— И все остальное, — сказала чернявая. И добавила, понизив голос: — Она из этих — знаете?

Новая сестра заинтересовалась.

— Разве? А с виду такая хрупкая...

— Ну, они разные бывают...

Я не понимала, о чем они говорят. Но они выставили меня напоказ, а сами шушукаются и улыбаются — мне стало стыдно, и я умолкла. Женщина пошла дальше, а мои сестры снова подхватили меня под руки и поволокли по коридору в тесную комнатушку. Когда-то здесь, наверное, был чулан — такой, как у миссис Стайлз в «Терновнике», — потому что по стенам стояли шкафы, запертые на замок, и еще — кресло и умывальник. Сестра Спиллер, тяжко вздохнув, опустилась в кресло. Другая сестра налила в умывальник воды. Показала мне на кусок желтого мыла и на несвежую фланелевую тряпку.

— Это вам, — сказала она. И потом, увидев, что я не двинулась с места: — Давайте же. У вас руки есть? Посмотрим, как вы умеете умываться.

Вода была холодная. Я сполоснула лицо и руки, потом хотела вымыть ноги.

— Сойдет и так, — сказала она, заметив мое движение. — Думаете, доктору Кристи есть дело до ваших грязных ног? Хватит, хватит. Давайте посмотрим бельишко. — Она схватилась за край моей рубашки и обернулась к сестре Спиллер, та кивнула. — Хорошая вещь. Слишком хорошая для такого заведения. После стирки изотрется, а жаль. — Она потянула за ткань. — Придется это снять, милочка. Мы прибережем ее до того дня, когда вы отсюда выйдете. Ну, чего стесняетесь?

— Стесняется? — сказала сестра Спиллер, зевая.— Не задерживайте нас. А еще замужняя дама...

— Я не замужем, — ответила я. — И прошу вас: держите руки подальше от моего белья. Я хочу, чтобы мне вернули платье, чулки и туфли. Стоит мне только поговорить с доктором Кристи, и вы будете у меня просить прощения.

Они посмотрели на меня и расхохотались.

— Фу-ты, ну-ты! — вскричала чернявая, вытирая слезы. — О господи! Ну ладно. Зря обижаетесь. Мы обязаны забрать у вас белье, хотя ни мне, ни сестре Спиллер оно не нужно, — так здесь положено. Вот вам новое, взамен, и платье — вот, поглядите, — и башмаки.

Она направилась к одному из шкафов и достала оттуда комплект сероватого нижнего белья, шерстяное платье и ботинки. Подошла ко мне с этим ворохом, сестра Спиллер — за ней, и, как я ни ругалась, как ни брыкалась, они схватили меня и раздели догола. Когда снимали нижнюю юбку, выпала перчатка Мод. Она была у меня за поясом. Я нагнулась и подняла ее.

— Что это? — разом спросили они.

Потом увидели, что это всего-навсего перчатка. Прочитали надпись, вышитую изнутри у самого верха.

— Здесь ваше имя — Мод, — сказали. — Миленькая вещица.

— Я ее не отдам! — закричала я и вырвала ее у них. Да, у меня забрали одежду и туфли; но я всю ночь ходила, и рвала, и кусала эту перчатку — это все, что оставалось у меня, чтобы хоть как-то держаться. И мне казалось, что, если у меня ее заберут, я буду как Самсон, когда его остригли.

Может быть, они заметили в моих глазах что-то такое.

— Ну, непарная перчатка все равно никому не нужна, — спокойно сказала чернявая сестре Спиллер.— Вспомните мисс Тейлор, у которой были пуговки на ниточке, и она называла их своими детками. Так она даже потрогать их не давала!

И они мне ее оставили, а потом я все же уступила и позволила им себя одеть, хоть и боялась, что они передумают. Одежда была вся форменная, специально сшитая для здешних пациентов. На корсете вместо лент были крючки, он был мне велик. «Ничего, — сказали они, посмеиваясь. У каждой из них грудь была огромная, как лодка. — Есть куда расти». Платье когда-то было клетчатым, но к этому времени успело почти полностью вылинять. Чулки были коротковаты — такие обычно мальчишки носят. А башмаки — резиновые.

— Туфельки для Золушки, — сказала чернявая, надевая их на меня. И добавила: — Будете скакать в них, как мячик!

И снова они засмеялись. Потом сделали следующее. Усадили меня в кресло, расчесали волосы и заплели их в косы, после взяли иголку с ниткой и пришили косы к моей голове.

