Конан тряхнул головой, сбрасывая с себя это наваждение, и, глядя на обеих, приложил палец к губам. Обе отчаянно закивали, и он отвернулся, так и не увидев, как сначала удивленно поднялись брови Сурии, заметившей, как зачем-то кивает и стоявшая на нижней ступени девушка, а потом жемчужные зубки молодой ведьмы закусили пухлую губу и прекрасные глаза недобро прищурились.
Киммериец осторожно выглянул из-за края парапета и посмотрел вниз. У подножия пирамиды собрались толпы жрецов, а вот стражников в сверкающих доспехах было совсем мало. Конан обвел взглядом стену: его люди стояли с луками наизготовку, и большинство из них старательно пряталось, прижимаясь к наружному парапету. Он зашагал вперед. Зул с Тарганом шли рядом с киммерийцем, сзади поспешал Мэгил, Когр плелся следом. Вот, наконец, показался и спуск вниз — просто каменные ступени, ведущие в темноту зияющей в полу дыры. После яркого света еще не завершившегося дня в этой темноте легко было напороться на меч.
Конан остановился на миг, и вархан, обогнав его, скользнул по ступеням и скрылся в темноте. Киммериец бросился следом, на ходу выхватывая из ножен меч, но успел услышать лишь сдавленное шипение и краем глаза увидеть рухнувшее ему под ноги тело. Вархан пополз дальше, и Конан поспешил за ним.
Впереди неярко светилось пятно двери, и Когр замер у выхода. В этот миг киммериец поверил в то, что рассказы о варханах, которые по сообразительности не уступают собакам, были правдой. Прежде у него не было возможности проверить это, но теперь киммериец видел, что зверь затаился и ждет хозяина, чтобы узнать, что делать дальше. В несколько шагов Конан оказался рядом. Нагнувшись, он потрепал вархана по голове, а затем осторожно выглянул в проем двери. Посмотреть было на что. Два невысоких золотых алтаря стояли посреди открытого пространства, а на них…
— Око Затха,— услышал киммериец голос за спиной и, обернувшись, увидел Мэгила.— Око Затха и Талисман Силы,— повторил жрец.
— Знаю,— коротко бросил Конан.— Ты лучше расскажи мне, что это за птицы.
Он указал на две исполинские фигуры, которые расположились у подножия пирамиды, словно охраняя расставленные между ними алтари. Мэгил посмотрел вправо, влево и зрачки его расширились.
— Не может быть…— прошептал он побелевшими губами.
— Что не может быть? — резко спросил киммериец и требовательно посмотрел на друга, чувствуя, как растут его тревога и растерянность.
Две огромные птицы, не менее чем в два роста киммерийца каждая, стояли друг напротив друга в десяти шагах от того места, где начинались открывшиеся в пирамиде ступени, ведущие к ее вершине. На самом верху восседал Спящий, глаза которого, пока еще незрячие, были устремлены на предназначенных ему в жертву девушек. Птицы, словно два могучих стража, застывшие у подножия пирамиды, выглядели гигантами даже возле высившейся рядом с ними зловещей громады. Они были совершенно разными, эти два исполина, настолько разными, что каждый из них словно бы исключал саму возможность существования другого. Они были как день и ночь, как лед и пламя, как любовь и ненависть, как Добро и Зло…
Рядом с Оком Затха, опираясь на мощные кривые лапы с загнутыми, как туранские клинки, когтями, стояла омерзительного вида тварь, тело которой покрывали грязно-черные взъерошенные, неопрятные перья. Ее огромные крылья грозно топорщились, небольшая голова со страшным клювом нелепо торчала на голой, похожей на змею, бледно-синюшной шее и с ненавистью взирала единственным глазом на расположившегося у другого угла пирамиды соперника. Словно добавляя последний штрих к произведенному впечатлению, Конану ударил в нос характерный трупный запах, который налетевший порыв ветра тут же унес прочь. Этого, тем не менее, оказалось вполне достаточно, чтобы даже не отличавшийся чрезмерной брезгливостью Конан почувствовал приступ тошноты, и очумело затряс головой.
Вторая птица, не уступавшая по размерам первой, имела хотя и грозный, но вполне обычный вид. Это был исполинский орел, величественно укутавшийся в роскошное белое оперение, со спокойной уверенностью встречавший взгляд своего злобного врага.
