По-разному вели и чувствовали себя те, кто должен был через несколько минут умереть. Отец Никодим припомнил 143-й псалом: «Блесни молниею, и рассей их... Избавь и спаси меня от руки сынов иноплеменных, которых уста говорят суетное, и которых десница — десница лжи». Однако молния не могла появиться в этот осенний день, а Телегин, Рудаков и красноармейцы из дивизии НКВД вовсе не были сынами иноплеменными. Поэт Василий Макаров успокаивал себя самонаркотически: читал стихи. Фарида озиралась и утешалась тем, что не попал в когти палачей ее любимый — Гришка Коровин. Штырцкобер шептал лежащему рядом Голубицкому:

— Я узе не понимаю этого идиотизма. Сейчас они нас расстреляют. Но кто узе им будет шить штаны? Или они узе собираются стать папуасами?

Виктор Калмыков вспоминал о своей жене, красавице Эмме. Он спросил Ухватову:

— Партина, тебя когда взяли?

— Недавно, и месяца нет.

— А моя Эмма на свободе?

— Да, но из квартиры выгнали.

Рядом с Партиной лежал с другого боку Придорогин. Ухватова объясняла ему, не зная, что он сошел с ума:

— Вы понимаете, Александр Николаевич, что происходит? В стране — переворот! Враги народа пробрались в органы НКВД, захватили власть. Они сначала уничтожат партию, а затем арестуют и товарища Сталина. Какое коварство! Советская власть погибла! Надо что-то делать. Почему мы лежим в бездействии?

— А где твой пулемет? — крутнул ус Придорогин.

— Какой пулемет? — не поняла Партина.

— Ты што, Анка, не узнала меня? Я же Василий Иванович Чапаев!

— Неуместные шуточки, — отвернулась от Придорогина Ухватова.

Василий Макаров простонал:

— Партина, он же не в себе. Неужели ты не видишь? Он сошел с ума.

— Сам ты спятил, Каппель проклятый! Вот поднимемся в атаку, и я изрублю тебя в капусту. А где Петька? Скотина — а не Петька. Пропил мою бурку. Чапаевцы, к атаке — товсь! Шашки — к бою! — вскочил Придорогин.

Красноармеец ударил Придорогина прикладом, сбил с ног:

— Я те покажу — к атаке товсь! Я те выбью мозги! Всем — молчать!

— Пусть поболтают перед смертью, — сказал Рудаков красноармейцу. — И отойди от них подальше. А то ведь выхватят винтарь. Тут и психи есть, будь осторожен.

— Мож, руки-то им посвязывать? Оно надежней будет, — обслюнивал самокрутку другой боец.

Телегин сунул револьвер за ремень, тоже закурил.

— Не надо связывать, управимся, седни их мало. И все хиляки. Дайте им табачку посмолить напоследок. Но садиться и вставать им не позволяйте, пущай лежа курят.

Гераська играл соломинкой с муравьями, которые тащили куда-то мертвую стрекозу. Он приколол сухой соломинкой крыло стрекозы к листу молочая. Муравьи долго бегали бестолково, суетливо, но все же догадались, что им надо делать: начали перекусывать ломкую пленку крыла.

— Соображают, — подтолкнул Гераська Майкла.

— Эти муравьи умнее нас, как русские говорят.

— Майкл, русские так не говорят.

— Окей! Значит, говорят американцы.

Гераська зашептал:

— Майкл, надо бежать как-то... убивать будут.

— О, май-бой, у меня есть задумка, как русские говорят.

— Какая?

— Окей! Я упаду в шахту сам, за полсекунды до выстрела. Другого выхода нет. И тебе советую так поступить. Будем живы — выкарабкаемся

— А ежли шахта глубокая, Майкл?

— Ты разве не слышал? Телегин сказал, что та шахта глубже. Значит наша помельче.

— Майкл, неуж дядя Антон в меня стрельнет? Он же меня любит. Эсер говорил, что Антон может освободить нас.

— Долг превыше всего, как русские говорят. И от него ничего не зависит, наверно.

Из красноармейцев выделялся один курносый парень, явно деревенский. Он смотрел на Ленина, раскрыв рот. Владимир Ильич никому не подчинялся, стоял на ногах. Его несколько раз опрокидывали ударами прикладов, он падал, но снова поднимался, почистив тряпочкой свою новую галошу.

— Отстаньте вы от него, — отогнал красноармейцев Телегин.

Водовоз Ахмет теребил вожака комсомола Рудницкого:

— Мне бы конь быстрая.

— Дурак! — утирал слезы Рудницкий.

Пушков жевал травинку, будто наслаждался этим, был доволен. Порошин и Гейнеман лежали рядом, торопились высказаться друг перед другом:

— Вот и пришла наша погибель, Миша, — вздыхал Порошин.

