— Ну хорошо, — сказал мужчинам и медсестре, вытирая щеку — Ладно. Теперь можно уносить.

И они понесли — по коридору, мимо дверей, в комнату, за ней — лестница, другой коридор, другая комната; я старалась запомнить дорогу, но, поскольку они держали меня лицом вверх, видела только серый потолок да стены. Через минуту я поняла, что нахожусь в самой глубине дома и назад мне дороги не найти. Кричать я не могла. Сестра крепко держала меня за горло, и во рту все еще торчала ложка. Потом меня стали спускать по лестнице, говоря: «Теперь вы, мистер Бейтс» и «Заноси правей, тут узко!» — так, будто я была уже не мешок с перьями, а сундук или пианино. Ни разу никто не взглянул мне в лицо. Наконец один из мужчин принялся насвистывать какой-то мотивчик, отбивая такт пальцами по моей ноге.

Потом мы оказались в другой комнате, потолок тут был чуть посветлее, здесь они остановились.

— Теперь осторожней, — сказали.

Мужчины поставили меня на пол. Женщина отцепилась наконец от моего горла и подтолкнула меня. Мне же достаточно было лишь слабого толчка — так они меня замотали, — я не удержалась на ногах и упала. Упала я на руки. Ложка выпала из раскрытого рта. Один из мужчин быстро нагнулся и поднял ее. Стряхнул с нее слюну.

— Прошу вас, — взмолилась я.

— Теперь можете просить, не запрещается, — сказала женщина. И обернулась к мужчинам: — А как меня головой саданула, на лестнице-то! Вот, полюбуйтесь. Синяк есть?

— Будет, наверное.

— Чертовка! И пнула меня.

— Что, думаете, вам тут позволено синяки наставлять? Так, миледи? Миссис... как вас там? Миссис Уотерс или Риверс? Так, что ли, получается?

— Прошу вас, — проговорила я снова. — Я не миссис Риверс.

— Она не миссис Риверс? Вы слыхали, мистер Бейтс? А я тогда, выходит, не сестра Спиллер. И мистер Хеджес тоже не он. Знамо дело.

Склонившись надо мной, приподнимает меня за талию, потом вдруг отпускает. Нельзя сказать, что она швырнула меня оземь — просто подняла достаточно высоко и отпустила, но я так ослабела и в голове моей такой туман, что я упала.

— Это вам, чтоб не дрались. Вон у меня аж лицо горит, — сказала она. — Скажите спасибо, что мы не на лестнице и не на крыше. В другой раз только попробуйте стукнуть — увидите, что будет...

Оправив свой холщовый передник, она наклоняется и хватает меня за воротник.

— Теперь снимаем платье. И нечего волком смотреть. Меня не проймешь. Ой, какие маленькие крючочки! У меня тяжелая рука, знаете ли. Вы небось к нежностям привыкли? Должно быть, так, до нас ведь дошло кое-что. — Она усмехнулась. — Ну, тут для вас служанок нет. Есть только мистер Хеджес и мистер Бейтс. — Те стоят у двери и смотрят. — Позвать их на подмогу?

Мне подумалось, она хочет раздеть меня догола, но нет, я ей этого не позволю, скорее умру. Я встаю на колени и пытаюсь вывернуться из ее рук.

— Зовите кого хотите, сука, — сказала я, задыхаясь. — Но платья моего не троньте.

Лицо у нее сделалось землисто-серым.

— Ах, так, значит, я сука? — сказала она в ответ. — Ну это мы еще поглядим.

И бьет меня наотмашь кулаком...

Я выросла в Боро, среди воров и мошенников, но миссис Саксби была при мне все равно как родная мать, и меня никто ни разу не ударил. От этого удара я едва могла опомниться. Я закрыла руками лицо, скорчилась на полу, но она все равно ухитрилась содрать с меня платье — думаю, ей часто приходилось раздевать психов, руку набила. Потом принялась за корсет и тоже сняла. За ним последовали подвязки, ботинки, чулки, и наконец она вынула из волос шпильки.

Потом поднялась, вся потная и злая.

— Ну вот! — сказала, оглядывая дело рук своих: из одежды на мне остались лишь сорочка и нижняя юбка. — Никаких вам больше ленточек и кружавчиков. Теперь, если вздумаете удавиться, мы тут ни при чем. Слышите меня? Миссис не-Риверс? Посидите ночку на соломке, подумайте. Посмотрим, как вам это понравится. Судороги, говорят? А по-моему, вредность. Там можете брыкаться сколько влезет. Машите руками-ногами, кусайте язык. Все равно утихомиритесь. Чем они тише, тем нам спокойнее.

