Мне никогда не читали вслух. Но я запомнил каждую строчку, затер обложку до дыр…
Давным-давно в те врата входили преступники, проклятые. Уходили, не поднимая глаз, не смея даже думать о возвращении. Уходили, плюя в лица семьям, бахвалясь своими «подвигами». Далекое прошлое, одиночество — единственная замена казни.
Мы слишком испугались первой жертвы.
Потом явился Первый, дракон, отринувший крылья и ставший человеком. В дни, когда мы летали над водой, он пустился вплавь, и многие — слишком многие! — ушли за ним. Прошли годы, века, и их голоса раздавались все громче: все, что есть на земле, лишится жизни, если мы не отринем огонь.
Отказаться от пламени? Проще перерезать себе горло. Никто по доброй воле не лишит себя жизни; кто же откажется от чуда? От пламени заката на крыльях, от багряной розы на ладони?
Но вода поднималась. Море скрыло пески, заглушило шум водопадов, а подножия башен заросли кораллами. И тогда врата открылись вновь.
Те, кто шагал внутрь, жертвовали собой, зная, что не вернутся. Но они нас спасли. Высокая вода остановилась. Может быть, мир в прошлом и впрямь был крепче, и их огонь там не причинил вреда. Может быть… Не знаю.
Но как же мало нас осталось…
А теперь Анри де Верг снова говорит о высокой воде, говорит серьезно, кусая губы. И я вижу во сне Сорлинн.
Водопад вспыхнул сотнями переливчатых струй. Там, за морем, поднималось солнце.
Неужели теперь врата зовут меня?
А почему нет? Там, тысячи лет назад, еще не забыли тонкий огонь. Сто лет назад род Кор правил Херрой, мудро и справедливо, как в сказках. Ведь Херра держалась еще несколько лет после начала войны… Отец был хорошим правителем.
Всего капля моей крови на камнях. Вокруг сгустится темнота, в ней вспыхнет язычок огня, и я пойду на далекий свет. Закрою глаза и проснусь, быть может, основателем рода Кор — кто знает! Среди своих, а не рядом с обманутой девчонкой, на полпути неизвестно куда.
А если повезет, я увижу родителей…
Которые ненавидели эту легенду. И мысль отдать сына трусам, ушедшим через врата, жгла бы их горше ледяной воды.
Словно услышав мои слова, небо потемнело. Звон фонтанов куда-то пропал, и на площади засвистел ветер. Вода брызнула в лицо, и мрамор с глухим звуком рассыпался.
Я проснулся.
В ушах звенело, но от усталости не было и следа. Жар спал. Я приоткрыл глаза.
Лин сидела в той же позе, переворачивая страницы потрепанной книги. Солнце догорало за рекой, на песке охапкой лежали сухие ветки.
От прибрежной осоки ложились длинные тени. Я поежился.
— Взгляните-ка, кто раздумал умирать! — Лин подняла голову и улыбнулась. — Выспался?
— Ритуальный ответ: «Пора обедать?» — отозвался я. — Или ужинать?
— Наконец-то есть с кем поговорить, — она отложила книгу и блаженно вытянулась. В ее волосах сверкнуло солнце, и я заметил мокрые пряди.
— Ты что, купалась?
— Было дело, — Лин легко пожала плечами. — Не всем же огненными шарами швыряться. Некоторые и прохладу любят. Ты давай завидуй, не зря же я мокла!
Я усмехнулся, вспомнив водопад в Сорлинн.
— Ну, кому-то следует сохранить сухую голову. Так как насчет ужина?
— А его есть кому готовить? отпарировала Лин. — Чем и на чем?
Я сосредоточился и пальнул искрой в кучу сучьев. Та немедленно занялась.
Кажется, я переборщил. Пламя защелкало, загудело оранжевыми прожилками и взвилось на полметра вверх. Лин отшатнулась.
— Сейчас прогорит, — успокаивающе заметил я. — И будет нам поджаренный хлеб и печеные яблоки.
— Хорошо бы, — Лин опасливо приблизилась. — Завтрак был неважный.
— А десерт и вовсе из рук вон, — подхватил я, садясь перед огнем. — Так что у нас есть?
— Как ни удивительно, картошка и черный хлеб, — Лин вытащила из сумки искомое. — А также вино, яблоки, изюм, орехи и ветчина. Где-то была соль… драконов хвост, да куда же я ее засунула?
— Посветить?
