После отъезда нахараров в Персию тревога и смута охватили всю Армянскую страну. Остальные нахарары, разъехавшиеся после Арташатского собрания по своим уделам, с нетерпением ждали вестей из Персии.

В стране создалось неопределенное, невыносимо тягостное положение.

Азарапет Вехмихр, Деншапух и могпэт Ормизд, которые из страха перед восставшим населением Айраратской равнины поспешили скрыться в Сюнике, вновь подняли головы после отъезда нахараров и пытались через сборщиков податей еще туже затянуть петлю на шее парода. Эти сборщики врывались в селения и монастыри и обирали их с беспримерной жестокостью.

Насилиям и вымогательствам – столь же безжалостным – подвергались и города и даже столица. Поборы выколачивались непомерные, чуть не в десять раз превышавшие обычные размеры. Спорщики не останавливались перед избиениями и даже убийствами, явно стремясь довести народ до отчаяния и вынудить его отречься от веры.

В результате этих притеснений к восставшим жителям Арташата и Акори начало присоединяться население и других дальних уделов. Ища спасения, люди покидали родные места. Толпы их можно было встретить всюду – и на дорогах и в населенных пунктах; они громко сетовали на свою судьбу, возмущаясь насилиями персов и бездействием нахараров.

К чему могло в конце концов привести подобное положение, не мог предугадать ни католикос, в растерянности сидевший у себя в Эчмиадзине, ни Атом, который видел, что волнение охватывает все большие и большие массы народа, и не знал, что ему предпринять. Он прилагал все усилия к тому, чтобы предупредить стихийный взрыв мятежа, сознавая, что персидское командование в Арташате, Зарехаване и других городах не преминет воспользоваться случаем, чтобы напасть на разрозненные силы нахараров и задушить сопротивление в самом зародыше.

Поскольку же Атом не знал еще, что нахарары-отступники возвращаются с войском обратно в Армению, он настойчиво подготовлял создание общегосударственного войска, как ему предписал Спарапет, хотя нахарары – как принявшие обет сопротивления, так и остальные – отнеслись к этому безразлично, а иногда и прямо выражали еще недовольство. Лишь Гевонд вместе с некоторыми другими пастырями непрестанно кружил по городам и селам, разжигая в народе жажду сопротивления.

Общую тревогу усиливало и полное отсутствие вестей от вызванных в Персию нахараров. Безвестность казалась зловещей и держала страну в напряжении.

Особо тягостным было положение супруги Вардана Мамиконяна. Помимо тревоги за судьбу мужа, которую разделял с нею весь армянский народ, супругу Спарапета крайне беспокоило и состояние здоровья свекрови: хотя престарелой госпоже и стало немного лучше, но было сомнительно, чтоб она оказалась в состоянии выдержать новые потрясения. Всвое время она узнала о грозном указе Азкерта, о его требовании или принять веру Зрадашта, или явиться к нему на суд. Не скрыли от нее и того, что Вардан уже выехал в Персию. Она требовала, чтоб ей сообщали все поступавшие вести; скрывать от нее что-либо – означало бы обманывать ее, а на это не дерзнул бы никто. Старшая госпожа была душой рода Мамиконянов, его совестью. Она была матерью полководца, которого почитали как святого даже в самых отдаленных уделах страны. Матери такого человека можно было говорить только правду.

Поэтому, несмотря на ее слабое здоровье, ей сообщали все доходившие вести.

Красноватый отблеск светильника трепетал на лице Старшей госпожи, когда жена Вардана кэшла снравиться о ее здоровье.

– Что прикажешь, Мать-госпожа? – спросила вошедшая, остаиавливаясь со скрещенными руками у ложа, на котором полусидела больная.

– Вести, какие вести?.. – глухо выговорила старуха, не поднимая головы.

– Нет ничего нового. Опаздывают вести.

– Не предали их еще смерти подвижнической? – пронизывая невестку взглядом, спросила Старшая госпожа.

– Нет.

– Тиран за горло схватил бедных сынков моих! – воскликнула с болью Старшая госпожа.

– Кто знает, Мать-госпожа? Будем уповать на бога! Быть может, спасутся они.

– Запаздывает что-то мой Зохрак!.. – со вздохом проговорила Старшая госпожа.

– Будет дома не сегодня-завтра, Мать-госпожа. Время уже, – печально отозвалась невестка. Ей сразу вспомнилось, для чего приезжает Зохрак.

