Супруга Спарапета часто поднималась на кровлю или на вышку замка и с тревогой вглядывалась вдаль. Она чувствовала, что близятся дни испытаний…

Анаит любила уединяться в зале, из окна которого ее впервые увидел Артак; там она с радостью перебирала в памяти прошлое и мечтала о будущем. Иногда к ней молча подсаживалась со своим рукодельем Астхик, не мешавшая сестре предаваться думам.

Сестры часто сиживали у окна. Анаит часами не отводила затуманенного взора от далекого горизонта, а младшая сестра с интересом смотрела на площадь перед замком, на ущелье с его тропинками и на дорогу, по которой проходили пешие крестьяне с вьючными животными или проезжали конные.

Но в последние дни Астхик обратила внимание на странное явление – крестьяне выглядели раздраженными, озлобленными; они бросали враждебные взгляды на замок, останавливались под оградой, говорили о чем-то, явно волнуясь. С каждым днем это все более и более обращало на себя внимание.

Как-то раз много народу собралось вокруг небольшой группы всадников на прекрасных скакунах, прибывших, по-видимому, издалека. Астхик высунулась из окна, чтоб лучше их разглядеть и услышать, что они говорят.

В комнату вот па супруга Спарапета. Девушки почтительно приветствовали ее.

– Что случилось, милые? -ласково спросила она.

Девушки указали ей на всадников, которые уже сидели на камнях, не выпуская поводьев из рук. Немного в стороне, прислонясь спиной к камню, сидел крестьянин с суровым лицом. Сам он не говорил, предоставляя говорить другим. Выслушав всех, он спокойными, но вескими словами стал убеждать всех в необходимости восстать против Азкерта и нахараров-отступников.

Один из его спутников, которого товарищи называли Погосом, собрал вокруг себя крестьян-таронцев и горячо спорил с ними; его громовой бас перекрывал все голоса.

– Если он в опасности – пусть весточку подаст! От веры отрекся, теперь от народа тоже отрекается?

– Наш Спарапет тысячу раз своей жизнью пожертвует, а народ не предаст! – с гордостью возразил исполин-таронец.

– Как бог свят! – подтвердил стоявший рядом старик, обнажая голову, сверкнувшую серебром на солнце, и крестясь. – Наш князь – Спарапет всей страны Армянской!

– Истинно, дед Оган! – подхватили со всех сторон.

Супруга Спарапета вздрогнула. То, что открылось перед ней, было одновременно и чудесно и ужасно. Ее супруг, земное и смертное создание, внезапно возник перед нею как существо высшего порядка. Ей и раньше приходилось слышать, как возвеличивают Спарапета, но теперь, когда в дни великих народных испытаний она услышала и осознала все величие доверия, какое народ оказывает ее мужу, – она побледнела от сознания грозной ответственности.

Крестьяне беседовали громко, но мирно. Говорил дед Оган.

– Народный Спарапет – значит Спарапет-избранник… В день бедствия отчизна призовет Спарапета и спросит его только об одном: «Как ты охранял мой народ?.. Какой же ответ даст Спарапет отчизне? Понимаете?.. – И дед Оган медленно и торжественно стал объяснять: – Человек грешен – народ свят… Святы только отчизна да еще народ. В народе – дыхание страны родной! Во веки веков!

– Народом мы живем!.. – устремив печальный взор вдаль, задумчиво вымолвила супруга Спарапета и вздохнула. – Ради народа простятся нахарарам их грехи… Господи, ты даруй им помощь! Должна спастись страна, чтоб спаслись и мы!..

В комнату вошла сильно взволнованная княгиня Шушаник и, быстро подойдя к окну, начала пристально всматриваться в дорогу.

– Конница приближается, – обратилась она к матери.

– Наша?.. – с трудом выговорила та.

– В том-то и дело, что не наша. Ах, мать… – замялась княгиня Шушаник.

– Да что случилось? – встревожилась супруга Спарапета, выглянула в окно и быстро вышла.

Шушаник, Анаит и Астхик последовали за нею. Все обитатели замка уже собрались у ворот. Дорога была запружена всадниками. Конный отряд приближался, распустив знамена.

Навстречу помчались конные разведчики и тотчас прискакали обратно. Командир замковой охраны, сепух Давид, с трудом сдерживая скакуна, закричал:

– Войдите в замок! Быстрей!..

