Sarah Addison Allen

GARDEN SPELLS

Copyright © 2007 by Sarah Addison Allen

All rights reserved

© И. Тетерина, перевод, 2017

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017

Издательство Иностранка®

Всякий раз, когда после новолуния впервые выходил молодой месяц, Клер неизменно снилось детство. Она старалась не спать в эти ночи, когда на небе мерцали звезды, а тонкий серпик луны улыбался в вышине той дразнящей улыбкой, какой лучились красотки со старых рекламных плакатов, призывающих покупать сигареты и лимонад. Летом в такие ночи Клер отправлялась в сад пропалывать и подстригать клумбы с ночными цветами: луноцветом, дурманом, ночным жасмином и душистым табаком. Они не были частью наследия Уэверли, состоявшего из съедобных растений, но Клер разводила их, чтобы было чем заняться бессонными ночами, когда она бывала так взвинчена, что от досады у нее начинал тлеть подол ночной сорочки, а с кончиков пальцев срывались язычки пламени.

Снилось ей всегда одно и то же. Бесконечные змеящиеся дороги. Ночевки в машинах, когда мать отправлялась на очередное свидание в какой-нибудь бар или сомнительную забегаловку. Стояние на стреме, пока мать украдкой запихивала в сумочку шампунь, дезодорант или помаду, а иногда и шоколадный батончик для маленькой Клер в одной из бесчисленных придорожных лавчонок Среднего Запада. Потом, уже перед самым пробуждением, непременно появлялась ее сестра Сидни, окруженная сияющим ореолом. Лорелея подхватывала Сидни на руки и скрывалась за дверью фамильного дома Уэверли в Бэскоме, а Клер не оставалась в одиночестве лишь потому, что мертвой хваткой вцеплялась в материнскую ногу и не выпускала ее.

В то утро, проснувшись в саду за домом, Клер ощутила во рту привкус раскаяния. Нахмурившись, она сплюнула. Ей было стыдно за то, как она в детстве обращалась с сестрой. Просто все шесть лет ее жизни до появления Сидни были наполнены постоянным страхом, что они попадутся, что их обидят, что у них не будет еды, бензина или теплых вещей на зиму. Мать всегда ухитрялась как-то выкрутиться, но это каждый раз происходило в самую последнюю минуту. В конечном итоге они ни разу не попались, Клер никто и пальцем не тронул, а когда листва на деревьях вспыхивала яркими красками, предвещая скорые холода, мать, словно по волшебству, добывала где-то голубые варежки с белыми снежинками, розовые теплые штанишки, которые полагалось поддевать под джинсы, и шапку с большим мохнатым помпоном. Для Клер эта кочевая жизнь была достаточно хороша, но Лорелея, очевидно, сочла, что Сидни заслуживает большей стабильности. Этого Клер, в душе маленькая испуганная девочка, простить сестре так и не смогла.

Она подобрала секатор и лопатку, неловко поднялась и в предрассветной мгле двинулась к сараю, потом вдруг остановилась и обвела взглядом сад. Вокруг было тихо и сыро; своенравная яблоня за домом еле заметно подрагивала, как будто ей что-то снилось. Этот сад возделывали многие поколения Уэверли. Эта земля олицетворяла собой их прошлое, но также и их будущее. Что-то назревало – что-то такое, о чем сад пока еще не готов был поведать Клер. Следовало держать ухо востро.

Она дошла до сарая, тщательно обтерла старые инструменты от росы и развесила их на стене. Потом закрыла и заперла на замок массивную садовую калитку и через дорожку двинулась к величественному дому в стиле королевы Анны, который она унаследовала от бабки.

Клер вошла в дом через черный ход, по пути заглянув на веранду, где она сушила и сортировала цветы и травы. На нее немедленно пахнуло лавандой и мятой, словно она очутилась в чьем-то чужом воспоминании о Рождестве. Клер через голову стянула перепачканную землей белую ночную сорочку, скомкала ее и, обнаженная, вошла в дом. День обещал выдаться напряженным. Вечером ей предстояло обслуживать банкет, а поскольку был последний вторник мая, нужно еще отвезти партию мятного желе с лепестками роз и сирени и настоянного на жерухе и шнитт-луке уксуса на рынок и в деликатесную бакалейную лавку на площади, где после уроков вечно толклись ученики из Орионовского колледжа.

Клер закалывала волосы гребнями, когда в дверь постучали. Она как была, в белом сарафане в горошек и босиком, спустилась вниз и улыбнулась при виде стоявшей на пороге пожилой дамы.

Эванель Франклин было семьдесят девять лет, а выглядела она на все сто двадцать, однако это не мешало ей пять дней в неделю совершать прогулку в милю длиной по стадиону Орионовского колледжа. Эванель приходилась Клер дальней родственницей, не то двоюродной, не то троюродной теткой; кроме них с Клер, в Бэскоме Уэверли больше не осталось. Клер была очень к ней привязана. Старая дама осталась единственным близким ей человеком с тех пор, как Сидни, едва той исполнилось восемнадцать, уехала из города, и в том же году умерла их бабка.

Когда Клер была девочкой, Эванель частенько заглядывала к ним, чтобы дать ей то лейкопластырь за несколько часов до того, как Клер разбивала коленку, то немного четвертаков, когда ничто еще не предвещало появления на их улице фургона с мороженым. А однажды она принесла Клер карманный фонарик за две недели до того, как в дерево на их улице ударила молния и вся округа целую ночь просидела без электричества. Когда Эванель приносила какую-то вещь, она рано или поздно оказывалась совершенно необходимой, хотя кошачьей подстилке, которую пожилая дама вручила Клер пять лет назад, пока что еще только предстояло найти применение. Местные жители в большинстве своем беззлобно посмеивались над чудаковатой старушенцией, да и сама Эванель не воспринимала себя слишком серьезно, но Клер знала, что за странными подарками пожилой дамы всегда что-то кроется.

– Нет, с твоими темными волосами и в этом сарафане а-ля Софи Лорен ты ну просто вылитая итальянка, хоть сейчас на бутылку с оливковым маслом, – сказала Эванель вместо приветствия.

На ней был спортивный костюм из зеленого велюра, а на плече висела объемистая сумка, битком набитая четвертаками, марками, таймерами и кусками мыла – всем тем, чем ей могло прийти в голову кого-то снабдить.

– Я как раз собиралась варить кофе, – сказала Клер, отступая от двери. – Проходи.

– Не откажусь. – Эванель следом за Клер двинулась на кухню и уселась за кухонный стол, а Клер поставила варить кофе. – Знаешь, что я ненавижу?

Клер обернулась к ней; по кухне пополз аромат свежезаваренного кофе.

– И что же?

– Я ненавижу лето.

Клер рассмеялась. Ей было хорошо в обществе Эванель, и она уже который год пыталась уговорить пожилую даму переселиться в дом Уэверли, чтобы заботиться о ней и чтобы дом не казался таким пустынным и огромным.

– С чего это вдруг? Лето – это же так здорово. Свежий воздух, открытые окна, можно рвать помидоры прямо с грядки и есть их, пока они еще теплые от солнца.

– Я ненавижу лето, потому что на каникулы большинство студентов разъезжаются по домам, бегунов почти не остается и я не могу любоваться крепкими мужскими задницами, когда выхожу пройтись по стадиону.