— Благородный Кэрдакс,— с благоговением произнес жрец за спиной киммерийца,— и его извечный противник — падальщик Глор, который не гнушается и живой человечиной.
— Мне плевать на их имена! — резко бросил северянин.— Скажи лучше, кто они и чего от них ждать?
— Древние божества то ли атлантов, то ли их потомков,— ответил Мэгил,— олицетворяющие собой Жизнь и Смерть, Любовь и Ненависть, Свет и…
— Я понял тебя,— не очень-то учтиво оборвал друга киммериец.— Я спрашиваю, чего от них ждать?
— Праздный вопрос,— в тон ему ответил жрец.
— Я не об этом.— Обернувшись, киммериец досадливо поморщился.— Они живые, или могут ожить, или…
— Думаю, это статуи, каменные изваяния древних божеств, необходимые для обряда, чтобы ни силы Добра, ни силы Зла, ни древние, ни ныне существующие, не смогли вмешаться в него.
— Брось,— оборвал его киммериец,— камень так не воняет.
— Тогда не знаю,— развел руками жрец.— Пусть не камень, а нечто иное,— сказал он, прекрасно понимая, что слова его ничего не объясняют.— Во всяком случае, я думаю, что это не настоящие Кэрдакс и Глор. Это было бы уж слишком. Они наверняка сгинули в незапамятные времена. Я даже имена-то эти вспомнил с трудом, а об остальном мне и вовсе ничего не известно.
Конан пожал плечами и отвернулся.
— Наконец-то настал день, — затянула тем временем старуха своим скрипучим голосом,— когда суждено исполниться древнему пророчеству и Спящий проснется! Время Полной Луны пришло, а значит, пришло время начать обряд Пробуждения!
Она подняла свой уродливый посох, нацелив его в ночное светило, висящее над головой.
— Зухана ака!
Она выкрикнула всего два слова, но киммерийцу показалось вдруг, что черепок крысы, венчавший ее посох, злобно ухмыльнулся безгубой пастью, а два рубина, вправленные в его пустые глазницы, вспыхнули злым торжеством и тут же потухли. В тот же миг Конану почудилось, что Кэрдакс в гневе отпрянул, а вонючий Глор победно посмотрел на извечного врага. Киммериец зажмурился и потряс головой, а когда открыл глаза, то увидел, что обе фигуры спокойно стоят в прежних позах.
Испустив последний предзакатный луч, солнце скрылось за вершинами Карпашских гор, и тьма пала на мир. Полная луна вдруг вспыхнула голубоватым, призрачным светом, удесятерив свое сияние. Подчиняясь злой воле колдуньи, взор Ока Ночи упал вниз, мгновенно достигнув двух горящих ненавистью крысиных глаз, которые принялись жадно впитывать силу ночного светила. Потоки краденой мощи заструились по позвонкам посоха, заставляя их вспыхивать один за другим, и тогда старуха подняла посох еще выше и, разразившись демоническим хохотом, ударила в Око Затха.
Едва истекающее холодным синим пламенем копытце, вросшее в нижний конец посоха, лягнуло талисман, раздался оглушительный звон, словно весь хрусталь мира раскололся разом в одном месте. Однако звук этот, длившийся, как показалось киммерийцу, нескончаемо долго, не казался праздничным, воздушным перезвоном. Он не успокаивал, а тревожил. Погребальными колоколами прозвучал он для замерших в оцепенении людей, тревожным, зовущим в бой набатом — для Конана.
В тот же миг, словно исчерпав все свои силы, свет луны погас, сама она превратилась в тусклый диск, однако каким-то образом люди продолжали видеть окружающее.
Киммериец услышал истошный девичий визг и, быстро посмотрев наверх, увидел искаженное страхом лицо Миллы и не меньше ее напуганную Сурию. Сброшенное кем-то чучело Затха полетело вниз, но Конан сразу понял, что вовсе не оно напугало девушек. Обепленницы повернулись, насколько им позволяли цепи, и в ужасе смотрели, как шевелится бесформенная масса на вершине пирамиды, как вытягивается она вверх, словно Некто, погребенный под бесчисленными покрывалами, теперь сбрасывает их, чтобы освободиться и предстать миру, увидеть его после столь долгого перерыва…