– Закрывай ворота! – приказал он старшему привратнику, Ворота замка закрылись.

Отряд приближался спокойно, словно люди шли в родной дом, ничто не изобличало воинскую часть в походе. Вот он подошел ближе – и стали видны фигуры Атома Гнуни, князя Хорена и Егишэ.

Атом был мрачен и явно озабочен; задумчивым выглядел и Хорен; а Егишэ с его вдохновенным лицом и горящими глазами был похож на пророка, которому все равно, через какие земли он проходит и перед какими людьми вещает свои заповеди.

Сепух Давид, задыхаясь от волнения, повернулся лицом к своему отряду и подал знак рукой. Всадники осадили коней, чтоб обеспечить себе пространство для разбгга.

В ворота замка начали сильно стучать изнутри, послышался по-мужски повелительный голос супруги Спарапета, приказывавший Давиду остановиться. Открылась калитка. На площадь выбежала разгневанная госпожа Дестрик. Дочь едва поспевала за ней.

Полк Мамиконянов застыл на месте. Сепух Давид вздрогнул, с налитыми кровью глазами подскакал к супруге и дочери Спарапета и, потеряв всякое самообладание, властным тоном приказал:

– Сейчас же вернитесь в замок!.. Немедленно!..

– Перестань, сепух, тебе говорю! – оборвала его госпожа Дестрик.

– Изволь немедленно вернуться в замок, госпожа!.. Не могу я допустить!.. – задыхаясь, настаивал сепух.

Он обнажил меч и подал знак к атаке. Еще миг – и оба отряда столкнулись бы, если бы Егишэ не погнат коня вперед: один миг и служитель церкви преобразился в отважного воина. Сепух Давид, увидев перед собой лицо духовного звания, с изумлением осадил своего коня. Егишэ, подняв крест, сделал угрожающее движение в сторону замка, на стенах которого стрелки уже натягивали тетивы своих луков. Он с грозным видом повернулся к сепуху.

– Оставьте всякую мысль о сопротивлении! – с гневом воскликнул он. – Вас больше не защитят ни стены замка, ни княжеская власть! Нет больше ни князя, ни крестьянина! Теперь все равны! Записывайтесь в воины отчизны, идите защищать священную свободу!

Призывы Егишэ не смутили бы лишь на миг растерявшегося сепуха: Давид был не из тех людей, которых чьи бы то ни было угрозы могли заставить забыть о своих обязанностях. Но пространство между обоими отрядами было уже все заполнено местными жителями и людьми Аракэла, – и это являлось препятствием для любых военных действий.

Воинов полка Мамиконянов поразило скорбное выражение лица супруги Спарапета. Она соглашалась на нечто беспримерное в истории рода Мамиконянов – на передачу родового замка чужим людям, вместо того, чтобы оказать им самое яростное сопротивление.

Она властно приказала Давиду:

– Перестань! Не видишь разве: они принесли страшную весть. – Затем, повернувшись к Егишэ, она дрогнувшим голосом произнесла:- сообщи, что знаешь, святой отец!..

Молчание наступило мгновенно.

Суровым и скорбным голосом Егишэ возвестил:

– Внемлите мне и плачьте, несчастные! Нарушили свой обет армянские нахарары. Идут на нас, отрекшись от себя и от отчизны!.. Они идут с войском арийским, с жрецами-огнепоклонниками…

Вся краска сбежала с лица супруги Спарапета, и она рванулась к Егишэ.

– Мой супруг верен своему обету! Не может он быть отступником! – сурово выговорила она. -Но горе мне, если о нем, о Вардане Мамиконяне, решились говорить подобное!

В это время на площадь прискакал Зохрак, который с молодыми сепухами Багдасаром, Григором и Суреном выехал утром в ближайшее село. Он с тревогой спросил мать:

– Что случилось?

Госпожа Дестрик ничего не ответила ему. Зохрак с тревогой впился глазами в ее лицо:

– Приняли мученичество… или?.. Говори же, мать! Госпожа Дестрик грустно объяснила:

– Говорят, якобы он отрекся от веры.

Зохрак сначала побледнел, затем вспыхнул и произнес дрогнувшим голосом:

– Неправда! Отец пойдет на смерть, но огнепоклонником не станет!