Но это было именно неявным знанием, и оно постепенно сдавало позиции совершенно другому взгляду — политэкономии. В ней экономика и экология были разведены, Природа не была «субъектом» хозяйства, а была лишь инертным телом, из которого можно было выкачивать сырье. Когда в СССР сошло со сцены старшее поколение и место экономических советников заняли люди типа Аганбегяна и Ясина, политэкономия вычистила остатки старого мышления. Единственным критерием для экономики стала прибыль. Из чего она извлекалась, было неважно. Как только удалось ликвидировать государственное планирование, которое исходило из необходимости вести целостное народное хозяйство, новые собственники бросили производство и кинулись за добычей. Они стали с бешеной скоростью тратить достояние наших детей и внуков — выкачивать из земли нефть и газ для «мирового рынка».
Поворот в сознании выразился в языке. Раньше у нас четко разделялись понятия производство и добыча. В производстве человек создает новое, частицу мира культуры. При добыче человек изымает из природы то, что она создала без усилий его рук и ума. Поэтому говорилось «производство стали», но «добыча нефти». Когда старое мышление было отброшено, стали говорить «производство нефти». Важнейшее мировоззренческое различение было стерто. Инновационный и сырьевой тип экономики стали почти неразличимы. Это была важная диверсия в общественном сознании.
Но добычей, как и собиранием кореньев, большой народ прокормиться не может. Ему требуется свое производство, чтобы с помощью нефти и машин обрабатывать землю, выращивать культурные растения и их зеленым листом улавливать солнечную энергию, превращая ее в пищу и сырье. Русский ученый С. Подолинский в 1880 г. подсчитал, что устойчивым является такое развитие, при котором затраты одной калории энергии (мускулов или топлива в моторе) вовлекают в оборот 20 калорий солнечной энергии («принцип Подолинского»).
В конце XIX века во Франции, данные которой использовал Подолинский, при затратах 1 калории труда человека и лошади фиксировалась 41 калория на сеяных лугах и столько же на посевах пшеницы. Замени лошадь трактором, и нефть окупится сторицей. Растения Земли, поглощая бесплатную энергию Солнца, за год превращают в глюкозу около 100 миллиардов тонн углерода из атмосферы. А нефти человечество добывает в сто раз меньше — и то она стала дефицитной.
Добычей народ прокормиться не может, но, как ни прискорбно, мировому рынку плевать на то, прокормится ли население России или нет. Он заинтересован в том, чтобы наше пространство было очищено от промышленности и от лишнего населения, потребляющего драгоценную нефть. Мировой рынок отрегулировали так, что нефть стала давать сверхприбыли, в России обрадовались чиновники, кое-что перепало и обывателю, заговорили об «энергетической державе», что и означало выбор экспортно-сырьевого пути развития.
На первый взгляд может показаться, что мировоззрение и экономические теории не играют особой роли в нашей судьбе — примет В.В. Путин решение, и покатится Россия по пути инновационного развития. Это неверно. Решение такого масштаба должно быть легитимировано культурой. Если мы не видим разницы для народа между получением денег от производства и от добычи, если одобряем «прибыль сегодня» как высший критерий политики, то призыв к восстановлению производства обществом принят не будет. Инерция в мировоззрении укрепляет инерцию «сырьевого пути».
Посмотрите, как глубоко уже вошло в сознание приравнивание добычи к производству. Даже патриотические экономисты приняли этот язык и говорят о том, как бы изъять в пользу общества у олигархов «природную ренту». Но прибыль от месторождений нефти нельзя считать рентой, ибо рента — это регулярный доход от возобновляемого источника. Земельная рента создается трудом земледельца, который своими усилиями соединяет плодородие земли с солнечной энергией. По человеческим меркам это источник неисчерпаемый. С натяжкой природной рентой можно считать доход от рыболовства — если от жадности не подрывать воспроизводство популяции рыбы. Но доход от добычи нефти — не рента, ибо это добыча из невозобновляемого запаса.
