Он позвонил ей из дома Даваналей и попросил о встрече.
— Знаю, знаю, зачем я тебе понадобилась, — приветствовала она его с порога. — В новостях показали, как ты въезжал к Даваналям и, как обычно, сцепился с репортерами.
— С тобой я никогда не ссорился, — напомнил он.
— Это потому, что ты меня побаивался.
— Я до сих пор тебя боюсь.
Оба рассмеялись. Эйнсли приложился к ее щеке Эйбл, Бейкер и Чарли подпрыгивали вокруг них и заходились лаем.
Хотя Бет Эмбри никогда не была красива в общепринятом смысле, живая естественность каждого ее движения и неподражаемая мимика делали ее привлекательнее иных красавиц. Высокорослая и худая, она держала спортивную форму несмотря на возраст, а в одежде отдавала предпочтение джинсам и ярким рубашкам из хлопка — в этот день на ней была ковбойка в желто-белую клетку.
Они познакомились десять лет назад, когда пожилая газетчица стала навязчиво появляться везде, где следствие вел Эйнсли, и настаивать на личной встрече с ним. Поначалу это безумно его раздражало, но потом он обнаружил, что беседы с ней дают ему не меньше новых идей и информации, чем он мог дать ей. Научившись ей доверять, Эйнсли стал подкидывать Бет сенсационные сюжеты, убедившись, что она отлично маскирует свои источники. Ему случалось не единожды обращаться к ней за помощью и советом, так было и в этот раз.
— Подожди секундочку, — сказала она, сгребла своих собачонок в охапку и отнесла в соседнюю комнату. Вернувшись, спросила:
— Слышала я, ты был при казни Элроя Дойла? Что, захотелось увидеть торжество справедливости?
— Я был там не по своей воле, — покачал головой Эйнсли. — Дойл захотел поговорить со мной.
Ее брови взлетели высоко:
— Предсмертное признание? Тянет на недурной очерк.
— Вполне возможно, но только не сейчас.
— Я все еще пописываю. Обещаешь отдать мне этот материал?
Эйнсли раздумывал, но не долго.
— О'кей, если буду вести это дело и дальше, постараюсь, чтобы ты первая узнала подробности. Но пока никому ни слова.
— Само собой! Разве я подводила тебя когда-нибудь?
— Нет, — признал он, хотя с Бет Эмбри нужно всегда оставлять за собой свободу маневра.
Разговор о Дойле напомнил Эйнсли, что Руби Боуи уже должна была начать свое расследование. Он надеялся как можно быстрее раскрыть свалившееся на него новое преступление.
— Ну что, поговорим о Даваналях не для печати? — спросил он Бет.
— Поговорим, но только тогда уж и не для протокола, — кивнула она. — Пишу я сейчас редко — нахальная молодежь потеснила старушку, но за историю с Даваналем могу и побороться.
— Я был уверен, что ты о них знаешь немало. Не волнуйся, твое имя ни в каких протоколах фигурировать не будет.
— Даванали — это наша история. А судьба Байрона Мэддокс-Даваналя, как они заставили его именоваться, сложилась весьма печально. Я нисколько не удивлена, что его убили, но еще меньше удивилась бы, узнав, что он сам наложил на себя руки. Кстати, у тебя есть подозреваемые?
— Пока нет. На первый взгляд, убийца проник в дом извне. Но объясни же мне, чем судьба Байрона была так уж печальна?
— Ему на собственной шкуре довелось познать ту истину, что не хлебом единым жив человек, даже если это не простой хлеб, а бутерброд с толстым слоем масла, — Бет хихикнула. — Узнаешь, откуда я это цитирую?
— Конечно. А сама-то ты знаешь, что цитируешь из разных источников? Начало из Второзакония, а конец из Матфея и Луки.
— Ну, ты даешь! Все-таки семинария — это как пожизненное клеймо, а? Не хочешь снова влезть в сутану? Она будет тебе к лицу. — Прилежная прихожанка. Бет никогда не упускала случая пройтись по поводу прошлого Эйнсли.
— Издевайся… Тебе я всегда подставлю другую щеку. Это, между прочим, тоже из Матфея и Луки. А теперь расскажи мне о Байроне.
