– Ну и славно. – Он поднялся и сбросил с себя ботинки. – Пойду-ка я поплаваю.

– Но ты же не снял одежду.

– Я очень многое люблю в тебе, Клер, – сказал он, стягивая рубашку через голову, – но ты слишком много думаешь.

Он разбежался и нырнул в воду. Стоп. Он что, серьезно? О том, что он ее любит? Или это просто одна из тех вещей, которые люди говорят друг другу? Как бы ей хотелось разбираться в этих играх. Возможно, тогда она тоже могла бы играть в них. Возможно, тогда она могла бы сделать что-то со своими чувствами к Тайлеру, которые причиняли ей то боль, то блаженство, одновременно и мучили ее, и делали счастливой.

Генри все еще присматривал за Бэй на берегу, и Сидни вернулась к покрывалам и опустилась на землю рядом с Клер.

– Это Тайлер?

– Да, – ответила Клер, глядя, как его макушка показалась из-под воды.

Он помотал головой, и его темные волосы взметнулись из стороны в сторону и мокрыми сосульками прилипли к лицу. Бэй засмеялась над ним, он подплыл к ней и обрызгал. Она принялась брызгаться в ответ. Генри что-то крикнул им с берега, они на миг остановились, переглянулись и начали дружно брызгаться в Генри. Поколебавшись всего мгновение, тот сбросил ботинки, через голову стянул рубаху и плюхнулся в воду.

– Ого, – восхитилась Сидни. – А молоко-то идет телу на пользу.

– Вот почему я такая, какая есть, – вырвалось вдруг у Клер; она должна была объяснить это кому-то. – Первые шесть лет моей жизни у нас с мамой не было дома. Мы спали в машинах и в ночлежках для бездомных. Она промышляла воровством и спала с кем попало. Ты ведь не знала об этом, верно? – спросила Клер сестру, которая застыла, не донеся до рта открытую банку кока-колы. – Иногда у меня складывается такое впечатление, что ты романтизируешь жизнь, которую она вела до того, как вернулась в Бэском. Не знаю, собиралась ли она остаться, но когда мы приехали сюда, я сразу поняла, что никогда больше никуда не уеду. Наш дом и бабушка Уэверли были чем-то незыблемым, а в детстве я ни о чем больше не мечтала. А потом родилась ты, и мне стало завидно. Ты получила эту стабильность с того самого мгновения, как только появилась на свет. Наши детские распри – это моя вина. Я ссорилась с тобой, потому что ты была отсюда, а я нет. Прости меня. Мне жаль, что я не такая хорошая сестра. Мне жаль, что я так веду себя с Тайлером. Я знаю, ты хотела бы, чтобы все было по-другому. Но я ничего не могу с этим поделать. Я все время думаю, что все это временно, и это меня пугает. Я боюсь привязываться к людям, которые могут меня покинуть.

– Жизнь – это переживания, Клер, – произнесла наконец Сидни. – Нельзя цепляться за все подряд.

Клер покачала головой:

– Боюсь, для меня уже слишком поздно.

– Нет, не поздно. – Сидни вдруг негодующе хлопнула ладонью по покрывалу. – Как мама могла считать, что такая жизнь подходит для ребенка? Это непростительно. Мне стыдно, что я завидовала ей, и, хотя порой мне кажется, что я недалеко от нее ушла, я не покину тебя. Никогда. Посмотри на меня, Клер. Я тебя не брошу.

– Иногда я спрашиваю себя, что ею двигало. Она ведь была неглупая женщина. Эванель сказала, она отлично училась, пока не вылетела из школы. Должно быть, что-то произошло.

– Каковы бы ни были ее мотивы, ей нет никакого прощения за то, во что она превратила нашу жизнь. Мы справимся с этим, Клер. Мы не позволим ей взять верх. Хорошо?

Говорить было проще, чем делать, и Клер сказала:

– Хорошо.

И немедленно задалась вопросом, каким образом она собирается справляться с тем, что оттачивала десятилетиями.

Они посмотрели на воду. Бэй надоело брызгаться, она выбралась на берег и подошла к Сидни с Клер. Генри с Тайлером продолжали с упоением плескать друг в друга водой, пытаясь поднять как можно больше брызг.

– Взгляни только на эту парочку, – покачала головой Сидни. – Мальчишки, что один, что второй.

