Это была перчатка Мод, которую я вынула в то утро из ее вещей и собиралась хранить как память о ней.

Я подобрала перчатку и стала вертеть в руках. Если минуту назад я чувствовала себя так, словно меня ударили ножом, так это пустяки по сравнению с тем, что я испытала теперь, глядя на эту перчатку и думая о Мод, о том, какую подлую шутку она сыграла со мной, на парочку с Джентльменом. Зарывшись лицом в ладони, я сгорала от стыда и унижения. Ходила от стены к стене и обратно; стоило мне остановиться, как словно сотни иголок впивались в меня и жалили — я вздрагивала, вскрикивала, меня прошибал пот. Я вспоминала, как жила в «Терновнике», думая, что я хитрая и ловкая, а оказалось — дура набитая. Думала о том, как эти негодяи, наверное, переглядывались — и улыбались. «Лучше оставьте ее в покое», — говорила я ему, жалея бедняжку. А ей: «Не обижайтесь на него, мисс. Он вас любит, мисс. Выходите за него. Он вас любит».

«Он будет это делать так...»

О, какой ужас! Даже сейчас при мысли об этом меня пронзает боль. А тогда я чуть с ума не сошла. Я ходила из угла в угол, и босые ноги мои шлепали — шлеп-шлеп — по клеенчатому полу, я прижимала к губам перчатку, кусала ее. От него можно было ожидать чего угодно. Но от нее — вот сволочь, вот змея, вот сука... А я-то считала ее глупышкой. Подумать только — посмеивалась над ней. Любила и думала, что и она любит меня! И целовала ее — ради Джентльмена, правда. Прикасалась к ней! И еще... кто бы мог подумать...

Подумать только, что в день ее свадьбы я лежала, закрывшись подушкой, чтобы не слышать, как она плачет. Боялась, что, если прислушаюсь, услышу — и правда, услышала бы? — как она вздыхает.

Это было невыносимо. На какой-то миг я даже забыла, что, обманув меня, она всего-навсего обернула против меня мою же злую шутку. Я шагала от стены к стене, выла, причитала и кляла ее на чем свет стоит. И все теребила, рвала зубами перчатку, пока свет за окошком не померк и в комнате моей не стало темно. Никто не зашел проведать меня. Никто не принес мне ни еды, ни платья, ни чулок. И хотя поначалу, от безостановочной ходьбы, я разгорячилась, потом, упав от усталости прямо на пол, на рваное одеяло, я начала мерзнуть и с тех пор все никак не могла согреться.

Но лежала без сна. Откуда-то из дальних закоулков дома до меня доносились странные звуки — крики, топот ног, однажды доктор засвистел в свисток. Потом среди ночи за окном пошел дождь, капли воды забарабанили по стеклу. В саду громко залаяла собака; услышав лай, я подумала — не о Мод, я вспомнила Чарли Хвоста, мистера Иббза и миссис Саксби — представила, как миссис Саксби лежит сейчас в своей постели, а рядом с ней пустое место — мое место, а меня нет. Сколько еще ей ждать?

Когда еще Джентльмен к ней попадет? И что он скажет? Может, скажет, что я умерла. Но нет, тогда она спросит, где мое тело — захочет похоронить. И я представила, как меня хоронят и кто будет громче всех плакать. Или он может соврать, что я утонула или увязла в болоте. Тогда она попросит у него бумажных свидетельств. Возможно ли подделать такие бумаги? Или он скажет, что я забрала свою долю и смылась.

Так он и скажет, я поняла. Но миссис Саксби ему не поверит. Она видит его насквозь, он для нее все равно что стеклянный. Она будет меня искать. Не зря же она растила меня целых семнадцать лет, чтобы так вот взять и потерять! Она обшарит каждый лондонский дом, каждый закоулок, пока не найдет меня!

Так я подумала и постепенно успокоилась. Подумала, что стоит только мне побеседовать с врачами, и они сами увидят свою ошибку и отпустят меня, или все равно миссис Саксби придет, и я выйду отсюда.

И когда я выйду отсюда, то пойду прямо к Мод Лилли, где бы она ни пряталась, и — есть же, в конце концов, во мне что-то от матери? — убью ее.

Сами видите, как мало я имела понятия о том, куда я в действительности попала.

