С годами ссориться они стали реже, но все же случалось. И это было Антонине поистине больно. Она любила обоих, и непонятно было, чью сторону занять во время их размолвок, вмешиваться ли, выражать ли свое отношение, кому сочувствовать, принимать ли участие в примирении?

Она предпочитала не влезать. Если взрослые ссорятся, то это их дело, и лично ее – Антонину – их разногласия никак не касаются. Такими словами она пыталась успокоить себя, но не очень-то получалось успокоиться. В целом на семью эти размолвки оказывали крайне негативное влияние. Поэтому девушка искренне переживала. В такие моменты она потихоньку подбивала Коляна:

– Пап… ну пойди… помирись.

Колян, надо отдать ему должное, остывал очень быстро. Был горяч, импульсивен, мог нагрубить, обидеть, но буквально через несколько часов остывал и был готов к переговорам. Галка же держала обиду дольше. И не потому, что была злопамятна или уж чересчур ранима. Скорее всего, просто ей больше времени требовалось на переживание ситуации, на анализ, на внутреннюю процедуру прощения, если можно так выразиться…

При всей своей любви к Николаю, которая не ослабевала с годами, она считала, что должна «держать марку». Это означало помолчать, пройти мимо мужа с незаинтересованным видом, показать свою независимость от него… Короче, дать ему понять, что без ее участия ему плохо. Она хотела, чтобы он признал, что от ее молчания и холодного взора ему совсем даже не здорово.

Хотя холодный взор в направлении мужа у Галки не получался никогда. Уж, скорее, опущенные глаза или взгляд в сторону. Потому что смотреть на него отчужденно она не могла. Слишком лучилась она искренней любовью к нему, слишком явными были ее тяга и интерес.

Как-то после очередного примирения Колян предложил:

– Слушай, Галчонок! Знаешь, что я придумал?

– Ну?

– Помнишь то место около метро, где мы с тобой когда-то чебуреки покупали?

– Конечно! Тогда еще мороз жуткий был! А мы с тобой… не помню уже откуда возвращались… такие голодные. Ты говоришь: «Галка! Я сейчас умру от голода!» А я говорю: «А я от холода». А ты: «Тогда нас могут спасти только горячие чебуреки!»

– Точно! Мы взяли сразу то ли пять, то ли шесть штук… Помнишь, обжигались, облизывали пальцы, которые тут же мерзли опять, а мы дышали на них, пытаясь согреться.

– А почему ты про это вспомнил?

– Ну… не знаю… приятное воспоминание. Место хорошее. Вроде бы и людное, и какое-то уютное одновременно.

– Да… Только, по-моему, там теперь не чебуреки, а какая-то другая палатка. Шаурма, что ли… Или блинная.

– Это неважно. Я о другом… Давай договоримся…

– О чем?

– Ну если поссоримся еще когда… Не дай Бог…

На этих словах Галка вздохнула, а он продолжал:

– Я же понимаю, что почти всегда из-за моей несдержанности происходит скандал. Ну да: я горячий, нервный. Галка! Если мы вдруг опять поссоримся, то неважно, кто первый, но кто-то из нас звонит другому и говорит: «На том же месте в тот же час!»

– И что это значит? – заинтересовалась Галка.

– А это значит, что мы встречаемся на нашем месте у чебуреков и как будто знакомимся заново. И, понятное дело, миримся таким необычным образом.

– Подожди, подожди… Я не поняла. Ты мне звонишь. И что?

– И говорю: «На том же месте в тот же час!» Например, в семь часов вечера. И ты не вправе отказать. Ты приходишь ко мне на свидание будто бы впервые!

– И что будет?

– Вот и увидишь!

– Ну ладно! Только, если честно, мне больше ссориться с тобой не хочется.

– Да это понятно! Только вдруг… Так что я тебя предупредил!

Три раза в жизни Галки были волшебные ночи. Настолько потрясающие, что она ощущала себя сказочной принцессой, а его видела ну если и не принцем на белом коне, то самым добрым волшебником на свете, это точно!

В такие вечера она насупленная (в ссоре все-таки) выходила из метро и направлялась в сторону палатки. Дорогу ей преграждал Николай со смущенной улыбкой:

– Девушка! Позвольте с вами познакомиться!

