал он впервые.

— Что-то не так? — спросила наблюдавшая за ним Руби.

— Не знаю… — ответил он с вымученной улыбкой. — Давай не будем ничего загадывать, а просто посмотрим, что в тех коробках.

Они сидели вдвоем в маленькой комнатушке в глубине того же здания полицейского управления, где располагался отдел по расследованию убийств. Эйнсли организовал это временное рабочее помещение, чтобы вести возобновленное расследование в обстановке строгой конфиденциальности, как приказал ему Лео Ньюболд. Размерами комната была сравнима с платяным шкафом, в который втиснули стол, два стула и телефон, но с этим приходилось мириться.

— Мы пойдем в хранилище, — сказал он ей, — и я подпишу разрешение, чтобы ты могла забрать коробки Эрнстов, как только будешь готова приступить. Едва ли они займут у тебя больше двух дней.

Как выяснилось, в этом он здорово ошибался.

Под конец второй недели Эйнсли в раздраженном нетерпении зашел проведать Руби в ее временном убежище уже в третий раз. Как и в предыдущие два визита, он застал ее окруженной ворохом бумаг, которые она разложила даже на полу.

Когда они виделись в последний раз. Руби сказала:

— Впечатление такое, что Эрнсты просто не могли заставить себя выбросить хотя бы клочок бумаги. Они сохраняли абсолютно все: письма, счета, записочки, вырезки из газет, чеки, приглашения — всего не перечислишь, и почти все здесь.

На этот раз перед ней лежала раскрытая общая тетрадь с чуть пожелтевшими страницами и обтрепанными углами. Руби читала и делала пометки в блокноте.

— По-прежнему ничего? — спросил Эйнсли, указывая на очередную открытую коробку.

— Нет, — ответила Руби, — кажется, я обнаружила кое-что любопытное.

— А ну-ка, рассказывай!

— Это о миссис Эрнст. Как я поняла, именно она отличалась особой страстью ко всяким бумажкам. Тут много ее собственных записей. Читать трудно. Почерк бисерный, неразборчивый. Я просматривала все подряд, ничего примечательного. Но два дня назад мне попались ее дневники. Она вела их в таких вот тетрадях много лет подряд.

— Сколько всего тетрадей?

— Двадцать или тридцать, может, даже больше. — Руби кивнула в сторону коробки. — Вот эта была полна ими под завязку. Вероятно, дневники окажутся и в других.

— О чем же она писала?

— Здесь есть проблема. У нее не только трудный почерк. Она еще и пользовалась кодом. Я бы назвала его личной системой стенографии. Цель ясна. Она не хотела, чтобы дневники читали другие, особенно муж. Должно быть, все эти годы она прятала от него свои записи. Однако чуть-чуть терпения, и можно научиться разбирать ее шифр.

Она ткнула пальцем в лежавшую перед ней тетрадь.