С этими словами она собрала мою одежду, связала ее в узел, закинула за плечо и ушла. Мужчины тоже ушли, снимая на ходу шуршащие нарукавники. Они видели, что она бьет меня, но не вмешались. Смотрели, как она уносит мои чулки и корсет. Один из них опять принялся что-то насвистывать. Сестра Спиллер прикрыла за собой дверь и заперла ее, и свист стал еле слышен.

Когда же он совсем затих, я встала на ноги. И снова упала. Ноги и руки дрожали, голова болела и кружилась. Чувство было такое, без преувеличения говорю, будто меня выпотрошили. Так, на коленях, я подползла к двери — посмотреть на замочную скважину. Ручки на двери не было. Сама же дверь была обита грязной холстиной, подбитой соломой, и стены тоже были такие же, с соломенной набивкой.

На полу — клеенка. И одно-единственное одеяло, рваное и все в пятнах. Еще там было жестяное ведерко — чтобы справлять нужду. Высоко, под самым потолком, окно, забранное решеткой. За железными прутьями — ветки плюща, отчего свет из окна сочился темно-зеленый, сумрачный, как вода в пруду.

Я стояла и смотрела на все это, как в полусне — едва осознавая, что это я стою холодными ногами на клеенчатом полу, что это мое опухшее лицо, мои гудящие от боли руки заливает сейчас этот зеленый струящийся свет. Потом снова вернулась к двери и еще раз потрогала замочную скважину, холстину, нащупала щель меж дверью и косяком — потянула дверь на себя, попыталась открыть. Но нет, она оказалась тугой, как створки моллюска, и, что хуже, пока я стояла так, поддевала и царапала, я заметила, что грязная холстина по краям протерлась, а может, даже процарапана, и тут же поняла, что это, должно быть, рвались наружу и царапались другие сумасшедшие, то есть настоящие сумасшедшие, сидевшие здесь до меня. И сама мысль о том, что я повторяю то же, что делали они, пронзила меня, как нож острый. Я отошла от двери, голова прояснилась, зато теперь меня обуял страх. Я снова кинулась на дверь, принялась что есть мочи колотить по ней кулаками. При каждом ударе взметалась туча пыли.

— Помогите! Помогите! — кричала я. Но голос мой звучал странно. — О, помогите же кто-нибудь! Меня заперли тут, они думают, я сумасшедшая! Позовите Ричарда Риверса! — Я закашлялась. — Помогите! Доктор! Помогите! Вы меня слышите? — Я опять закашлялась. — Помогите! Вы слышите?

Ну и так далее. Я кричала, звала, кашляла и колотила кулаками в дверь — и лишь время от времени останавливалась и прислушивалась, приложив ухо к двери: не идет ли кто, — и так прошло не знаю сколько времени, но никто не пришел. Наверное, обивка была слишком толстая, а может, те, кто мог меня слышать, привыкли к крикам безумцев и уже не обращают на них внимания. Потом я перешла к стенам. Они тоже были плотно подбиты и гасили удары, и я в конце концов перестала колотить и кричать. Взяла одеяло, ведерко, сложила все в одну кучу под окном, а сама встала сверху и попыталась дотянуться до стекла, но ведро промялось, одеяло соскользнуло, и я свалилась на пол.

В конце концов я села на клеенчатый пол и заплакала. Я плакала, и слезы мои обжигали. Потрогала щеку, ощупала распухшее лицо. Потрогала волосы. Тетка вынула из них шпильки, теперь они разметались по плечам, и, когда я потянула за прядь, чтобы пригладить, в руке у меня остался клок волос. От этого я еще сильнее расплакалась. Не то чтобы я считала себя красавицей, но вспомнила одну девчонку, она работала в мастерской, и у нее волосы затянуло в колесо — так они потом и не отросли. А вдруг я стану лысой? Я стала ощупывать голову, вытягивая оторванные волосы, недоумевая, что с ними теперь делать: оставить ли на парик? Но в конце концов не так уж их и много набралось. Я смотала их и бросила в угол.

И тут я увидела кое-что на полу. Похоже на сморщенную белую руку, и я аж вздрогнула вначале, но потом разглядела. Она выпала у меня из лифа, когда с меня срывали платье, и ее отбросило в угол, где ее никто не заметил. На ней виднелся след от подошвы, одну пуговицу раздавили.