Она стала думать, что же ей следует делать. Она решила, что сейчас они могут, в конце концов, наплевать на все и смыться из Тревелина, и оставалось только придумать, каким образом это лучше всего сделать. Потом ей пришло в голову, что денег у нее явно недостаточно, а Клей еще не достиг совершеннолетия, двадцати одного года... Она не знала в точности, станет ли Адам Пенхоллоу требовать его пребывания в отчем доме в официальном порядке (поскольку он имел это право в отношении несовершеннолетнего сына), и пришла к выводу, что скорее всего станет...
Мучительно перебирая пальцами, она пыталась отыскать спасительный путь, но всякий раз приходила мысленно только к гигантской кровати, на которой, отвратительно хохоча, валялся пьяный, мерзкий Пенхоллоу и распоряжался деньгами...
Этот образ был столь впечатляющим, что Фейт наконец отказалась от попыток придумать что-нибудь. Пока Адам жив, они все будут находиться под его злыми чарами, словно он гном из подземелья...
Больше всего на свете ей бы хотелось, чтобы голова перестала болеть. И потом, она страшно устала. Уже много ночей она не спала как следует и была вынуждена увеличить дозу веронала с двадцати до тридцати капель. Она уже посылала Лавли в Лискерд за лекарствами, но та неожиданно воспротивилась и стала говорить, что мадам нечего отравлять себя и что прежде неплохо было бы проконсультироваться с доктором. Если уж доктор Лифтон так стар и ничего не понимает, то существует еще доктор Рэйм, он моложе, умнее и знает современные средства... Но Фейт теперь мало прислушивалась к Лавли, отчасти по причине обиды, нанесенной ей служанкой, а отчасти из-за того, что Фейт просто недолюбливала доктора Рэйма. И Фейт перевела свой затуманенный взор на новую, еще нераспечатанную бутылочку, думая о том, с какой радостью она выпила бы ее всю до дна и покончила бы со своими мучениями... От этого поступка ее предохраняла только мысль о беспомощном Клее, который останется совершенно один...
А потом ей показалось, что ее мозг буквально воспалился от мысли, появившейся в нем. От этой самой мысли... Она села прямее и уставилась на бутылочку, которая стояла на полке – и была такой доступной, такой привлекательной....
И ведь никто не узнает. Мысль эта, ужасная мысль, только тронула ее губы, но она волевым усилием не позволила ей прозвучать... Да, ведь доктор Лифтон считает, что Адам Пенхоллоу убьет себя выпивкой. И доктор ничуть не будет удивлен, если Адам Пенхоллоу внезапно скончается; он только скажет, что обо всем давно уже предупреждал, и скорбно покачает головой. Все в доме видели, как Пенхоллоу день ото дня становится все невыносимее и все хуже соображает, – разве это не признаки приближающейся смерти? И даже Клара, которая никогда не соглашалась с доктором, даже она ничего не сможет сказать – ведь она, в конце концов, может и ошибиться..
Ее вдруг словно озарило. Мысль ускорить смерть Пенхоллоу была такой естественной, ведь это влекло так мало опасностей и давало столько пользы, что Фейт даже слегка удивилась в душе, почему же это раньше не пришло ей в голову. Это не будет убийство, нет, всего лишь небольшая помощь на пути на тот свет... И он вовсе не будет страдать, потому что даже не будет знать, какое лекарство выпил, ведь у него появилась стойкая привычка на протяжении ночи по нескольку раз прикладываться к бутылке с виски, стоящей у него под кроватью. И Фейт подумала, что, по скольку он не почувствует практически ничего, это даже и убийством нельзя будет считать. И хотя в действительности она еще не была готова принять эту мысль как руководство к действию, она уже наполовину оправдала ее...
Но, начав обдумывать все выгоды, которые несет ей смерть Пенхоллоу, она убедилась, что прежде всего надо тщательно замаскировать отравление, ибо иначе это сочтут предумышленным убийством, которое нужно прежде всего ей. Нельзя было оставлять ни малейших улик.