— Или так, или отрежем, — сказала чернявая, когда я начала сопротивляться. — Мне-то все равно.

— Дайте я сделаю, — сказала сестра Спиллер. Она и докончила работу — и пару раз, будто случайно, царапнула меня иголкой по коже. Ведь голова — тоже такое место, где царапины и ссадины не видны.

Итак, они вдвоем обрядили меня и привели в порядок, а потом отвели в комнату, которая отныне будет считаться моей.

— Теперь ведите себя как следует, — говорили они мне по дороге. — Еще раз начнете выкобениваться — снова посадим в «тихую», а то и намочим.

— Так нечестно! — сказала я. — Нечестно!

Они тряхнули меня и ничего не ответили. Я замолкла и снова стала запоминать путь, по которому меня тащат. И начала волноваться. Я представляла себе — может, на картине какой-нибудь видела или в театре, — как устроен сумасшедший дом, этот же дом был устроен по-другому. Я думала: «Сначала меня привели туда, где живут врачи и сестры, а теперь тащат в отделение безумцев». Мне казалось, это что-то вроде темницы. Но мы пока что шли по серым коридорам, мимо таких же серых дверей, и я начала оглядываться и кое-что примечать: например, лампы хоть и простые медные, но забраны прочной проволочной сеткой, на дверях изящные щеколды, зато замки грубые, на стенах то тут, то там попадались такие ручки, знаете, если их повернуть — зазвонит колокольчик. И наконец до меня дошло: это действительно сумасшедший дом, только когда-то он был обычным дворянским домом, по стенам когда-то были развешаны картины и зеркала, на полу лежали ковры, а теперь его превратили в дом для безумных женщин — дом был словно умный и красивый человек, сошедший с ума.

Я не могу объяснить, но почему-то эта мысль испугала меня гораздо больше, чем если бы здесь и впрямь оказалась темница.

Я поежилась и пошла медленней, потом споткнулась и чуть не упала. Резиновые башмаки оказались тяжелыми и неудобными.

— Идемте же, — подталкивала меня сестра Спиллер.

— Какая нам нужна? — спросила другая сестра, поглядывая на двери.

— Четырнадцатая. Пришли.

На каждой двери была привинчена табличка. Мы остановились под одной из них, и сестра Спиллер постучала, потом сунула ключ в замок и повернула. Ключ был простейший и блестел от частого употребления. Она носила его на цепи, притороченной к карману.

Комната, в которую она завела нас, не была комнатой в полном смысле этого слова — она была выгорожена из большей с помощью деревянной перегородки. Я ведь уже говорила, что весь дом был покореженный и ненормальный. В деревянной перегородке на самом верху было окно, через которое сюда проникал свет из соседней комнаты, но своего окна на улицу не было. Воздух был спертый. Здесь стояли четыре кровати, а также кушетка для сестры милосердия. На трех кроватях сидели женщины, они одевались. На четвертой не было никого.

— Ваша будет, — проговорила сестра Спиллер, подводя меня к ней. Кровать стояла рядом с кушеткой. — Сюда мы помещаем подозрительных дам. Попробуйте только что-нибудь выкинуть, сестра Бекон сразу заметит. Правда, сестра Бекон?

Это была сестра, поставленная присматривать за этой палатой.

— Да, да, — закивала она, потирая руки.

У нее была, видимо, какая-то болезнь: пальцы у нее были толстые и розовые, как колбаски — прибавьте к этому ее фамилию, — и она их все время терла. Сестра Бекон посмотрела на меня так же равнодушно, как и все прочие сестры, и сказала то же, что и они:

— Молоденькая какая. Сколько ей?

— Шестнадцать, — ответила чернявая.

— Семнадцать, — поправила я.

— Шестнадцать? Мы бы могли звать вас нашей дочкой, если бы не Бетти. Посмотрите-ка, Бетти! Вот юная девица, новенькая, вам почти ровесница. Наверное, она умеет быстро бегать по лестнице. И наверное, знает хорошие манеры. А, Бетти?

Женщина, к которой она обращалась, стояла рядом с кроватью напротив меня и через голову натягивала платье, которое с трудом налезало на ее толстый живот. Сперва я приняла ее за девочку, но, когда она повернулась и я увидела ее лицо, я поняла, что она взрослая, только дурочка. Она испуганно посмотрела на меня, и сестры засмеялись. Позже я поняла, что они обращались с ней почти как со служанкой: она у них была на побегушках, хотя — и в это трудно поверить — происходила из знатного и богатого рода.