– Смерть уже ступила на мой порог. Увидеть бы только Вардана и Зохрака моего, поюм бы… Ночью приходил ко мне во сне Спарапет Мушег; присел ко мне на ложе, тряхнул кудрями, молвил: «Душа Спарапета – в огне!..»

Она смолкла. Блеснули слезы в глаоах, она что-то невнятно забормотала.

– Что с тобой, Мать-госпожа?..

– Голос моего Вардана!..

Невестка взглянула на ее одухотворенное лицо и спустила голову. Пылающие глаза свекрови обжигали ее. Согбенная и высохшая, подобно древнему дубу, старуха простирала вперед руки, как бы стараясь что-то нащупать в возаухе.

Невестка не знала, как успокоить Старшую госпожу, которая уже чувствовала себя принадлежащей к миру мертвых. Суровая и властная старуха не принимала никаких утешений.

– Дай священное писание! – протянула руку Старшая госпожа.

Невестка подала книгу, которую старуха прижала к груди.

– Иди к себе! – повелела она.

Княгиня Мамиконян вышла в смятении и тревоге. Едва переступила она порог опочивальни, как у ворот замка послышался шум. Выйдя на террасу, она различила в темноте фигуры женщин на конях. Стража помогала им спешиться. Дворецкий побежал вниз.

– Прибыла госпожа Шушаник с ориорд Анаит и ориорд Астхик! -доложил он, вернувшись, и вновь побежал вниз – проводить гостей в замок.

Княгиня, обрадовавшись, поспешила навстречу дочери и девушкам.

– Слышала о твоей болезни, Анаит, – приласкала она девушку, взяв ее за руку. – А ты как выросла, Астхик! Заходи же, заходи…

Все уселись. Начались взаимные расспросы. Княгиня Шушаник рассказывала о жизни в замке Рштуни, о том, что и там не получали никаких вестей из Персии.

– Мать госпожа в большой тревоге. Уж и не знаю, что мне делать, – поведала ей супруга Вардана.

– Нам тяжело, а ей-то каково должно быть! – вздохнула госпожа Шушаник и пошла навестить бабушку.

Анаиг зячяла свое привычное место – на подушке у ног княгини Мамикоичн. Та ласково провела рукой по кудрям девушки и попыталась представить себе, какими глазами должен был бы смотреть на нее влюбленный юноша. У госпожи невольно мелькнула мысль, что у Артака прекрасный вкус: Анаит казалась созданным из снега сказочным существом, которое могло растаять от дуновения теплого ветерка.

Вернувшаяся княгиня Шушаник с грустью сообщила, что тревога за сына не дает уснуть Старшей госпоже.

– Что же ты делала у Масиса, Анаит? – спрашивала княгиня Мамиконян.

– Рукопись составляла, – смущенно ответила Анаит, как бы опасаясь этим сообщением выдать какую-то сердечную тайну. – Переписала отрывки из творения Мовсеса Хоренаци и разрисовала их…

– Славный подарок! – заметила госпожа Шушаник и незаметно улыбнулась.

Княгиня Мамиконян не разгадала смысла этих слов, но Анаит вспыхнула и выбежала. Астхик последовала за нею.

– Что с нею, что стало с бедной пташкой моею? – покачала головой княгиня.

Шушаник рассказала о сердечных муках Анапт. Княгиня грустно улыбнулась:

– Знать бы, какая судьба ожидает этих бедняжек. Ведь и Артак юноша с благородным сердцем…

– В зимнюю вьюгу распустились розы, долго ли им цвести? – со вздохом сказала Шушапик.

Княгиня встала, подошла к окну. За окном лежала ночь, не было видно ни зги.

Внезапно сверкнула молния, далеко в горах, загрохотал гром: начался ливень.

– Горе запоздавшим путникам, – негромко сказала княгиня. Она долго смотрела вдаль; сердце ег сжималось от острой боли.

– "Что с ними? И весточки нет!.. – прошептала она, продолжая смотреть в окно.

– Одному господу ведомо!.. – грустно отозвалась Шушаник.

Вернулись Астхик с Анаит, что-то прижимая к груди. Не желая мешать беседе княгини с дочерью, Анат неслышно скользнула к Шушаник и села из подушку у ее ног. Астхик присела рядом с нею. Княгиня обернулась, рассеянным взглядом окинула девушек и обратилась к дочери: