— Хорошо, пойдемте, — кивнул он Холдсворту, а Хорхе сказал: — Я вернусь с информацией о том, что и когда произошло.

Гостиная, куда препроводили Эйнсли, по своим размерам, стилю и роскошной обстановке была совершенно под стать остальному дому. Фелиция Мэддокс-Даваналь сидела в большом, обитом парчой кресле с подголовником. Это была красивая женщина лет сорока, с породистыми, аристократическими чертами лица: прямым носом, широкими скулами, высоким лбом и выдававшим преждевременную в таком возрасте подтяжку подбородком. Ее густые светло-русые волосы, в которых играли лучи солнца, были свободно распущены по плечам. Короткая кремовая юбка, ничуть не скрывавшая точеных ног, сочеталась с того же оттенка шелковой блузкой и широким, украшенным золотым орнаментом поясом. Все в ее облике: лицо, прическа, маникюр — было тщательно ухоженным, холеным, одежда — безукоризненной, и она отлично осознавала это, отметил про себя Эйнсли.

Молчаливым жестом она пригласила его сесть в стоявшее перед ней антикварное французское кресло без подлокотников — шаткое и, как не без удивления обнаружил Эйнсли, решительно неудобное. Впрочем, если это была попытка с самого начала заставить его испытывать неловкость, то она не увенчалась успехом.

Эйнсли начал беседу, как делал обычно при подобных обстоятельствах:

— Позвольте выразить вам глубочайшие соболезнования в связи с гибелью вашего мужа…

— Не надо, — оборвала его Даваналь тоном, в котором не слышалось ни малейших эмоций. — Я сама справлюсь с личными проблемами. Давайте ограничимся рамками официального разговора. Вы, я полагаю, сержант?

— Сержант Малколм Эйнсли, — он чуть не добавил «мэм» к этой фразе, но сдержался. Характер на характер, посмотрим, чья возьмет.

— Что ж, тогда прежде всего позвольте узнать, по какому праву телевизионной группе с моего собственного канала, а он принадлежит Даваналям полностью, не дают войти в дом, который также является собственностью нашей семьи?

— Миссис Мэддокс-Даваналь, — сказал Эйнсли негромко, но твердо, — в виде любезности я отвечу на ваш вопрос, хотя думаю, что ответ вам и так ясен. Но затем мы перейдем к допросу, и вести его буду я. — Он почувствовал на себе холодный немигающий взгляд ее серых глаз и выдержал его с завидным спокойствием.

— Так вот, по поводу телегруппы, — продолжил он. — В этом доме при не выясненных пока обстоятельствах погиб человек, и, кому бы дом ни принадлежал, на данный момент здесь распоряжается полиция. Властью, данной нам законом, мы имеем полное право не допускать к месту преступления журналистов. Подчеркну, любых журналистов. А теперь, когда с этим покончено, я хотел бы услышать все, что вам известно о смерти вашего мужа.

— Минуточку! — В него был уставлен изящный указательный пальчик. — Кто ваш непосредственный начальник?

— Лейтенант Лео Ньюболд.

— Всего лишь лейтенант? Тогда прежде чем продолжить нашу беседу, я обсужу ваши методы с начальником полиции Майами.

Эйнсли понял, что неожиданно и на пустом месте произошел конфликт. Он мог бы отнести его за счет стресса, в который обычно повергает людей убийство, но слишком живо помнил слова патрульного Наварро: эта леди привыкла всем и вся командовать и не любит, когда ей перечат.

— Конечно, мадам, — сказал он, — вы свободны в любой момент воспользоваться телефоном и позвонить мистеру Кетлиджу. Только не забудьте проинформировать его, когда закончите свою беседу с ним, что вы задержаны, а за отказ оказать полиции содействие в расследовании смерти вашего супруга я буду вынужден в наручниках доставить вас для допроса в управление полиции города.

Они сидели друг против друга. Эйнсли кожей ощущал, до какой степени он ей ненавистен. Фелиция Даваналь отвела взгляд в сторону, потом снова посмотрела на Эйнсли и произнесла уже совершенно другим тоном:

— Задавайте свои вопросы.

Он не получил, да и не мог получить удовольствия от своей тактической победы. Строго официальным тоном он спросил:

— Когда и как вам стало известно, что ваш муж мертв?