— Так и быть. Сначала он стал для семьи символом надежды на продолжение славных традиций Даваналей в новом поколении, потому они и принудили его после женитьбы на Фелиции взять двойную фамилию. Она — единственный отпрыск Даваналей, и если у нее не будет детей, что теперь вполне может случиться, их род прервется. Судя по тому, сколько спермы разбазарил Байрон по всему Майами, Фелиции тоже ее перепало немало, но только что-то без толку.
— Я слышал, что и в семейном бизнесе он не преуспел.
— Не то слово! Это была просто катастрофа. Наверняка тебе об этом рассказала сама Фелиция, как и про отступные, которые они ему платили, чтобы он только не лез больше в дела фирмы, так?
— Угадала.
— Было нетрудно. Фелиция всем плачется. Она до такой степени презирала его, что он должен был чувствовать себя последним ничтожеством.
— Как ты думаешь, Фелиция могла убить мужа?
— А ты сам как считаешь?
— По-моему, нет.
Бет решительно помотала головой.
— Верно, она не стала бы его убивать. Во-первых, Фелиция слишком умна, чтобы сотворить такую колоссальную глупость. Во-вторых, Байрон был ей нужен.
Эйнсли припомнились слова Фелиции о том, что такая жизнь вполне устраивала их обоих, а ей давала в некотором смысле больше свободы.
Нетрудно было догадаться, что это за «свобода».
Бет посмотрела на него испытующе:
— Ты ведь все и сам понял, я надеюсь? Имея Байрона в тылу, ей не приходилось опасаться, что один из ее многочисленных мужчин чересчур возомнит о себе и начнет склонять ее к замужеству.
— У нее так много любовников?
Бет зашлась от смеха.
— Со счета собьешься! Фелиция просто пожирает мужчин. Как только очередной надоедает, следует смена караула. А стоит какому-нибудь выскочке пристать к ней с серьезными намерениями, ей достаточно сказать: «Прости, дорогой, но я замужем».
Бет снова смерила его лукавым взглядом.
— Послушай, а с тобой она часом не заигрывала?.. Я так и знала! Она попробовала на тебе свои чары. И не отпирайся, ты уже покраснел.
— Это длилось всего мгновение, — покачал он головой. — И вообще, скорее всего мне просто показалось…
— Ничего тебе не показалось, друг мой. Учти, если ты ей хотя бы немного понравился, она от тебя так не отстанет. И тогда берегись: медок у этой пчелки сладок, но и жалит она пребольно.
— Поговорим лучше о династии Даваналей. Давно ли она возникла?
— В конце прошлого века… — Бет ненадолго задумалась. — Да, я почти уверена: в тысяча восемьсот девяносто восьмом году. Они выпустили о самих себе книжку, я кое-что из нее запомнила. Сайлас Даваналь и его жена Мария эмигрировали сюда из Верхней Силезии. Это где-то между Германией и Польшей. У него водились какие-то деньги, хотя и немного, на них он открыл лавку, которая к концу его жизни превратилась в универмаг «Даваналь», составивший основу богатства семьи. У Сайласа и Марии родился сын Вильгельм…
— Который сейчас уже на ладан дышит, не так ли?
— О, это опять Фелиция тебе нашептала. Жена Вильгельма умерла много лет назад, но сам он, несмотря на сверхпочтенный возраст, еще держится молодцом. Я слышала, в их доме ничто не ускользает от его внимания. Рекомендую тебе с ним потолковать.
А Фелиция говорила о старческом маразме, отметил про себя Эйнсли.
— Поговорю с ним непременно, — сказал он вслух.
— Как бы то ни было, — продолжала Бет Эмбри, — с течением десятилетий семья Даваналей становилась все богаче и влиятельнее. В этом смысле вершин достигли Теодор и Юджиния Даваналь. Оба они по характеру типичные тираны…
— По-моему, этим отличаются все богачи.
— Здесь ты не совсем справедлив. Некоторые из них просто болезненно самолюбивые и гордые люди.
— А чем им гордиться?
— Всем. Они всегда тщательно оберегали свою репутацию. В глазах других они должны выглядеть безукоризненно, казаться воплощенным совершенством, своего рода высшей расой. И потому свои маленькие грешки и пороки они прячут от чужих глаз так надежно, что даже тебе, опытному сыщику, будет нелегко до них докопаться.
— Судя по тому, что ты мне рассказала, — заметил Эйнсли, — Фелиция ведет себя совсем не безупречно.