...На другое утро та же самая тетка, что вчера набросилась на меня, пришла за мной. На сей раз с ней были не мужчины — мистер Бейтс и мистер Хеджес, а еще одна женщина — их тут называют «сестры милосердия», но они такие же сестры, как я, а получили эту работу только потому, что здоровенные и ручищи у них что отжимной каток. Они вошли в комнату, встали и принялись меня разглядывать.

Сестра Спиллер сказала:

— Вот она.

Другая, чернявая, ответила:

— Такая молоденькая — и псих?

— Послушайте! — Я старалась быть сдержанной и выбирать слова. Я подготовилась. Услышав, что сюда идут, встала, оправила нижнюю юбку, пригладила волосы. — Послушайте меня. Вы думаете, я сошла с ума. Но это не так. Я совсем не та дама, за которую вы и врачи меня принимаете. Та дама и муж ее — Ричард Риверс — они обманщики, они и вас обманули, и меня, и всех, и нужно сказать об этом врачам, тогда они меня отпустят, а тех обманщиков схватят. Я...

— Прямо в лицо, — сказала сестра Спиллер, не обращая внимания на мои слова. — Вот, прямо в лицо.

И показала место на щеке, у самого носа — там действительно было крошечное красное пятнышко. Мое же лицо распухло, как пудинг, и наверняка под глазами черно. Но я все так же спокойно произнесла:

— Простите, что попала вам по лицу. Меня просто так потрясло, что меня посадили сюда как сумасшедшую, тогда как надо было другую леди, мисс Лилли, то есть миссис Риверс...

И снова они придирчиво стали меня разглядывать.

— Если хотите нам что-то сказать, обращайтесь к нам так: «сестра», — заметила чернявая. — Но честно говоря — только это между нами, милочка, — еще лучше, чтобы вы к нам никак не обращались. Мы уже наслышались всякой чуши. Что ж, пойдемте. Вас надо искупать, потом доктор Кристи вас осмотрит. И надо дать вам платье. Какая все-таки маленькая! Вам, верно, лет шестнадцать, не больше?

Она подошла ближе и попыталась взять меня за руку. Я отступила назад.

— Так будете вы меня слушать или нет? — настаивала я.

— Слушать? Вас? Ха, если бы я слушала всю чушь, что говорится в этом доме, я бы сама давно свихнулась. Ну же, пойдемте.

Голос ее, поначалу ласковый, теперь стал резким. Она взяла меня за руку. От ее прикосновения я вздрогнула.

— Следите за ней, — предупредила сестра Спиллер, видя, что я дернулась.

— Не прикасайтесь ко мне — и я пойду с вами куда скажете, — сказала я.

— Ха! — усмехнулась чернявая. — Какое воспитание. Пойдете с нами? Как это мило!

Она потянула меня к себе, и, когда я стала упираться, сестра Спиллер подскочила помочь ей. Они подхватили меня под мышки и понесли — или, вернее сказать, поволокли — из комнаты. Когда я принялась брыкаться и звать на помощь — от неожиданности скорей, — сестра Спиллер пребольно надавила под мышкой, а пальцы у нее как каменные. В этом месте синяков ведь не видно, она прекрасно об этом знала.

— Ну вот, началось! — сказала она, когда я закричала от боли.

— Теперь у меня целый день в голове звенеть будет, — сказала другая, еще сильнее сжимая мне плечо.

И я утихомирилась. Я боялась, что меня снова побьют. Но между тем внимательно следила, куда мы идем — замечала двери, окна. В некоторых дверях были врезаны замки. И на всех окнах — решетки. Окна выходили во двор. Мы находились в задней части дома — в «Терновнике» здесь были бы комнаты для прислуги. А в этом доме — помещение для сестер милосердия. По пути мы встретили двух-трех таких сестер. Они были в передниках и несли корзинки, бутылки или простыни.

— Доброе утро, — кивали они при встрече.

— Доброе утро, — отвечали мои спутницы.

— Новенькая? — спросила одна из встречных, кивнув на меня. — Из «тихой» ведете? Что, плоха?

— Заехала Нэнси по лицу.

Та присвистнула.

— Надо было связать. А такая молоденькая...

— Ей шестнадцать, не меньше.

— Мне семнадцать, — сказала я.

Новая сестра посмотрела на меня оценивающе.

— Тип лица — угловатый, — выдала она через минуту.

— Да уж.

— А что с ней такое? Какая-то мания?