Я потянулся за горящим прутиком, и мой взгляд упал на обложку книги, что читала Лин. Подозрительно знакомой, надо сказать. У Эрика я засыпал и просыпался на ее плече. Книги, не девушки.
— «Мифы и легенды», — прочитал я вслух. — Откуда она у тебя? Вернее, почему она здесь?
— Решила попутешествовать? — Лин улыбнулась. — Я заходила к мэтру дня три назад и решила поживиться. Он не возражал, даже обрадовался чему-то.
«Мы не герои мифов, но это ничего не меняет». Спасибо за напоминание, Рист.
— Я думала, — Лин помедлила, будто решая, делиться ли со мной, — помнишь рассказ Марека о том, как он познакомился с Анри? Дуэли, колотые раны, трупы… и никто особо не переживает по последнему поводу. Даже не задумывается!
— Чтобы Марек да не задумался? — я фыркнул. — Да он наверняка и словесные портреты составил, и отпечатки пальцев собрал. На всякий случай.
— А де Верг и те забияки? А герои книг? Подрались, оттащили раненых к лекарю и в обнимку направились в ближайший кабачок!
— Заливать вином вину, — я дернул плечом. Воспоминания о попойке у Эрика еще были свежими. — В том числе.
— Угу, в первый раз. А потом глянут наши герои на старших товарищей, холодных и невозмутимых, и вся эта чушь вылетит из головы!
Лин сердито замолчала и уставилась в огонь. Вечерело. Солнце ушло с серого неба, и я набросил плащ. Моей спутнице, казалось, холод был нипочем.
— Ведь дело не в том, что в книжках написано, — задумчиво сказал я. — А в том, что ты для себя решаешь. А ты как раз ничего решить не можешь.
Лин встрепенулась, моргнула.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что я в том же положении, — улыбнулся я. — Просто, правда?
— Все-таки Марек прав, — она восхищенно покачала головой. — Мы думаем лишь о себе.
— И когда мы думаем об одном и том же, это только на пользу. Вот послушай: вчера, лицом к лицу с разбойниками, что ты в первую минуту подумала?
— Ничего, — Лин виновато развела руками. — Чистый лист. Пустота. Я удивилась, испугалась, а потом и разозлилась — когда тот рыжий огрел меня дубинкой, но в первую секунду меня будто обожгло. Я могла броситься на них с мечом, могла крикнуть: «Стойте!», прыгнуть тебе за спину, убежать. Все, что угодно.
— Ну, убежать ты, положим, не могла, — я вспомнил ее напряженное лицо. Оставалось надеяться, что она не видела моего. — Но со мной было то же самое.; Шок, и лишь затем реакция. И с разбойниками, и с де Вергом, и… еще в одном месте.
— Тогда… — Лин выпрямилась, как восклицательный знак. — Тогда получается, что настоящая, первая реакция — любая? Никакая? А справедливый гнев, горькая обида, нежная благодарность — это все наносное?
— Я бы повесился, — без малейшей иронии заметил я. — Нет, я так не думаю. Но новое вызывает именно такой ответ. Ты постоянно строишь вокруг себя мир, а новое событие ставит мир под сомнение. Тебе приходится встраивать его в картину.
— И за те доли секунды, что разбойник удерживал меня на земле, я рисовала себе картину мира? Как и ты, когда Анри тебя окликнул и оскорбил?
— Совершенно верно.
— Философия… — выдохнула Лин. — Хорошо, а есть она, правильная картина?
— О чем я и думаю. Когда выбираю, все правильно и верно, а вот потом, — я потер виски, — ничего хорошего. Куча глупостей за спиной, и пепел знает что впереди.
— Ну уж, — она нагнулась и закинула тлеющую щепку обратно в костер. — Дуэлянты и забияки думают слишком мало, а кое-кто — чересчур много. То у тебя принципы, то они никуда не годятся. Определяйся уже!
Я открыл было рот, чтобы объяснить, как стремление вернуть дом, вступиться за друга, защитить спутницу в конце концов оборачивается обожженными телами и тоскливой пустотой, как вдруг Лин громко чихнула. Потом еще раз.
— Возьми мой плащ, — предложил я. — Или у тебя есть свой?
— Есть, но… — она смущенно поежилась, наклоняясь ближе к костру. — Само высохнет.
Я приподнял бровь. Высохнет — что?
Рассматривать спутницу было неловко, но остаться без огня перед визитом в Галавер мне хотелось еще меньше.