Английский экономист А. Маршалл в начале XX в. писал, что рента — доход от потока, который истекает из неисчерпаемого источника. А шахта или нефтяная скважина — вход в склад Природы. Доход от них подобен плате, которую берет страж сокровищницы за то, что впускает туда для изъятия накопленных Природой ценностей. В 90-е годы этот страж впустил в нашу сокровищницу грабителей. И проблема вовсе не в том, как разделить доход. Нефть для народного хозяйства — это жизнь для народа России. Нефть для мирового рынка — это, после некоторого предела, угасание России. И этот предел уже перешли.
Как мы видели в последние годы, изъятие «ренты» в виде налогов и платы за лицензии мало что изменило в положении России. Да, государство получило очень много денег — но где они? Деньги за нефть велят оставлять на Западе, а не вкладывать в отечественное хозяйство. Умами власть имущих в России овладела идея оправдать беды нашей экономики тем, что нам подфартило с ценами на нефть. Начальник Экспертного управления Президента РФ А. Дворкович объяснял с экрана телевидения: «Сегодня у нас проблем больше с высокими ценами на нефть, чем благоприятных тенденций. Цены на бензин растут, многие предприятия говорят, что удорожание рубля ведет к потере конкурентоспособности».
Если принять эту логику, нам надо было бы вылить нефть в море или раздавать ее даром. Наверное, будь Дворкович купцом, он продавал бы свой товар только если бы это приносило ему убыток. Следом на конференции со странным названием «Модернизация экономики и выращивание институтов» выступает Герман Греф и заявляет, что из-за высоких цен на нефть «предстоящие реформы будут очень тяжелыми» (Греф сказал буквально следующее: «На сегодняшний день легких и популярных реформ не осталось, они будут болезненными и будут нарушать привычный образ жизни»).
Вдумайтесь в слова Грефа: до сих пор реформы были «легкими и популярными» — люди, мол, радовались и росту тарифов на свет и газ, и монетизации льгот. Но теперь эта лафа кончается. Почему же? А потому, что теперь много денег у России, девать их некуда — и вот, реформы придется сделать «болезненными». Можно ли назвать эти рассуждения разумными?
На телепередаче у В.В. Познера Греф объяснял, что надо делать с лишними деньгами, которые душат Россию: «У стабилизационного фонда есть две функции. Первая функция очень малопонятна — это функция стерилизации избыточных денег». Верно сказано — функция очень малопонятная. Стерилизовать деньги — как бродячих собак! Да это все равно что плюнуть на могилу великого философа рыночной экономики Франклина, который завещал потомкам: «Помните, что деньги по своей природе плодоносны!». Да, у американцев плодоносны, у них избыточных денег не бывает, а русские обязаны свои деньги стерилизовать — чтобы не плодоносили.
Как же правительство РФ кастрирует деньги? Оно их вкладывает в чужую экономику! Греф объясняет: «Когда в экономику приходит большая масса денег, не обеспеченных товарами, то они либо должны изыматься из экономики и не тратиться внутри страны, или будет очень высокая инфляция, ну в полтора раза выше, чем сейчас, а это прямое влияние на инвестиционный климат, отрицательное влияние».
Вдумайтесь в логику: если у нас завелись деньги, то инвестировать их внутри страны ни в коем случае нельзя, потому что это испортит инвестиционный климат и у нас будет мало инвестиций! Да что же это творится у Грефа с логикой!
Он продолжает: «Все экономисты утверждают в один голос: стабилизационный фонд нужно инвестировать вне пределов страны для того, чтобы сохранить макроэкономическую стабильность внутри страны. Как это ни парадоксально, инвестируя туда, мы больше на этом зарабатываем. Не в страну! Это первое. Вторая функция стабилизационного фонда — это вот сундук на черный день. Но этот черный день не будет таким черным, что случится какой-то коллапс».