– Это славно, – сказала Клер.

Сидни обняла сестру за плечи.

– Ну да.

Пока Сидни с Клер отдыхали на берегу водохранилища, Эмма Кларк-Мэттисон готовилась с пользой провести время в обществе мужа.

Письменный стол в кабинете Хантера-Джона на работе был далеко не таким удобным, как тот, что стоял у него дома. Темные панели на стенах и уродливый металлический стол сохранились еще с тех времен, когда делами здесь заправлял отец Хантера-Джона. При мысли о том, как мать Хантера-Джона, Лилиан, заявляется на фабрику, чтобы устроить Джону-старшему подобный сюрприз, Эмма не смогла удержаться от смеха.

Если бы Лилиан хотя бы раз так сделала, она непременно заменила бы этот стол на другой. Лежать голышом на холодном металле – удовольствие сомнительное.

Секретарша Хантера-Джона сообщила, что он отправился с инспекцией на одну из фабрик и должен вот-вот вернуться. Превосходно. У Эммы оставалось достаточно времени, чтобы раздеться и раскинуться на столе в одних чулках, поясе с подвязками и розовой ленточке вокруг шеи.

Она никогда еще не устраивала мужу подобных сюрпризов. Да, порой она заезжала к нему на работу, привозила обед, и иногда они позволяли себе небольшие шалости, но до полноценного секса дело не доходило ни разу. Мест, где они еще не занимались этим, оставалось совсем немного. Нелегко было все время поддерживать в нем интерес, делать так, чтобы все внимание Хантера-Джона было сосредоточено исключительно на ней, чтобы у него не было времени думать о Сидни и о том, что его жизнь сложилась совсем не так, как ему когда-то хотелось. Эмме никогда не надоедало изобретать способы ублажить мужа. Ведь она любила секс. Нет, она его обожала. Просто порой нелегко было продолжать эти усилия, не имея уверенности, что ему действительно это нужно. Она хотела, чтобы Хантер-Джон любил ее. Но по большому счету, если он не испытывал любви к ней, она предпочитала не знать об этом. Это было лучше, чем жить без него. Интересно, ее мать тоже вставала перед таким выбором? Порой она сомневалась, что любовь вообще имеет для Ариэль какое-то значение.

Из-за двери донесся голос Хантера-Джона, и она раздвинула ноги чуть пошире.

И тут в кабинет вошел ее свекор.

– Хорошенькое дельце, – только и сказал Джон-старший.

Эмма взвизгнула и кубарем скатилась со стола.

– Что такое? – послышался голос Хантера-Джона.

Эмма забилась под стол и прижала колени к груди.

– Пожалуй, оставлю-ка я вас с женой наедине, – сказал Джон-старший.

– С какой женой? Где она?

– Под столом. А ее одежда – в кресле. Да, сын, хорошо же ты управляешь моим предприятием.

Эмма услышала, как захлопнулась дверь. Шаги Хантера-Джона приблизились, и он присел на корточки перед столом.

– Черт побери, Эмма, что ты здесь делаешь?

– Я хотела устроить тебе сюрприз.

– Ты никогда прежде не приходила сюда за этим. С чего вдруг тебя принесло именно сегодня, когда отец решил без предупреждения устроить инспекцию, чтобы проверить, хорошо ли я веду дела? Мой отец видел тебя голой! У меня это в голове не укладывается.

Она вылезла из-под стола. Мнение отца значило для Хантера-Джона очень многое. А она только что поставила их обоих в неловкое положение. Ну почему так случилось?

Все было прекрасно – по крайней мере, о проблемах никто не вспоминал – до тех пор, пока не вернулась Сидни. И чего ей не сиделось там, где она была до этого?

– Прости, – пробормотала она и, подойдя к креслу, начала одеваться.

– Что на тебя нашло в последнее время? Ты просто как с цепи сорвалась. Выходить со мной никуда не хочешь, названиваешь мне по пятнадцать раз на дню, а теперь вот сюда в таком виде заявилась.

Эмма через голову натянула платье и сунула ноги в туфли на каблуках.

– Мне нужна уверенность в том… – замялась она. – В том, что ты меня любишь.

– В чем, в чем?

– В том, что ты останешься со мной.

Хантер-Джон покачал головой.

– О чем ты вообще?

– Я места себе не нахожу. С тех самых пор, как Сидни вернулась…