Она резко останавливалась и с недоумением смотрела на него:

– Мужчина! Я не знакомлюсь на улице! И вообще, с неизвестными мне личностями не разговариваю.

– Вы знаете… – продолжал он скромно, но с внутренним напором, – самое интересное, что я тоже… Но вы… Вы – исключение! Знаете, как увидел вас, сердце замерло. Я даже испугался. Думаю: «Боже! Где же мое сердце?!»

– Послушайте! Мне, конечно, приятно, что я произвела на вас столь яркое впечатление, но изменять своим принципам я не собираюсь.

– Каким таким принципам?

– Ну говорю же: с незнакомыми личностями я в беседу не вступаю!

– Я вас понял. Только послушайте… Как вас зовут?

– Галя!

– Очень приятно! А меня Николай! Ну, во-первых, мы с вами в беседу уже вступили…

– Ой… да… но это как-то непроизвольно получилось…

– А во-вторых, уже и познакомились… А в-третьих, давайте каким-то образом отметим наше знакомство. Не возражаете?

– Ну я даже не знаю…

– А что тут сомневаться? Вон моя машина. Сейчас поедем в ресторан, поужинаем, поговорим, музыку хорошую послушаем, потанцуем…

И они ехали в роскошную гостиницу, ужинали, пили шампанское. А потом танцевали, и Николай шептал Галке на ушко нежности, делал комплименты и зазывал в номера. Она игриво сопротивлялась, кокетничала, хохотала, запрокидывала голову и невольно подставляла шею для поцелуя.

Он заводился от ее смеха, от фривольности собственных предложений, от тех планов, которые его воображение придумывало на ближайшую ночь. А ее тело трепетало под блузкой, руки перебирали его волосы, губы тянулись к его губам. И всеми своими прикосновениями они обещали друг другу незабываемую романтическую ночь.

Откровенным шепотом своим они возбуждали друг друга. И ресницы не могли скрыть ни горящих глаз, ни того любовного огня, который разгорался внутри каждого из них все сильней и сильнее.

В номере Галку ждало новое потрясение. Кругом горели свечи, благоухал огромный букет, а кровать… Кровать была усыпана лепестками роз. В один из вечеров – красными, в другой – розовыми. В третий раз постель напоминала скатерть-самобранку. На ней в изобилии теснились мандарины, конфеты, мелкие сувениры, мягкие игрушки. Казалось, что щедрый Дед Мороз вывалил из своего волшебного мешка целый ворох подарков…

После соития они лежали и объедались мандаринами. Кидались кожурой, кормили друг друга конфетами, дурачились и смеялись без повода, как малые дети, которые получили именно те подарки, о которых мечтали, которых ждали и которые так боялись не получить…

Ночь они проводили в гостинице… Наутро счастливые, удовлетворенные, приятно утомленные бурно проведенным свиданием, спускались к завтраку… Не торопясь мазали булочки мягким маслом, лениво переговаривались ни о чем, медленно и со вкусом пили кофе со сливками…

В Галке боролись два чувства: наконец-то помирились. Да еще как помирились! И другое, прямо противоположное: поссориться снова. Но лишь для того, чтобы вновь попасть в сказку!

Когда отец умер, Галка рыдала так, как, наверное, никогда в жизни не рыдала. Понять своего состояния в тот момент она не могла. Много позже она готова была объяснить это чувством облегчения: мол, отмучалась! Потому что хуже, чем отец, никто никогда к ней в жизни не относился. Потому что больше горя, чем он, никто ей не доставил. В момент его смерти она убивалась по нему настолько искренне, что со стороны казалось, что хоронит она самого близкого и горячо любимого человека.

Похоронила, погоревала, а простить, видимо, так и не смогла.

Николай стал предлагать Галке уехать из страны:

– А что, Галчонок! Поедем-ка мы с тобой жить в Европу? А? Не хочешь? А может, в Африку? Или в Канаду? Выбирай!

– Коль! Ты о чем?! Чем тебе здесь-то плохо?! Работа отличная, дом – полная чаша!

– Опасно здесь, Галчонок! Я же кручусь, сама понимаешь, среди каких людей. Многого тебе не рассказываю. И зависть возможна, и желание отодвинуть меня… Я бы предпочел лишний раз не рисковать.