— А что я тебе говорил, Аркаша?

— Мне страшно, Мишка.

— Смерти не боятся только люди интеллектуально неполноценные.

— Что же делать?

— Мы сами виноваты, Аркаша. Надо было бежать из России, границу мы бы где-нибудь перешли.

— Миша, вся Россия не может бежать.

— Какая Россия, Аркадий? Россия давно уничтожена коммунистами. России — нет! А вместо социализма выросло чудище госкапитализма. Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй. Все коммунисты — или идиоты, или преступники, лжецы. Они никогда не назовут своим именем то, го сотворили. Они будут теперь сто лет называть гнусную тиранию госкапитализма социализмом. Они будут прикрываться защитой интересов рабочего класса, грабя, обдирая крестьян и рабочий люд, превращая интеллигенцию в политических лакеев.

— Миша, я допускаю все же, что мы исказили марксизм-ленинизм.

— Эх, Аркаша, ты умрешь, не постигнув истины. Русским людям надо бы давно взбунтоваться, вырвать бороду у этого лжеученого Маркса. Русским людям надо бы давно выбросить омерзительный труп Ленина из мавзолея, сжечь его, а пеплом выстрелить из пушки в сторону зарубежья. Вы, русские, не умеете любить и ценить свою родину.

Один из красноармейцев не выдержал, обратился к Телегину:

— Товарищ старший лейтенант, они тут антисоветскую пропаганду разводют. Всюю правду говорят, слухать невозможно, мурашки по коже.

— Что они говорят?

— Заявляют, будто Ленина потребно из мавзолею выкинуть, сжечь, а пеплом выстрелить из пушки.

— А еще что говорят?

— Карлу Марлу Энгельсу бороду оторвать агитирують.

— А ты как мыслишь по этому поводу?

— Как прикажуть.

— Вот я тебе и приказываю: отойди от них подале, не навостряй уши.

— Не зазря им расстрел прописали, — отошел на два шага красноармеец.

— Контры они и есть контры, — поддержал его другой боец.

— Штыками их колоть надоть, на куски рвать, а не расстреливать милостиво.

— Гуманность мы развели, демократию, законность.

— А я сумлеваюсь, — шепнул курносый товарищу.

— В чем сумнение?

— А вдруг Ленин-то настоящий? Мы ево тово, а нас опосля засудять.

— Настоящий быть не могет, ежли вот сродственник, братец...

Гераська попытался переползти в группу, которую должен был расстрелять лейтенант Рудаков. Там находилась его романтическая любовь — Фарида. Но Телегин загнал пинками Гераську обратно, в свое лежбище.

— Я тебя сам расхлопаю, стервец!

Исполнение приговора задерживалось, ибо еще не подъехал на мотоцикле сержант Комаров, который должен был привезти несколько бутылок водки. Не после, а перед расстрелом осужденных полагалось исполнителям по стакану водки. Тот, кто отступал от этого правила, позднее начинал мучиться по ночам кошмарами, дурными снами. И доктора предписывали — на трезвую голову смертные приговоры не исполнять, травмируется психика.

В загороди на Золотой горе было вообще-то четыре шурфа, куда сбрасывали расстрелянных и в центральной тюрьме, и в складе НКВД. Живьем сюда привозили приговоренных редко. Два провала засыпали, больно уж они зловонили, да и забиты были основательно. Рудаков сидел рядом с Телегиным, прикидывал:

— Может, скинем всех в мою шахту? По-моему, твоя мелковата. И туда еще ни разу не сбрасывали трупы.

— Пора и эту яму заполнять, — метнул камушком Телегин в крутящуюся рядом сороку, стремясь направить разговор в другое русло. — Гляди, вертится и вертится нахалка. Что ей здесь надо? И куда Комаров запропастился? Его только за смертью посылать.

— Подъедет сейчас, он мужик надежный, точный. Лишь бы его не подвел мотоцикл. Вон, едет он, дорога пылится, — встал Рудаков.

Телегин был доволен, что отвлек лейтенанта от разговора о левосторонней шахте. Шурф еще неделю тому назад был подготовлен для спасения Эсера. Телегин приезжал сюда ночью и сбросил в провал две копны соломы. Антон замышлял подвести Серафима к этому шурфу, выстрелить мимо, может, лишь царапнуть пулей по раковине уха. Эсер бы упал в солому, пролетев метров двенадцать. Он бы отполз в сторону, затаился. А ночью можно было приехать снова, с веревкой, и вытащить его. Но план спасения Серафима сорвался. Федоров подвесил его на крюк в складе НКВД. Теперь таким же способом Телегин замыслил спасти Порошина и Гераську. И автомашина-душегубка не сама по себе сломалась. Антон Телегин оторвал вагой выхлопной патрубок, подводящий отраву к фургону.