Когда из комнаты Пенхоллоу все уходили на ночь, Адам обычно приказывал Рубену Лэннеру перенести графин с виски из буфета на столик к его кровати. Но Рубен старался оставлять в графине самое минимальное количество виски, которое оказывалось наутро выпито полностью, и таким образом, не было особой нужды опасаться, что кто-нибудь другой выпьет отравленное виски. Далее, Пенхоллоу никогда не трогал этого своего личного запасца виски, пока из комнаты не уходили все. Он пил его, только оставшись в одиночестве.
Он, конечно же, станет много есть и пить за столом в день своего рождения. И никого не удивит, если наутро он окажется мертв после совершенно неумеренных возлияний!
Фейт знала, что Марта воспользовалась удобным моментом и провела в комнате Пенхоллоу большую уборку. Все было выметено и вытерто, и красиво убранная кровать ждала своего хозяина... По сути дела, вряд ли кого-нибудь из домочадцев могло занести в эту комнату раньше, чем старик Пенхоллоу сам туда вернется. Все, что предстояло сделать Фейт, это всего только проникнуть туда в тот момент, когда рядом не будет никого. Это было в принципе очень просто, так же, как и все остальное, то, что последует дальше.
Перед ужином, когда семья соберется в Желтом зале, где будет подан шерри, а Рубен с Джимми будут заняты накрыванием праздничного стола в столовой, она сможет совершенно незамеченной пройти по узкому коридорчику, ведущему в холл перед комнатой Пенхоллоу. Все, что ей нужно было сделать, это только проникнуть в комнату, открыть заветный графинчик Пенхоллоу и вылить туда содержимое маленькой бутылочки. Так она завоюет свободу для себя, для Клея, а также для Вивьен, Юджина, Раймонда, Барта... И все проблемы будут решены одним ударом, одним маленьким движением руки...
Она глубоко вздохнула. Сердцебиение у нее улеглось, она дышала спокойно и мерно. Даже головная боль поутихла, хотя у нее и было ощущение некоего опьянения – очевидно, от лекарств, которые она принимала в больших количествах... Она посмотрела на часы у камина и стала одеваться к обеду.
Она решила, что если кого-нибудь все-таки встретит на своем пути к спальне Пенхоллоу, то это будет знаком того, что ей не следует осуществлять задуманного. Но она почти не сомневалась в том, что все пройдет гладко.
Когда она вышла из своей спальни, никого поблизости не было. Снизу, из холла, доносились нестройные голоса близнецов, а из-за запертой двери ванной слышно было совершенно безобразное пение Чармиэн – слух у нее отсутствовал напрочь... Коридор, куда она прошла затем, также был пуст. Двери в комнаты обоих близнецов были распахнуты настежь, перед дверью Конрада выставлены штиблеты, предназначенные для чистки... В комнате Барта, заметила Фейт, на полу валялась небрежно сброшенная одежда...
Коридор вел в другой холл, откуда открывались двери в спальни Юджина и Вивьен, а также в комнату Обри. Обри уже спустился вниз, а из комнаты Юджина слышался приглушенный звук разговора. Фейт осторожно, стараясь не издавать шума, спустилась по узкой винтовой лестнице, пряча в носовом платке заветный флакончик. Внизу у лестницы на коврике лежал один из любимых псов Барта. Он приподнял ухо и глянул на Фейт одним глазом, однако головы не поднял, поскольку его не интересовал вообще-то никто, кроме его хозяина – Барта.
Двойные двери в комнату Пенхоллоу были широко распахнуты, словно приглашая ее войти... Она и вошла, почти без всякой боязни, и приблизилась к серванту в углу комнаты. Там стоял, как всегда, графинчик, а рядом с ним на подносе – стакан и сифон с водой. Она сняла стеклянную крышку с графина и быстро вылила туда флакончик веронала. За ее спиной раздался негромкий звук, словно кто-то подошел и заглянул за ее плечо... Сердце у Фейт подпрыгнуло. Но нет, это была всего лишь кошка Пенхоллоу, Билзи, которая только что проснулась и теперь с наслаждением потягивалась, сидя на столике рядом с сервантом. Когда Фейт, спрятав флакончик, повернулась и пошла прочь, кошка на секунду перестала вылизывать свою лапу и очень строго посмотрела на Фейт. И так же сурово и неодобрительно провожали ее глаза спаниеля... Во всяком случае, Фейт так казалось...