— Примерно в половине восьмого утра я зашла в спальню мужа — она на том же этаже, что и моя. Мне нужно было его кое о чем спросить. Когда его там не оказалось, я спустилась в кабинет. Он часто просыпался ни свет ни заря, а кабинет был его любимым местом. Так я обнаружила труп и сразу же вызвала полицию.

— О чем вы хотели его спросить?

— О чем? — к такому вопросу Даваналь не подготовилась, а Эйнсли упрямо повторил его.

— Я собиралась… — спесь улетучилась, ей теперь не хватало слов. — Сейчас уже не помню.

— Ваши с мужем спальни соединены между собой?

— Нет… — наступила неловкая пауза. — Вообще-то странно спрашивать о таких вещах.

Так уж ли странно? — подумал Эйнсли. Пока было совершенно неясно, зачем миссис Даваналь в такой час понадобилось увидеться с мужем. А отсутствие двери между спальнями супругов многое проясняло в их отношениях.

— В вашего мужа стреляли, — сказал он вслух. — Вы слышали выстрел или похожий звук?

— Нет, ничего.

— Значит, не исключена вероятность, что вашего супруга убили задолго до того, как вы обнаружили тело?

— Не исключена.

— У мистера Мэддокс-Даваналя были неприятности или враги? Вы знаете кого-то, кто мог желать его смерти?

— Нет, — миссис Даваналь, полностью овладев собой, продолжала:

— Мне лучше сообщить вам сразу то, что вы все равно рано или поздно узнаете. Мы с мужем не были близкими людьми в полном смысле этого слова. У него были свои интересы, у меня — свои, и они никак не пересекались.

— И давно вы с ним жили разными интересами?

— Примерно шесть лет. А женаты мы были девять.

— Между вами случались ссоры?

— Нет, — решительно ответила она, но тут же поправилась: — У нас были, конечно, размолвки по разным пустякам, но никогда ничего существенного.

— Кто-то из вас собирался подать на развод?

— Нет, нас обоих вполне устраивала такая жизнь. Мне самой статус замужней женщины давал определенные преимущества, в какой-то степени делал меня свободнее. Что же до Байрона, то он извлекал из всего этого вполне ощутимые выгоды.

— Какие же?

— Видите ли, до того, как мы поженились, Байрон был очень привлекательным и популярным у слабого пола молодым мужчиной, но и только — ни денег, ни блестящей карьеры. После женитьбы на мне он добился и того, и другого.

— Нельзя ли более конкретно?

— Ему дважды доверяли важные руководящие посты. Сначала в правлении универмагов Даваналей, затем — на телеканале WBEQ.

— И он занимал один из них до сих пор? — спросил Эйнсли.

— Нет, — Фелиция чуть помедлила с объяснением. — По правде говоря, Байрон ни на что не годился. Он был ленив да и особых способностей за ним не замечалось. Под конец пришлось полностью отстранить его от всякого участия в нашем бизнесе.

— А что же потом?

— Потом семья просто стала платить ему что-то вроде пенсии. Поэтому я и сказала про ощутимые выгоды.

— Не могли бы вы назвать мне сумму?

— Это имеет какое-нибудь значение?

— Быть может, и не имеет, хотя на одном из этапов следствия эта информация все равно всплывет.

Помолчав несколько секунд, Фелиция сказала:

— Ему причиталось двести пятьдесят тысяч в год. К тому же он жил здесь совершенно бесплатно, и даже все эти его любимые тренажеры достались ему даром.

Четверть миллиона долларов в год за то, чтобы ничего не делать! Смерть Байрона Мэддокса этой семье была, безусловно, выгодна, заметил про себя Эйнсли.

— Если я правильно угадала, о чем вы подумали, те должна вам сразу сказать, что вы глубоко заблуждаетесь, — сказала миссис Мэддокс-Даваналь. Эйнсли промолчал, и она закончила свою мысль:

— Послушайте, я не буду понапрасну тратить слова и время, убеждая вас, но вы должны понять, что для такой семьи, как наша, эти деньги — пустяк, карманная мелочь, — она помедлила. — Гораздо важнее, что, хотя я и не любила Байрона, давно уже не любила, он был мне по-своему дорог. Можно сказать, что я буду тосковать.